– Боишься в полночь превратиться в тыкву? – спрашивает Илай. – Ты поэтому решила слинять до наступления дня рождения? Или это просто странное стечение обстоятельств? – Мне скорее грозит снова стать Золушкой, – отвечаю я. – Тыква – это не про меня. – Золушка мечтала выйти замуж за принца и ходить на высоких хрустальных каблуках. Когда ты в последний раз открывала эту сказку? Никакая ты не Золушка. Если только не существует альтернативной версии сюжета с прошаренной Золушкой, которая носит… Она опускает взгляд на сапоги-снегоступы с меховой отделкой, доходящие мне до самых колен. На блошином рынке прикупила. Комментариев не требуется. – …что ты там на себя напялила, а к принцу и на пушечный выстрел не подойдет. – Ладно, – говорю. – Допустим, я спешу на рандеву. С прекрасным незнакомцем. – Фу-у, – протягивает она. – Рандеву! Шутишь, да? – Нет, я это на полном серьезе, – ухмыляюсь я. – Если бы я собралась на ночную вылазку, меня бы никто не застукал, – говорит она. – Потому что ты самый скрытный человек на свете. – Правду говоришь. – Сестра награждает меня улыбкой, явственно свидетельствующей о том, что про ее похождения мне известно далеко не все. Случись ей когда-нибудь уйти в загул, мы, наверное, ничего и не заподозрим. Никаких следов эмоций на лице. Только следы зеленого смузи в уголках губ. За спиной у Илай стоит террариум. На этих выходных у нас гостят мышки из маминой лаборатории, потому что ее ассистент взял отгул. Их любимое занятие – наматывать круги по террариуму, периодически ныряя в воду, где они по целому часу могут плавать, задерживая дыхание. Поначалу от этого зрелища мне становилось не по себе (казалось, что мышата бросаются в воду, чтобы утопиться), но теперь я от них просто балдею. Мои маленькие морские обезьянки! Сейчас мамины эксперименты продвигаются куда лучше, чем раньше. Раньше мыши дохли как мухи, а теперь вот живут себе припеваючи. Это все благодаря маминому упорству, благодаря тому, что она решила бороться за жизнь дочери, несмотря на утверждения врачей, что та не протянет и нескольких месяцев. В младенчестве я совсем не могла дышать, и мама – а она у нас ученый – начала искать способы сделать эту потребность не такой насущной. Наблюдая, как один особенно ловкий грызун плавает брассом, я гадаю, понадобится ли мне еще когда-нибудь препарат, который разрабатывает мама. Не исключено. Оболочки изнашиваются, а сыворотке, которая течет в жилах этих мышей, я обязана жизнью. Неудивительно, что мамины «подопечные» стали мне как родные. Илай придвигает ко мне прямоугольный сверток. – Раз уж ты не намерена задерживаться тут позже полуночи, я поздравлю тебя прямо сейчас, – говорит она. И, откашлявшись, добавляет: – Сразу за два года. Некоторое время мы с сестрой смотрим друг на друга через стол, а по щекам у нас катятся слезы. Но распускать нюни – это не в нашем стиле, поэтому уже через пять секунд мы берем себя в руки. Разделавшись с оберточной бумагой, я открываю коробку и достаю оттуда сложенную в несколько раз кожаную вещицу с мехом и… молниями? И вот я снова всхлипываю: Илай подарила мне летный комбинезон. Настоящий. Старинный. Такие, кажется, носили военные летчики во времена Второй мировой. Под стать меховым сапогам. Я смущенно поднимаю влажные от слез глаза. Никогда еще не видела на сестрином лице такую широченную улыбку. – С электроподогревом! – смеется Илай. Она нажимает переключатель, и на нем загорается огонек. Ничего себе! А Илай все хохочет. – Надевай, – говорит она, расстегивая молнию комбинезона. На секунду мне становится страшно: вдруг надену летный костюм, и меня тут же заберут на небо? Может, не стоит испытывать судьбу? Хотя… как тут не примерить такое сокровище? Сбросив на пол ненужные слои одежды, я запускаю ноги в штанины и застегиваю молнию. В этом костюме миллион карманов, и он ГОРАЗДО лучше обычного комбинезона. Гораздо лучше костюма дровосека с дождевиком. Гораздо лучше любой из когда-либо принадлежавших мне вещей. – Сидит безупречно, – говорит Илай. – Но я не умею пилотировать самолет. Она смеряет меня своим фирменным взглядом. – А