Этот вопрос она задала не в первый раз. – И почему? И этот вопрос она тоже задавала неоднократно. Они с дедушкой сидели в гостиной. Старик в мятом костюме велел огромному грибу вылезти из ванны и подождать у дома. Гриб, которого вроде бы звали Ветроцап, повиновался. Немного погодя раздался тихий визг, потому что гриб подошел слишком близко к краю обрыва и свалился с утеса. Старик в костюме – то есть Дьявол, как он требовал себя называть, – сказал, что с грибом ничего не станется. Через некоторое время гриб начал жалобно скулить и тихонько звать на помощь. Его завывания становились все громче и громче, и в конце концов дедушка встревожился, что шум проникнет в сны обитателей соседних домиков, поэтому старик в костюме неохотно вышел успокоить гриб. И долго не возвращался. А дедушка слушал, как Ханна снова и снова задает одни и те же вопросы. Как и почему оказалось, что он знаком с Дьяволом, самым злым и ужасным созданием на свете, про которого иные даже говорят, что его не существует. Всякий раз, как она задавала вопрос, дедушка начинал отвечать, но почему-то сбивался. Тогда Ханна спрашивала снова. Наконец он произнес: – Давай-ка я расскажу тебе историю. – Жил да был мальчик, – начал он. – Его звали Эрик Грюн… Эрику было тринадцать лет, он жил на ферме, на маленькой ферме, затерянной среди равнин в центре Германии. Ферма была захудалая. Каждый день Эрик и его братья с сестрами помогали родителям, вскапывали землю, сеяли семена и ухаживали за разнообразной, но немногочисленной домашней скотиной. От года к году жить было все труднее. Еды постоянно не хватало, и Эрик, самый младший из шестерых детей, день за днем работал в поле, одетый в обноски, которые доставались ему не только от старших братьев, но и от сестер. И ему было ни капельки не стыдно, потому что все были одеты одинаково – в рваное тряпье и замызганную грубую холстину, подвязанную веревочками. Главным была не красота, а защита от непогоды, потому что часто шел дождь. А еще было холодно и ветрено. Жизнь была трудной, но они об этом не подозревали. Бесконечная борьба за выживание была их уделом, как и уделом их родителей, и родителей их родителей, и всех-всех-всех предков, вереница которых скрывалась в сумраке времен. Семья Грюн веками возделывала свой жалкий участок земли. Ничего другого Грюны не знали – только работу на земле, и ныне, и присно, и во веки веков. Но однажды утром, когда зарядил такой сильный дождь, что из дома носа не высунешь, все сидели в жалкой лачуге и переругивались между собой, а Эрик решил прогуляться. Он побрел по узкой извилистой тропке, добрался до дороги (проселочной, грунтовой, чуть шире тропки) и пошел по ней далеко-далеко, а потом еще дальше. Дождь не переставая сыпался из тяжелых черных туч. Наконец Эрик заметил вдали какие-то строения. Ничего подобного он в жизни не видел. Еще через час, попав на окраину города, Эрик онемел от изумления. Единственным известным ему селением была родная деревня – несколько бревенчатых лачуг, местная лавка, где торговали сморщенной подгнившей репой и где пахло крысами, живыми и дохлыми, а еще постоялый двор, куда Эрику запрещали соваться, потому что взрослые ходили туда пить пиво, браниться и падать. Эрик и представить не мог, что бывают дома высотой в три или четыре этажа. А еще он никогда не видел так много людей. Они сновали туда-сюда, мельтешили, суетились. Кричали друг на друга, наперебой предлагали товары, входили и выходили из домов. Сотни и сотни людей. Тысячи. Сначала Эрик с восторгом разглядывал все и вся, но вскоре у него закружилась голова, и он испугался. Он не привык находиться в гуще людей. В деревне все были знакомы. Родственники, хозяева и работники ферм по соседству, жители деревни. А здесь собралось столько народу, что с ними и за сто лет не перезнакомишься. Как же жить среди чужаков? В центре города он заметил очень большое здание и вошел туда, надеясь отдохнуть от толпы. Внутри было очень тихо. Эрик сообразил, что это церковный храм, в сто раз больше их местной церквушки. Он уселся на скамью у входа. В храме Эрик успокоился, вдохнул неподвижный воздух и, обрадованный тем, что людей вокруг нет, немного пришел в себя. А еще в храме были окна. До тех пор в жизни Эрика преобладали бурые и серые тона. Цвет вспаханной земли в полях, где целыми днями работал Эрик. Цвет крошечных бревенчатых лачуг. Цвет неба, затянутого тучами. В жизни Эрика почти не было яркого цвета, если не считать редких россыпей весенних цветов. Весь его мир был бурым, как грязь. А окна этого огромного храма переливались немыслимыми цветами и оттенками, даже когда свет дня с трудом пробивался сквозь тучи и дождь. Изображения Христа с апостолами и другие сцены из Священного Писания сияли красным, синим, зеленым, пурпурным и ярко-желтым, как настоящее золото. Эрик замер, раскрыв рот. Ничего великолепнее он и представить себе не мог. Во всяким случае, в последующие полчаса, а потом оказалось, что на свете есть еще большее великолепие. В противоположном конце распахнулась дверь, и в церковь вошел человек, высокий и грузный. Он не заметил Эрика на скамье, а подошел к органу и уселся. Эрик не знал, что такое орган. Он никогда не слышал органной музыки. Его родители и бабушки с дедушками тоже никогда не слышали органа. Они никогда не покидали деревню и ни разу не были в этом городе, который назывался Лейпциг. Эрик лишь потом узнал, как называется странное сооружение из труб, а сначала обнаружил, для чего оно. Человек вытянул руки и нажал пальцами на клавиши. Раздались какие-то разрозненные звуки. Человек