Подозрений, что Балдинского мог бы застрелить Ильицкий, у меня не было вовсе – и слава богу. Я прекрасно помнила, как увидела его на балу и как за мгновение до этого наблюдала Балдинского, выходящего из залы. И после я не выпускала Евгения из виду ни на миг – до того самого момента, когда Аннушка закричала, найдя труп. Или он меня не выпускал из виду… я вдруг подумала, что, не отвлекись я в тот момент на Ильицкого, я бы непременно заметила, кто выходил вслед за Балдинским. И снова меня одолели сомнения: не подстроил ли он ту нашу встречу и все следующее за ней с одной лишь целью – отвлечь меня от чего-то?! Или от кого-то. У меня даже было предположение кого… Нахмурившись, я продолжила разговор с Кошкиным. – Скажите лучше, вы уверены, что Якимов отдал именно тот сюртук, в котором был на балу, или поверили ему на слово? – В его вещах нашли два сюртука – забрали оба. Один – серый в клетку, другой – темно-синий. Но ничего ему не мешало избавиться от того, в котором был на балу, еще до моего прихода, но тут уж я бессилен. – Начните с темно-синего, – отозвалась я, вспомнив, что именно в нем Якимов был в тот вечер. – А женщин вы не проверяете? – Боюсь, это будет очень сложно, – вздохнул Кошкин, – у меня нет таких полномочий. Но, знаете, у меня все не идет из головы вопрос, кто забрал револьвер из фортепиано. Что, если это сделал кто-то из слуг и револьвер все еще в доме? Убийца мог опасаться обыска, потому спрятал револьвер в гостиной, но наутро, когда хозяева разъехались, мог бы спокойно его забрать. – Вы хотите обыскать дом полностью, включая спальные комнаты? – Да… но так, чтобы об этом знало как можно меньше людей. Возможно это, как вы думаете? Я с готовностью кивнула, поняв, что это действительно хорошая мысль: – В эту субботу Полесовы едут в деревню к Курбатовым на весь день, я тоже еду. И позабочусь, чтобы слугам дали выходной. В доме будет только швейцар, но он редко поднимается к нам на этаж. – Отлично. Кажется, Кошкин собрался уже уйти, но я его остановила: – Я еще спрашивала у Платона Алексеевича о биографии Якимова, но он мне так и не ответил… Он ничего мне не передавал на словах? – Да-да, – с готовностью кивнул Кошкин, – Шувалов просил рассказать вам, если вы спросите… но там, собственно, мало интересного. Пятьдесят девять лет, в 1848-м окончил с отличием Николаевскую академию Генштаба – кстати, окончил он ее в том же году, что и Сорокин. – Но кажется, Якимов несколько моложе, чем должен быть Сорокин. Верно? – уточнила я. – Это так, – кивнул Кошкин, – Сорокин старше, но в сорок пятом он успел побывать на Кавказском фронте и поступил в академию уже после увольнения из армии. Выходит, Якимов должен знать Сорокина в лицо… само собою напрашивалось предположение, что мне надобно сотрудничать с Якимовым. Однако у меня в тот момент и мысли такой не возникло. Я совершенно ему не верила. И даже Евгению боялась открываться полностью, так как не знала, насколько дружен он со своим старшим товарищем. А Кошкин тем временем продолжал: – С момента окончания Николаевской академии Якимов больше на научной работе. Много пишет, много ездит по миру и стране, сотрудничает с иностранными учебными заведениями… Женат. Есть сын, но тот предпочел военную карьеру – служил на Балканах. Значит, все же женат… но это еще ничего не значит: и Сорокин был женат. И мой отец тоже. – Вы ведь не думаете, что Якимов и есть Сорокин? – Кошкин все же повернулся ко мне с неподдельным интересом в глазах. – Они вместе учились в Николаевской академии – это точно два разных человека. – Нет, относительно Якимова у меня теперь другие подозрения, – ответила я, чуть улыбнувшись. Кошкин снова ничего не сказал, но, кажется, понял, что я имею в виду, потому что добавил, еще более понижая голос: – Шувалов считает, что Сорокин давно не работает на Британию – возраст. Но не исключено, что англичане послали в Москву кого-то как раз с целью устранить Сорокина. Платон Алексеевич это вполне допускает – потому, собственно, и велел рассказать вам. В этом случае многое встает на свои места, вы не находите? Я не ответила, сказав лишь: – Тогда всего доброго. В следующий раз встречаемся здесь же в воскресенье, в это же время. Надеюсь, уже будут какие-то новости по порошинкам на сюртуке и номеру на револьвере. Кошкин коротко кивнул, поднял отвороты