это не для самолета. – Повисает многозначительная пауза. Илай знает про Магонию, про летающие корабли, про ростр – особое сословие людей-птиц, которое магонцы держат в рабстве. Среди них у меня, кстати, немало друзей. Знает она и про мою магонскую мать. И про то, кем меня считают наверху. А теперь вот дарит мне летный комбинезон. – Чтобы на него накопить, я пять долгих месяцев нянчила фонтанирующих отрыжкой малышей. Сделай так, чтобы мне не пришлось об этом жалеть, – говорит она. На кармане красуется золотая надпись в россыпи серебристых звездочек. – Разумеется, нашивку с твоим именем я заказать не могла. – «Carpe omnia», – читаю я. Не «carpe diem» – «лови мгновенье», а «carpe omnia» – «наслаждайся всем». Хороший совет. Я сгребаю сестру в охапку и стискиваю так сильно, что она издает сдавленный стон. Тогда я ее отпускаю. – Ладно, проехали, – говорит она, поправляя гетры. – Проехали, – повторяю я, теребя застежки на карманах. – Слушай, – говорит она, – тут такая история приключилась. – Какая? – Джули говорит, что видела тебя сегодня в школе. Секунду я перевариваю сказанное. – И что в этом странного? – Тебя прежнюю. Азу. Мы молча смотрим друг на друга. Уверена, Илай сейчас думает о том же, о чем и я. Хейуорд. Та самая девушка, по образу которой была сделана моя старая оболочка. В младенчестве ее забрали в Магонию, а на ее место подкинули меня. Они с Илай биологические сестры. – Ты якобы стояла через дорогу от школьного спортзала и пристально его разглядывала, – продолжает Илай. – Джули подумала, что видит привидение. Она ведь ошиблась, правда? Не могла же Хейуорд заявиться к нам в школу? – Должно быть, ей все это померещилось. – Маме с папой будем говорить? – спрашивает Илай. Я мотаю головой. – Если бы Хейуорд спустилась на землю, мы бы об этом знали. Кару, моя птица сердца, ее бы точно почувствовал. – Джейсону тоже не говори, – предупреждаю я. – Не хочу его тревожить. Сама во всем разберусь. Илай послушно кивает, но я все равно подозреваю, что она может проболтаться. С нее станется. Я выбегаю на улицу, убеждая себя, что все будет хорошо. До дня рождения считаные минуты, и ничего плохого со мной не случится. Продираясь на велосипеде сквозь дождь-град-снег-слякоть-бурю, я представляю, что нахожусь на палубе воздушного корабля, где могу защитить родных и близких с помощью одного лишь вдоха, одной верной ноты. Я твержу себе, что хочу жить только этой, земной, жизнью, а большего мне и не нужно. Но это неправда. Я подъезжаю к дому Джейсона и, минуя парадную дверь, начинаю карабкаться по водосточной трубе. Так романтичнее. К половине пути я успеваю отморозить все пальцы и посадить на коленку синяк, но раз уж ты решила залезть к кому-нибудь в комнату по водосточной трубе, нужно довести дело до конца. Иначе стыд тебе и позор. Меж тем в моем воображении вышеупомянутая труба уже оторвалась от стены и падает на землю. Спасибо, я уже однажды пробовала повторить полет Икара, прыгнув на самодельных крыльях с гаража. Если я, повелительница стихий, сейчас рухну и подверну лодыжку, это будет не только позорно, но и до крайности нелепо. Добравшись до второго этажа, я останавливаюсь. В окне виднеется Джейсон. Он крепко спит. Мне редко случается видеть его таким, потому что он с детства страдает бессонницей, а с тех пор, как меня забрали в Магонию, вообще почти не смыкает глаз. Завораживающее зрелище… Что бы ему ни снилось, не хочется его будить. Вот бы он всегда так мирно спал: никаких сомнений, никакой паники, никакого беспокойства по поводу и без. К несчастью, он только и делает, что беспокоится за меня. Бывает, уставится в никуда, а сам в это время собирает всякую там статистику, составляет какие-то бесконечные списки и рассчитывает вероятности… даже не представляю чего. Временами, когда мы вместе, он будто витает в облаках, и, может быть, в этом виновата я сама. Может быть, это я витаю в облаках. В Магонии меня считают избранной. Соблазнительный титул, а на поверку – полная чушь. Миллионы лет мифов и легенд. Тебя заставят во все это поверить, а потом убедят, что у тебя особое Предназначение.