остановился, поморщился и посмотрел в потолок, будто ждал вдохновения. Немного погодя он протянул правую руку и нажал еще несколько клавиш. Послышались еще звуки, но уже иначе, один за другим. Он снова остановился, а потом попробовал еще раз. Похоже, ему понравилось, и тогда он повторил звуки в том же порядке, а потом еще и еще, всякий раз немного меняя звучание, пока не добился такого, которое понравилось ему больше всего. А потом он начал играть и левой рукой. Правая рука продолжала наигрывать первую мелодию. Левая играла что-то похожее, но не совсем такое же и не одновременно. Два набора нот словно бы говорили друг с другом, как будто беседовали. Звуки повторялись и повторялись по кругу, изменялись, множились, а потом стали похожи на две стаи птиц, летящие бок о бок, независимо друг от друга, но смешиваясь и объединяясь, и звук становился все громче и громче, усложнялся, к кружащей стае птиц присоединялись новые… но в центре этой круговерти все равно звучала та, самая первая незамысловатая музыкальная фраза. А потом человек стал играть еще и ногами. У самого пола была еще одна клавиатура, большие деревянные педали, и человек наступал на них, добавляя к летящим ввысь звукам еще один уровень, пониже. Эрику показалось, что у него вот-вот лопнут перепонки в ушах. Витражные окна перестали быть самой изумительной и великолепной вещью на целом свете. Ею стала музыка. Такая восхитительная, что Эрик ахнул от восторга. Человек у органа услышал шум – музыка ему нисколько не мешала – и немедленно прекратил играть. Эрик ужасно огорчился. Ему показалось, что внезапно погасили солнце. Человек повернулся и оглядел храм. – Кто здесь? Эрик хотел было спрятаться или убежать, но родители воспитали его в честности. Он испуганно встал и признался: – Это я, господин. Человек отошел от органа, прошествовал между рядами скамей прямо к Эрику и сурово спросил: – Кто ты такой? И что ты здесь делаешь? Эрик объяснил, что он живет на ферме, а сегодня решил узнать, куда ведет дорога, и долго шел по ней, пока не пришел в город, а в храме спрятался от дождя и потому, что устал от толпы, и добавил, что не хотел никому мешать и просит прощения. Человек пристально посмотрел на мальчика, и лицо его смягчилось. – Ну и что ты думаешь? – О чем? – О музыке, конечно. Эрик попытался описать свои чувства. Ему не хотелось просто говорить, что музыка «хорошая», – это слово к ней не очень подходило. Однако он не умел описывать музыку. У него были только слова, чтобы рассказывать о жизни на ферме, – например, была ли земля в поле сырой и вязкой, как обычно, или ее развезло в густую слякоть. – Она… как разговоры гор, – смущенно сказал он. – Как то, о чем горы говорят, когда мы спим или не смотрим на них. Будто каждое дерево на горе рассказывает, как хорошо быть живым, и все болтают одновременно, но в то же время внимательно слушают друг друга. Немного поразмыслив, человек произнес: – Великолепно. Мне нравится. Как тебя зовут? Эрик сказал свое имя, а человек назвал ему свое имя и объяснил, что он – регент церковного хора и сочиняет музыку для воскресной службы. Он не рассердился, что Эрик слышал его первые наброски, но сказал, что предпочитает работать над композицией в одиночестве и надеется, что Эрик его поймет. Эрик понял, что слушать дальше ему не разрешат, и очень огорчился. – А как вы это делаете? – спросил он. – Ну, как вы сочиняете музыку? Человек протянул к нему раскрытую ладонь, а другой рукой указал себе на голову: – Вот где-то между этими двумя местами лежит рай. Надо только открыть дверь. Эрик сообразил, что человек совсем не суров, он просто занят своей работой творца, а его слова означают, что в человеческом уме и руках сокрыта возможность вершить дела, которые больше, чем весь мир. Больше, чем целая вселенная. – А как открыть эту дверь? – спросил Эрик. – Ты уже начал, – ответил человек. – Однажды, давным-давно, я прошел двести миль, чтобы послушать игру одного композитора. А сегодня ты, сам того не зная, сделал то же самое. Ты нашел свою дверь. И теперь тебе надо всего лишь толкать ее – потихонечку, полегонечку, всю жизнь. Вот, возьми на память. Человек поднес руку к лацкану и отстегнул от ткани какое-то подобие скромной броши. Булавку цвета жухлого золота. Он вколол ее в обтрепанную одежонку Эрика и направился к органу. Эрик вышел из храма и побрел по улицам. Толпы людей его больше не пугали, потому что теперь их движение и звук тысяч голосов сплетались в безбрежную мелодию, в историю, сотканную из звуков, иногда нестройных и резких, как выкрики уличных разносчиков, торгующих мясом или старым ржавым инструментом, – а иногда сладостных и чистых, как женские голоса, окликающие детей или соседей. Услышанная в храме музыка и осознание того, что она не сотворена Господом, а создана человеком, навсегда изменили Эрика. Под дождем он вернулся домой. Путь был долгим, и Эрик очень устал. На следующий день дождь отпустил, и все вышли на работу. Эрик работал вместе со всеми, как обычно, но с того самого дня решил, что однажды покинет и ферму, и родных и отыщет место, где сможет научиться что-нибудь создавать, как тот человек в храме. Создавать такое, что изменит мир. Сказав это, дедушка умолк. Ханна недоуменно наморщила лоб. Рассказ был неплох, хотя в нем ничего особенного не происходило; не было ни говорящих зверей, ни чего-нибудь такого, что нравится одиннадцатилетним девочкам. Впрочем, Ханне оставался неясен и его смысл, и то, как он связан с главными вопросами. Откуда дедушка знает старика в черном костюме? И неужели это в самом деле Дьявол?