– И на этот раз вы не удивили меня, – Аделина Ермакова стянула с себя платье. – Передо мной стояла другая задача – сшить качественную и красивую вещь, – сдержанно проронила Надежда. – И где она? – Аделина рассмеялась своей шутке и, отбросив платье, распорядилась: – Сделайте короче на ладонь. На грудь пришейте побольше страз. Надежда расправила платье, повесила на плечики и напомнила: – У нас примеряется еще одна вещь. – Боже мой… Как же мне все это обрыдло. Давайте сюда вашу наволочку. Надежда помогла Ермаковой надеть гипюровую накидку, расшитую бисером, стеклярусом и пайетками. Крутнувшись перед зеркалом, Ермакова оглядела взлетевший подол: – И где, по-вашему, объем? – Здесь – полное солнце, – пояснила Надежда. – Что за дрянь! – Прошу вас, Аделина… – Мне нужно, чтобы фалдами крутилось. – Ермакова сделала перед зеркалом два оборота. – Но подол раскручивается только в прямую линию. В чем здесь фишка? Я не врубаюсь. – Вы одобрили эскиз. Я предупреждала, что гипюра хватит только на этот покрой. Для глубоких фалд потребуется больший метраж ткани. – У вас свои головняки, у меня – свои, – Ермакова взглянула на подруг, и те угодливо закивали. – Как хотите, но сделайте с фалдами. – Есть только один выход, – проговорила Надежда. – Раскроить накидку из другой ткани. – А я хочу из такой же. – Такой больше нет. Ее привезли из Парижа. Это был остаток от коллекционных образцов – четыре с половиной метра. Ермакова повторила: – У вас свои головняки, у меня – свои. Я же не предлагаю вам петь вместо меня на новогодних корпоративах? Надежда сдержанно покачала головой: – Нет, не предлагаете. – Вот видите… Короче, договорились. После того как Ермакова ушла, Надежда собрала в охапку сценические костюмы и обессиленно опустилась на стул. Каждая примерка Ермаковой походила одна на другую. Ей все не нравилось, но она заказывала одежду снова и снова. Такая работа повергала Надежду в уныние. Для Ермаковой всегда кроил Соколов, но после первых примерок он напрочь отказался с ней контактировать. Интеллигентнейший Валентин Михайлович побоялся, что когда-нибудь ударит Аделину. Для такого человека, как он, ударить женщину было бы катастрофой. – Еще одна такая примерка, и я сама побью Ермакову, – мрачно пробормотала Надежда. – Все нормально? – в примерочную заглянула Виктория. – Давно бы послала ее подальше, если бы не статус звезды. – Вам помочь? – Сама отнесу, – Надежда поднялась со стула и вышла в гостиную. Она вошла в швейный цех в плохом настроении. Стрекот машинок усилился. Те швеи, кто разговаривал, замолчали. Кто бездельничал – уткнулись в свою работу. Надежда разложила на межстолье парчовое платье и сказала швее: – Его нужно укоротить. – На сколько? Здесь нет разметки. – На восемь сантиметров, не больше. Потом отдайте платье вышивальщице, и пусть она пришьет на грудь еще столько же страз. Выйдя из цеха, Надежда заглянула в закройную. Там было тихо. Тишина буквально звенела в воздухе. Помощница Соколова Фаина метнула на хозяйку испуганный взгляд. Соколов, не поднимая глаз, резал детали кроя. Тищенко выкладывал на манекене воротник пиджака. Надежда интуитивно почувствовала, что недавно здесь произошла ссора. Она повесила накидку Ермаковой на стойку. Валентин Михайлович отложил ножницы и спросил: – Как все прошло? – Парчовое платье уже в цехе. А вот с гипюром нужно что-то решать. Соколов распахнул накидку: – Что здесь не так? – Ермаковой не хватает объема. Хочет, чтобы при вращении подол закладывал фалды. – Как в бальных танцах? Надеюсь, вы ей все объяснили… – Объяснила, но ей подавай фалды. Что будем делать? – Ничего, – закройщик пожал плечами. – Такой ткани больше нет. – А если подумать? – Была бы ткань – мы бы вставили клинья. На таком крупном гипюре швы будут незаметны даже на просвет. И если на швы сверху нашить такой же стеклярус и бусы… – Т-а-а-ак, – протянула Надежда, чувствуя, что у него рождается хорошая мысль. – Следуя вашей логике, можно взять обычный гипюр… – продолжил Соколов. – … и расшить его таким же стеклярусом, бусами и пайетками, – подхватила Надежда. – Я знаю, где все это найти! Дайте для примера обрезок ткани. Соколов порылся на стеллаже и протянул кусок ткани от накидки Ермаковой. Надежда с благодарностью улыбнулась: – Спасибо! На вас всегда можно положиться. – Не за что, – закройщик развел руками. – Вы все придумали сами, я ни при чем. Валентин Михайлович забрал со стола крой и сказал, что идет в цех. Вслед за ним вышла Фаина. Надежда подошла к Тищенко, чтобы посмотреть, как мастерски он выверяет линию раскепа[5]. – Как прошла примерка у Козырева? – спросила она. – Меня беспокоил вспушной шов – он был затянут, но сейчас шов идеален. – Я рада… Тищенко обернулся. – Вас что-то тревожит? – Как вам у нас работается? – Меня все устраивает. – Еще неделя – и у вас будет своя гостиная с примерочной комнатой. – Мне это известно. Чувствуя, что Тищенко не до конца откровенен, Надежда спросила напрямую: – Кажется, вы не ладите с Соколовым? – Если быть точным – он не ладит со мной. – Почему? – Об этом лучше спросить у Валентина Михайловича. – Но есть же какая-то причина?