Искренности в её последнем заявлении было не больше, чем усилий Людо в рисунке Артура, но меня это не касалось. Интересно, зачем я понадобилась королеве? Цветы и вообще знаки заботы не в её стиле, если это не кубок с отравленным вином. – Когда брат навещал меня? – Сегодня утром, дважды вчера и днём раньше, – зарделась Бланка. – Он сперва не хотел оставлять вас здесь, но мы с Дитой сумели убедить, что у нас вам будет лучше. Из всей болтовни я уловила лишь одно: – Днём раньше? А сколько я проспала? – Почти двое суток. Я, хмурясь, обдумывала услышанное. – А где спали вы? – Взгляд упал на тюфяк на полу. – Не волнуйтесь, это для Диты. Я ночевала на другой половине постели. Меня не обмануло показное равнодушие. Уступить половину огромной кровати – поистине великодушный жест для девушки, не знающей, что такое тесниться вдесятером на вонючей клопастой подстилке на постоялом дворе, хозяин которого только что пытался облапать твой зад. Если бы не её дядя, я бы тоже не знала. Я заглянула под одеяло и обнаружила из одежды только сорочку. – Кто меня раздел? – Мы с Дитой. И мы же сменяли друг друга на дежурстве подле вас. Вот, кстати, ваш наряд. Мы выстирали и высушили. Вернее, не мы, конечно, а служанки в прачечной. Последняя капля шмякнулась с особым звоном. Не люблю быть кому-то обязанной. Особенно кому-то, кого собираюсь стереть в ближайшее время с лица земли вместе с родовым замком, всеми родственниками и ручным кроликом в придачу. Зверёк, к слову, забрался Бланке на колени и блаженно жмурился, ластясь к пальцам хозяйки, бездумно треплющим уши и щекочущим подбородок. – Спасибо, – пробормотала я сквозь зубы. Её Высочество открыла рот для скромного самоотверженного ответа, но тут вернулась Дита, переключив моё внимание. В руках у неё был поднос с глубокой глиняной плошкой, ломтями нежнейшей ветчины, парой-тройкой фламишей[49] с подпалённой корочкой и огромной жёлтой, будто вылепленной из воска, грушей. От бульона поднимался пар, рисуя в воздухе узоры. Ела я жадно, сюрпая и захлёбываясь крепкой горячей жижей, щедро приправленной петрушкой, и нимало не заботилась, как это выглядит со стороны. Только активно помогала себе фламишами, которые составила стопкой, переложив ветчиной, и ими же вылавливала из бульона полузатонувшие островки гренок. Когда дело дошло до десерта, в желудке уже разлилось сытое тепло, поэтому завершала трапезу степенно, тщательно разрезая грушу на исходящие ароматным соком дольки. Кролик следил за моими действиями так напряжённо, будто от ровности нарезки зависела его маленькая жизнь. – Как его зовут? – Кого? Ах, его… Финик. Я приподняла брови и сочувственно протянула ему дольку. Меньше всего эта гигантская пушинка походила на тёмный сморщенный фрукт. Зверёк схватил угощение и принялся наворачивать за обе щеки с неожиданной алчностью, издавая низкие утробные звуки, так что Бланке пришлось ссадить его с колен, чтобы не запачкаться соком. Неужели я только что выглядела точно так же? – Дита, ты забыла про напиток. Принеси леди Лорелее тёплого молока, – распорядилась принцесса голоском, даже забавным в своей претензии на повелительность. В поручении угадывался предлог, чтобы избавится от компаньонки. Догадка подтвердилась, когда после ухода Диты Бланка придвинулась и, перебирая руками подол, робко улыбнулась: – Наверное, мы могли бы стать подругами? Наверное… в другой жизни. Где я не была бы отравлена ненавистью ко всем, кто носит фамилию Скальгерд, включая эту одинокую девушку с тихим голосом и мягким застенчивым взглядом. Мы бы сидели с ней, как сейчас, в этой самой башне, точной копии башни её дяди, вышивали, сплетничали и подкармливали Финика. У моих ног возился бы одно-двухгодовалый карапуз с тёмными кудряшками и чёрными бунтарскими глазами, а рука поглаживала живот, в котором зреет его братик или сестричка. И самой большой моей трагедией был бы кривой стежок и капризы сына, отказывающегося есть кашу. А потом я вспомнила, что в этой другой жизни малыш стал бы рыжеволосым, а сама я – женой Годфрика, смиряющейся с тем, что он обращается со мной, как с грязью, забавляется с пажами и пожирает глазами моего брата. И всего на один-единственный миг порадовалась, что всё сложилось так, как сложилось. – Вы слишком добры, Ваше Высочество. Она снова улыбнулась, решив, что доброта – качество, достойное похвалы, и принялась пересказывать события, случившиеся за время моего безмятежного сна в окружении нарциссов. Дита с молоком вернулась как раз в тот момент, когда Бланка досказывала про переполох, вызванный накануне леди Алиной – фрейлиной, способной передавать эмоции и призванной поддерживать в королеве хорошее настроение. – …а потом куница запрыгнула ей на колени, и леди Алина так расстроилась из-за испачканного подола, что стала плакать, а вслед за ней и остальные, потому что никак не могли её успокоить. – Даже матрона Рогнеда? – Она выла громче всех! А королева, рыдая, велела выставить бедняжку Алину из комнаты. Полы в рабочей комнате напрочь