сюртука, защищаясь от ветра, и неспешно зашагал вдоль набережной, чтобы после покинуть сад. Я же осталась – во-первых, чтобы, согласно инструкции Платона Алексеевича, посмотреть, не сорвется ли кто со своих мест, чтобы пойти за Кошкиным, а во-вторых, мне было о чем подумать. Дядюшка всегда учил меня, что интуиции следует доверять. По его словам, ей следовало доверять даже больше, чем фактам, с чем я долго не могла смириться. И вот сейчас эта интуиция буквально кричала во мне, что со Львом Кирилловичем Якимовым, профессором математики, не все просто. Если допустить, что покойный Балдинский и был Сорокиным, то многое становится логичным и понятным: англичане, зная, что Сорокина ищут и что он может сыграть вескую роль в дипломатических играх, посылают в Москву человека для его устранения, и человек этот, разумеется, должен знать Сорокина в лицо. Якимов вполне мог оказаться этим человеком. Он не молод, конечно, и совсем не похож на наемного убийцу, но подтянут, спортивен и, по правде сказать, выглядит гораздо моложе своих пятидесяти девяти. Да и откуда мне знать, какими должны быть наемные убийцы?… Наверное, мне стоило этой версией – что британским агентом является Якимов – немедленно поделиться со Степаном Егоровичем, чтобы он принял меры, но… все упиралось в Ильицкого. Я не могла понять его роли в этой истории. Почему он рядом с Якимовым? Пресловутая случайность? Или же действует заодно с ним?… Но у меня имелась еще одна версия, вполне разумная, кажется. Я знала из отрывочных рассказов дядюшки, что сотрудников в свой отдел он набирает именно из выпускников Николаевской академии. А ведомство, занимающееся поиском шпионов на территории России, то, что Кошкин называет контрразведкой, чем оно хуже? Логично предположить, что и сотрудники контрразведки также являются выпускниками академии. А Ильицкий, который отлично учился в Николаевской академии, который умен, находчив, участвовал в военных действиях на Балканах и в Афганистане… кажется, сам Бог велел ему служить в Генеральном штабе. Причем отнюдь не на административной должности. А он выбирает карьеру преподавателя. Не верю этому… точнее, верю, но лишь если окажется, что преподавание – это прикрытие, одно из заданий. Чтобы, допустим, быть ближе к Якимову, который давно уже на подозрении как британский агент… И уж не потому ли Платон Алексеевич солгал ему, что я осталась во Франции, – чтобы я не повторила судьбу мамы? Мама – сестра Платона Алексеевича Шувалова – вышла замуж за одного из его подчиненных, человека, которого готовили к работе резидента в Париже. Их обоих убили там же, во Франции, одиннадцать лет назад, а меня забрал Платон Алексеевич и отдал учиться в Смольный. И я даже не могу осуждать своего дядю за ложь Ильицкому, если все действительно было так. Потому что я сама не хочу, всем сердцем не хочу быть ни женой, ни возлюбленной человека, вся жизнь которого принадлежит не ему, а Долгу. Я догадывалась, что в его распоряжение эту жизнь вернут, разве что когда он станет ни на что не годным стариком. Если сумеет до старости дожить. Мой отец, например, не сумел… Глава восемнадцатая В пятницу после обеда няня детей, Катюша, повела моих подопечных на прогулку, и, как бывало часто, я вышла вместе с ними. Разумеется, я не собиралась добровольно губить несколько часов своей жизни – намеревалась на первом же перекрестке взять извозчика и поехать в Столешников переулок, чтобы встретиться с Марго. Однако вскоре планы решила изменить. Навстречу нам шагал Стенин, любимец детей, к которому те, не раздумывая, бросились со всех ног. – Здравствуйте, Лидочка, здравствуйте… – раскланялся он со мной, слабо сопротивляясь близнецам, тянущим его за руки. – Не откажетесь принять меня в вашу компанию, раз уж мы так удачно встретились? На нем сегодня, вместо привычного грязно-желтого сюртука, отданного Кошкину, был темно-коричневый в красную клетку, который вдобавок сидел на нем мешком, будто с чужого плеча. – Будем только рады, Денис Ионович, – отозвалась я, мигом решая, что к Марго могу съездить в любой другой день, а вот шанс поговорить и понаблюдать за Стениным выпадал мне столь редко, что грех им не воспользоваться. – Вы в Александровский сад, верно? – уточнил Денис Ионович. – А то давайте лучше пройдемся по бульвару Пречистенскому – там снег почти сошел, ручьи