– Я постараюсь… – Потом подумал и как будто через силу сказал: – Лида, я могу дать опровержение этого объявления… если для тебя это важно. Хочешь? Я подумала мгновение и неожиданно для самой себя выпалила: – Хочу. Разумеется, я этого не хотела – это было бы огромнейшей глупостью. Но мне было любопытно, что ответит на это Евгений. А он ничего не ответил – как я и подозревала, он ждал от меня другого ответа. Некоторое время он пристально глядел мне в глаза, будто давая возможность передумать, а потом кивнул без каких-либо эмоций и тотчас развернулся к кучеру, по-видимому, с указанием. – Куда ты? – насторожилась я. – В редакцию. Если мы дадим опровержение вечером в субботу – нас точно не станут слушать. – Женя, Женя… – я порывисто пересела к нему на скамейку, потому как совершенно не предполагала, что он так быстро согласится, – это же безумие! Я действительно предпочла бы, чтобы все вышло иначе, но… не хочу ставить тебя в глупое положение. Он мягко улыбнулся в ответ и заверил: – Что ж, значит, придется мне побывать в этом глупом положении. Возможно, меня даже из университета уволят из-за всей этой истории, но я сам виноват, что не посоветовался прежде с тобой. Голубчик, – отодвинул он окошко, отделяющее нас от кучера, – поворачивай! – Женя, ну перестань… – я паниковала уже не на шутку, – я очень хочу выйти за тебя замуж! В следующее воскресенье! Очень-очень тебя прошу, не отменяй свадьбу! Я уже ни на что не надеялась – готова была расплакаться и ругала себя за несносный характер, из-за которого теперь точно умру старой девой. – Ты действительно сама этого хочешь? – внимательно посмотрел мне в глаза Ильицкий, когда я уже почти смирилась. – Очень! – И не будешь больше считать меня тираном? – Ну какой же ты тиран?… Спустя мучительно долгую секунду он пожал плечами: – Хорошо. Тогда в следующее воскресенье мы поженимся. Только вечером этого дня, уже засыпая, я осознала вдруг, что сегодня унижалась и практически со слезами на глазах умоляла Ильицкого жениться на мне. Ненавижу этого человека! Глава тридцать третья Мы договорились встретиться с Кошкиным рано утром в понедельник. Не в Ботаническом саду, как обычно, а в магазинчике Марго, поскольку обсудить нужно было очень многое – Марго любезно одолжила мне ключ и пообещала, что именно в эти часы ее в лавке не будет. Надо сказать, что для этой встречи я подготовилась уже более основательно – у меня имелся какой-никакой план. Однако с появлением Кошкина в мыслях снова возник сумбур, потому как явился он не один, а с Ильицким. – Это необходимо? – я смотрела на Кошкина и уточнений никаких не делала, но он отлично понял, о чем я. – Евгений Иванович может быть кое в чем полезен, – отозвался он и вдруг добавил едко: – К тому же он, оказывается, весьма осведомлен о наших проблемах. Разумеется, Кошкин был достаточно умен, чтобы понимать откуда. Я смешалась, устыдилась и предпочла замять разговор. Однако присутствие Ильицкого действительно очень мне мешало – и не только тем, что при виде его я всегда начинала соображать несколько хуже… мне не давала покоя его дружба с Якимовым, одним из главных моих подозреваемых. Так что в этот раз я набралась смелости и решила спросить прямо: – Если уж вы, Евгений Иванович, собираетесь присутствовать при этом разговоре, то прошу вас прежде ответить: зачем вы с господином Якимовым приехали в Москву? Я смотрела в его глаза въедливо и со всей серьезностью, полностью уверенная, что ежели он попытается мне солгать, то я пойму. Не знаю, с чего я взяла, что к моему вопросу он отнесется хоть сколько-нибудь серьезно?… Ильицкий, вместо того чтобы ответить, хмыкнул громко и повернулся к Кошкину: – А зачем вы, Степан Егорович, соврали, будто это вы здесь главный, а мадемуазель Тальянова вам лишь помогает? Я сперва растерялась, а потом возмутилась было такому заявлению Кошкина, а тот поспешил оправдаться: – Что? Когда?… – Кошкин густо покраснел. – Лидия Гавриловна, я не говорил такого, ей-богу! Я же была действительно озадачена: так это я ему помогаю, а не он мне?! Интересно, что думает граф Шувалов по этому поводу? Я даже хотела было устыдить Кошкина, напомнив, как он чуть не загубил все дело, не назвав мне пароля, но вовремя бросила взгляд на Ильицкого, ухмыляющегося и довольного эффектом. Кажется, он явился сюда лишь для того, чтобы поссорить нас с Кошкиным. Вот в чем действительно можно упрекнуть Степана Егоровича, так это в том, как у него хватило ума привести сюда этого человека! Он ведь все нам испортит! Так что я ничего не ответила, а лишь снова впилась взглядом в глаза Евгения и глядела так до тех пор, пока он все же не отвел глаза, признавшись: – Ладно, может, Степан Егорыч ничего такого и не говорил, но наверняка думал, и не раз. – Ничего подобного… – уже менее эмоционально фыркнул Кошкин и прошел в глубь магазинчика – наверное, чтобы случайно не высказать Ильицкому все, что накипело. У Кошкина все же поразительная выдержка. – Просто вы задали мне очень скучный вопрос, Лидия Гавриловна, – продолжал Ильицкий с той же ухмылкой, – я не раз уже говорил, что с господином Якимовым мы приехали на научную конференцию… – Посвященную вопросам русской словесности, – продолжила я за него, – да-да, я потрудилась узнать об этой конференции подробней. И мне любопытно… Якимов – профессор математики, вы – преподаватель военной