отсырели, клянусь! Удивительно, как вы не проснулись, такой шум стоял! Мы переглянулись и одновременно прыснули со смеху. А дружить в принципе не так уж и сложно… Дита звучно поставила чашку на поднос, и мы с Бланкой поспешно приняли более строгий и приличный вид. Молоко было отвратительным: жирное, чуть тёплое, с липнущей к губам пенкой. Или сытые всегда столь избалованы? – Вам, наверное, пора в рабочую комнату, Ваше Высочество. Вы и так потратили на меня время. – Ах нет, сегодня все на ярмарке. Слышите шум за окном? Большинство торговцев прибыли ещё вчера. Я прислушалась и уловила гвалт – по всей видимости, в переднем дворе – из-за которого прорывались звуки музыки, разбавляемые неразборчивыми выкриками. – И долго она продлится? – До конца дня. Его Величество недавно отбыли туда. Что-то в её тоне заставило меня произнести: – Вы, верно, тоже хотите пойти? Светло-карие глаза вспыхнули, но тут же потухли, рука машинально потянулась к Финику. – Вы ещё не совсем оправились, лучше я останусь при вас. – Я прекрасно себя чувствую. Хотите, пойдём вместе? – сорвалось с языка, прежде чем я успела подвязать к нему разум. – Вы уверены? – обрадовалась Бланка. Я медленно пожала плечами. – Спать я в любом случае больше не собираюсь и должна найти брата. А он скорее всего тоже там, в свите Его Величества. Она просветлела. – Тогда допивайте молоко, и Дита поможет вам одеться. Или желаете чего-нибудь ещё? – Да… – я оторвала губы от кружки, – вы можете заставить эту сойку замолчать? * * * Бланка не преувеличивала, когда сказала, что на ярмарке собрались все. На площадке у колодца во внешнем дворе вишенке негде было упасть. Реяли вывески с намалёванными товарами, жонглёр ходил на руках, другой предлагал публике за один денье набросить пять колец на установленный под хитрым углом шест, чтобы выиграть отрез камлота[50]. Нищий усердно выставлял на обозрение струпья, отворачиваясь, чтобы расковырять их гвоздём. Мелкие монеты оставлял на земле, дабы никто не забыл, зачем он здесь сидит, а посолидней поскорее совал за щёку, отчего рожу перекашивало, и жалости к нему прибавлялось ещё на пару монет. Пахло пивом, пирожками и жареной селёдкой, исполняющей скворчащий танец в масле на огромных прокопчённых сковородах, установленных на таганах. Фрейлины, как осы арбузную корку, облепили лотки с тканями и женскими штучками, вроде шиньонов, помады для волос, шпилек, ручных зеркал, средств для отбеливания кожи и смягчения голоса. А так, выставлялось всего понемножку, как принято на таких мелких стихийных ярмарках: гимпы[51], ножи с узорной рукоятью, сёдла, бахрома и кайма на платье, нитки, бусы, пергамент, игральные кости, целебные травы и чудодейственные мази, излечивающие всё, начиная со свища и заканчивая тугоумием. Среди шедших навстречу я заметила Гвельфу. Она шла под ручку с тем самым громилой-стражником, любящим обходиться без простыней. На шее служанки болтались дешёвые квадратные бусы, которые та то и дело смущённо теребила. – Вон ваш брат! Бланка встала на цыпочки, указывая направление. Там свита Годфрика развлекалась метанием ножей в деревянный щит, и Людо в их числе. Дита незаметно одёрнула принцессу и сделала шёпотом внушение. Бланка повинилась для вида, а сама продолжала нетерпеливо стрелять глазами в ту сторону из-под полуопущенных ресниц. Я уже десять раз пожалела, что предложила пойти вместе. С одной стороны, из дружбы с Бланкой можно извлечь выгоду, но с другой – слишком сближаться и узнавать её не хотелось. До приезда в замок ненавидеть принцессу было легче. Вообще всё было легче. Когда за именами, которые мы с Людо шептали в своей ежевечерней молитве-проклятии, стоял лишь звук, а не люди из плоти и крови. Брат прав: надо подогревать в себе злость. Даже если порой это совсем непросто… Ненавидеть Бланку было непросто. Презирать – да: за тихий голос, робость, раздражающую мягкость, проявляющуюся в каждом слове, движении, взгляде. Но не ненавидеть. Мы принялись лавировать и протискиваться сквозь труднопроходимую чащу тел, но на полдороге к Людо я заметила знакомый плащ возле женской палатки. – Присматриваете шиньон? Тесий обернулся и, приставив ладонь козырьком от солнца, широко улыбнулся. Глаза в окружении лучиков морщинок казались синими-синими. – Ищу похожие пуговицы, – он указал на пурпуэн, где не хватало двух ромбиков с золотой окантовкой, и я смутно припомнила, как в забытьи под дождём цеплялась за него соскальзывающими пальцами. – Кажется, вот эти подойдут, – я выудила из лотка очень похожие и, наклонив руку, ссыпала ему в ладонь. Тесий покрутил одну, рассматривая. – Да, вполне. Возьму их, – кивнул он торговцу и поклонился подошедшим Бланке и Дите. – Ваше Высочество, миледи. – Мы направляемся к братьям, – громко сообщила принцесса. – Тогда позволите вас сопроводить? Мы позволили, и Тесий, расплатившись, принялся расчищать нам дорогу. Продвигаться стало значительно легче. – У меня не было случая поблагодарить вас и спросить, как прошла поездка. Удачно?