звенят… красота! Весна скоро совсем! – А давайте и по бульвару, – легко согласилась я. – Катюша, вы не против? – Ничуть… – неожиданно тепло улыбнулась девушка Денису Ионовичу. Стенин – это один из немногих, с кем наша няня была относительно приветлива. Еще бы, ежели он приходил в гости, то с радостью брал на себя детей, освобождая Катюшу от работы. На бульваре и правда было хорошо. Дорожки уже расчистили от снега, по-весеннему яркое солнце заливало брусчатку светом, весело щебетали птицы. Дети вели себя на прогулке на удивление прилично – видимо, дело в Стенине: как-то удавалось ему всегда парой негромких фраз унять бесконечные капризы близнецов, и даже Мари становилась шелковой. Сейчас она, как вполне приличная барышня, шла впереди нас, держа за руку Лёлечку, что-то объясняя ей на ходу и иногда приседая рядом, чтобы поправить пальтишко сестры. Митрофанушка уже нашел себе в товарищи каких-то мальчишек и пускал с ними бумажные кораблики по ручью вдоль бульвара. Близнецы же мельтешили рядом, повиснув на руках Стенина, но мне они не мешали. Денис Ионович Стенин… кажется, я никогда всерьез не задумывалась над тем, что он может оказаться Сорокиным. Наверное, потому, что хоть Курбатов, хоть Якимов, хоть даже покойный Балдинский казались мне достойными соперниками. Умные, проницательные люди, полные загадок и тайн. Стенин же не вызывал ничего, кроме жалости. – Молодость – крайне опасное время, Лидочка… – признался мне вдруг Денис Ионович, щуря навстречу солнцу выцветшие голубые глаза. Такие же выцветшие, как у Елены Сергеевны. – В молодости кажется, что рано или поздно весь мир будет у твоих ног и что торопиться некуда, поскольку впереди вечность. Верите ли, но я никогда не любил детей, – продолжал он, глядя на резвящихся рядом Никки и Конни. – Шумные, неугомонные создания, которые отнимают нервы, время и ничего не дают взамен. И сейчас только понял, что взамен они дают то, за что не жалко никакого времени. Меня никто не любил так, как любят Никки и Конни. – Вы никогда не были женаты? – спросила я. – Был, – легко ответил Стенин, – но с детьми, как видите, не сложилось. Хотя сейчас у меня могли бы быть уже внуки… – Стенин улыбнулся, а у меня от этой горькой улыбки сжалось сердце. Право, нет ничего страшнее одиночества. Но я, с усилием напоминая себе, что этот человек может быть Сорокиным, удачно маскирующимся под несчастного старика, заставляла себя легкомысленно улыбаться и задавать нужные вопросы: – Вы все эти годы жили в Москве? – Нет. Не только не в Москве, но даже и не в России. Мотался, знаете ли, по свету – то тут, то там. Хотел весь мир увидеть, везде побывать. Я ведь не всегда был нищим стариком, как сейчас, – был я и богат, когда получил наследство от дядюшки-генерала. Но умудрился все промотать… Зато жил тогда как наследный принц, вроде Алекса Курбатова. Да и хорош был тогда собою, чего скрывать – мог бы и вам по сердцу прийтись, Лидочка, – он рассмеялся и взглянул на меня так, что я смутилась. Я специально не заводила разговора о недавнем визите Дениса Ионовича к Полесовым – хотела посмотреть, попробует ли он умолчать об этом факте. Что примечательно, за час с лишним нашей вялотекущей беседы Стенин об этом так и не упомянул. И лишь когда я спросила прямо, признался: – Да, я в среду проезжал мимо Пречистенки и дай, думаю, загляну – вдруг застану дома… Ох, бедный Петр Фомич, – вздохнул он о Балдинском, – в голове не укладывается… – Должно быть, вы знали Петра Фомича лучше остальных, – посочувствовала я и поспешила объяснить свой вывод: – На балу только с ним, почитай, и разговаривали… Стенин на это ответил: – Петр Фомич меня все в карты зазывал играть, а я не знал, как от него отвязаться. Поверьте, Лидочка, гораздо охотнее я на том балу танцевал бы с вами – да только к вам вон какая очередь из кавалеров выстроилась: куда мне в калашный ряд?… Вот и приходится с себе подобными времечко коротать да делать вид, будто мне это интересно. Я тотчас взглянула на Стенина с долей кокетства и улыбнулась: – Глупости, Денис Ионович, ежели б вы меня пригласили, я бы никогда не отказала!.. А господин Балдинский, говорят, даже слишком большой любитель карт был – долги имел значительные. Из-за этого и приключилось с ним несчастье, – чуть понижая голос, сообщила я. – Кто говорит? – сразу оживился Стенин.