стратегии… Какое вам обоим дело до русской словесности? И я уже молчу о том, что конференция закончилась неделю назад. Ильицкий перевел взгляд с меня на Кошкина и обратно и, видимо бесконечно расстроившись, что мы такие скучные люди, сделал одолжение, начав говорить серьезно: – Перед поездкой Якимов сказал мне, что у него здесь, в Москве, дела. Научные дела, как решил я тогда. А мне он предложил поехать с ним… даже настоял, скорее. И через свои связи в академии уладил все, чтобы нас отпустили. – Судя по всему, позже вы поняли, что дела у него здесь вовсе не научные? Ильицкий помолчал, а потом сказал лишь: – На трех заседаниях из четырех он отсутствовал вовсе. Делайте выводы сами, Лидия Гавриловна, вы же барышня сообразительная. Я повернула голову, переглянувшись с Кошкиным: уверена, он думал о том же, о чем и я. У Якимова в Москве какие угодно были дела, но не научные. Вот любопытно только, зачем он настаивал, чтобы Ильицкий поехал с ним? Если Ильицкий, конечно, говорит правду. Пока я решала, можно ли ему верить, Евгений заговорил опять, теперь отведя взгляд и как будто даже через силу: – Если вы подозреваете, что это Якимов организовал нападение на карету, то я не могу поручиться, что это не так. Я не знала теперь, что и сказать. Не в его правилах было вот так сдавать товарищей, даже случайных. И должно быть, если Евгений так спокойно говорит, что «не может поручиться», видимо, у него нет и толики сомнений, что нападение организовал именно Якимов. – Он очень странный человек, – продолжал Ильицкий, – математики все немного странные, но этот особенно. Скользкий он какой-то и неприятный. У Якимова есть сын, Кирилл… мы служили вместе в 1878 году на Балканах. Совсем молодой парнишка, отличный парень и душа компании. Все знали, что в армию он поступил вопреки воле отца и родителя своего недолюбливал. Мне порой казалось, что он его даже боится. Он всегда избегал говорить о доме, о родных, но это чувствовалось и без словесного подтверждения. Один лишь раз помню, когда он говорил об отце открыто… мы были в некотором подпитии – а вы, Лидия Гавриловна, должны понимать, что язык в таких случаях развязывается очень быстро. Так вот, кто-то спросил, отчего он поступил на службу в армию, а не занялся наукой, как его отец-профессор. На что Кирилл неожиданно расхохотался и сказал странную фразу, что никакой он не преподаватель, его отец. Мы с Кошкиным снова переглянулись понимающе. Быть может, конечно, младший Якимов имел в виду что-то другое, но в глубине души я уже ликовала: ведь я всегда, с первой встречи, чувствовала, что с Якимовым что-то не так! И еще меня бесконечно радовал тот факт, что Ильицкий, кажется, вовсе не на стороне этого лжепрофессора. Но я все же спросила недоверчиво: – Все, что вы рассказываете, совершенно не вяжется с тем фактом, что ныне вы с господином Якимовым приятельствуете. – Н-да, приятельствуем… – ответил на это Ильицкий и теперь с каждым словом мрачнел все больше. – Когда я уволился из армии в ноябре прошлого года, мы случайно столкнулись с Якимовым в общей компании. Он сам вспомнил, что я служил с его сыном, и именно он во многом принял участие в моей карьере. Я не всегда понимал, откуда столько чести мне… полагал, что ради сына, потому не противился. А теперь все больше пребываю в уверенности, что сын – это последнее, о чем он думал, – цели у него совершенно иные… Признаться, я не вполне поняла смысл этих слов Ильицкого, которые он произносил чуть слышно и крайне задумчиво глядя на меня. Потому поспешила уточнить: – А какие у него цели, по вашему мнению? На что Ильицкий будто очнулся – отвел взгляд и пожал плечами: – Полагаю, вас больше интересуют факты, а не мое мнение. А факты заключаются в том, что уже здесь, в Москве, мне несколько раз приходилось встречать Якимова с господами, которых к людям науки отнести ну никак нельзя. А зато к товарищам убиенного Зиновьева – вполне можно. Я продолжала хмуро смотреть на Ильицкого и все еще не вполне его понимала. Нет, я догадалась, конечно, что Ильицкий уверен, что Якимов – шпион, но не могла взять в толк, для чего Якимову знакомство с Ильицким? И зачем-то уточнила вдруг: – Каторжник Зиновьев точно ничего не сказал вам перед смертью? Ильицкий снова не к месту хмыкнул: – Точно! Мне нужно на чем-нибудь поклясться? Кошкин еще задавал какие-то вопросы Ильицкому, а я отошла, погрузившись в размышления. Я думала, а что, если наша версия, будто Катя – это дочь Сорокина, все же ошибочная? Но она сама подтвердила, что нападение организовал ее отец, а Ильицкий считает, что это дело рук Якимова. Так что, если Катя – дочь Якимова? Они, правда, не слишком похожи внешне, но у обоих голубые глаза, темно-русые волосы, высокий рост. Судя по рассказу соседей Карасёвых, семья, где Катюшина мать служила горничной, о ее беременности знала. То есть и законный сын Якимова мог слышать о наличии внебрачного ребенка у отца, и это вполне могло стать причиной той холодности, что замечали все сослуживцы Кирилла Якимова. Правда, на роль Сорокина профессор Якимов никак не тянул – слишком молод все же. Зато быть действующим британским осведомителем в России ему ничего не мешает, а постоянные его разъезды этому даже способствуют. Положим, последним его заданием было убить Сорокина-Балдинского, что он и проделал, воспользовавшись помощью своей дочери.