Мужчины с сомнением переглянулись. Дженгтир откашлялся. – Мой господин, это… займет много времени. Мы не… – Я выгляжу так, будто мне нужны твои сраные советы?! Дженгтир дернулся. Он повернулся и что-то пробормотал остальным, взмахом руки указал вниз по склону. Они пошли, но не быстро и бросая возмущенные взгляды через плечо. Рингил ловил каждый взгляд и отвечал сурово. Он чувствовал, как бразды правления уплывают из его рук. Но ему было по большому счету все равно. У его ног раздался слабый кашляющий смех. Он посмотрел вниз. Поппи Снарл, дрожа, приподнялась на локте и попыталась спрятать ноги под себя. Ее рот был разбит, в уголке быстро наливался синяк и подсыхала струйка крови. Один глаз заплыл и почти не открывался, а на обнаженном теле тут и там виднелись следы укусов. – Ты потерял вкус к мести, Эскиат? – Поппи обняла себя руками за плечи. Она начинала трястись, но все равно глядела на него снизу вверх и вызывающе. – Вы, охуенно богатые детки, все одинаковые. Как доходит до дела, сразу хвосты поджимаете. Испорченный тупой маленький извращенец из Луговин – вот каков ты на самом деле. Финдрич и остальные сильно в тебе ошибаются. Ты мягкий, как гной из прыща. – Это не моя месть, – отрешенно проговорил он. – О да. – Она оскалила зубы и плюнула ему под ноги. – Бедняжка Шерин. Значит, она пожелала, чтобы все вышло так? – Нет. Она просто попросила, чтобы я тебя убил. – Рингил вытащил из рукава драконий кинжал. Присел рядом со Снарл. – Но она ничего не говорила о том, чтобы я защищал твою честь до последней минуты. – Честь. – Из горла Поппи Снарл вырвался жуткий булькающий смех. – О, какие интересные правила жизни у другой половины человечества. Честь?! Ты правда думаешь, что это первый раз, когда меня изнасиловали? Или, по-твоему, десятый? Двадцатый? – Мне плавать, Поппи. – Иди на хер, Эскиат. Думаешь, я дожила бы до четырнадцати лет в портовых трущобах, если бы сломалась так же легко, как твоя сучка-кузина? Скажи своим родственникам Эскиатам, что я как женщина в десять раз круче Шерин, пусть и в два раза старше. Передай им это от меня. – Не передам, – тихо ответил Рингил. – Я им скажу, что ты сдохла, рыдая и умоляя о пощаде. – Ты всегда был сраным лжецом. – Она вздернула подбородок, обнажила горло и ухмыльнулась. – Чего ждешь, жеманная дрянь? Прикончи меня наконец. Он оставил ее тело там, где оно лежало, и спустился вниз, к вереницам рабов, которые ей принадлежали. Вокруг него туда-сюда ходили злые наемники с болторезами, освобождая пленников и бросая к их ногам черствый хлеб. Ни один из проходивших мимо не встретился с ним взглядом. «Люди под вашим командованием способны возненавидеть вас, – однажды написал он в трактате о современных способах ведения войны, который так и не был опубликован. – И кто может их винить? Они видят, как вы пьете хорошее вино и едите мясо, пока им приходится питаться кашей. Они спят, укрываясь мешковиной, а вы – шелками. Они обходятся ржавыми поношенными кольчугами, а вы сверкаете изготовленными на заказ доспехами. А когда начинается битва против известных врагов человеческого рода, они знают: если офицер угодит в плен, его, скорее всего, ждут пирушки благородных командиров с противоположной стороны фронта, после чего – выкуп и благополучное возвращение домой. Их же наверняка будут пытать, искалечат или убьют. Кто в таких обстоятельствах – если не распалить его иллюзорную племенную гордыню, пообещав возможность изнасилований и грабежа, – не возненавидит своего командира?» Конечно, когда появился Чешуйчатый народ, все изменилось. Ящеры не делали разницы между солдатской плотью и благородной – она явно имела для них одинаковый вкус. Натыкаясь вновь и вновь на очаги с потрескавшимися и почерневшими человеческими костями, которые твари обычно оставляли в своих лагерях, солдаты Лиги неожиданно обрели леденящее душу понимание того, что все они – люди, и им противостоит один и тот же враг. Они больше не сражались за то, чтобы воткнуть флаг на бессмысленной высоте или отомстить за то или иное оскорбление, которое нанесли друг другу в бесконечных сварах благородные семьи либо отцы городов, коим принадлежало все, что видел глаз. Они сражались, чтобы их не съели. Когда молодой Рингил Эскиат – на тот момент занимавший должность-синекуру младшего офицера по связям с маджакскими наемниками на службе Трелейна – это ощутил, его захлестнула холодная и чистая ясность, словно он окунулся в водопад Трелигаль. Другие командиры из благородных семейств Лиги в ужасе шарахались от такой перемены, а Рингил принял ее с готовностью и обнял, как мускулистый торс случайного любовника в переулке. И это помогло ему пройти войну, позволило выйти против ящеров в Виселичном Проломе, где он рассчитывал погибнуть, но стал героем. А потом, в тошнотворном будто похмелье утреннем свете, озарившем их победу над Чешуйчатым народом, обещание грядущих перемен – как и уйма тех самых мускулистых любовников из переулка в течение многих лет – покинуло его и исчезло навсегда. В тот раз ему потребовалось время, чтобы осознать случившееся. Он был еще молод и действительно верил в перемены. Но, по мере того как нормы менялись, возвращаясь к прежнему или становясь адски похожими на то, что было, эта вера стала ему мешать. Позднее она его чуть не убила. Хотя на самом деле подвела куда ближе к смерти, чем когда-либо удавалось Чешуйчатому народу – в конце понадобилось вмешательство Арчет, чтобы спасти его и дать понимание: они уберегли человечество от ящеров, чтобы означенное человечество могло вернуться в ту же яму невежества и угнетения, где пребывало раньше, и барахтаться там в свое удовольствие. Он ушел. Прочь от почестей и предложений, затрещавшего по швам единства Лиги и Империи; прочь от тысячи мелких свар и стычек из-за территории, в которые выродилась война. Он выплюнул, как мог, ее послевкусие и, кроме других бессмысленных занятий, сел писать свой трактат. Итак, ненависть. Раз она опять обрела сраную популярность. «Но ненависть, – напоминал он своим предполагаемым читателям, молодым и перспективным командирам из благородных семейств, – это любопытное чувство, часто сродни любви, а в действительности напоминающее любовь в той же степени, в какой отражение в кривом зеркале дешевой комнаты страха напоминает вас. Что еще любопытнее, в раскаленном добела аду битвы, истинной комнате страха, где люди убивают и умирают ради неопределенных причин, иной раз можно пройти сквозь это зеркало. Совершите такой переход, найдите способ оказаться на другой стороне – и ненависть, которую к вам питают солдаты, тоже может преобразиться в чистую всепоглощающую любовь, ради которой они последуют за вами, готовые отдать жизнь». Рингил признавал, что это невероятно странное заявление, и все же он видел подобное в ревущем хаосе войны не раз; магию, проворную словно ртуть – впрочем, то же можно сказать о многом из случившегося с ним в те годы. Сколько ему довелось пережить хаотичных, чудесных и странных событий… Но то была война, и прошлого не вернуть. Здесь и сейчас, на заросших кустарником приграничных землях за пределами Хинериона, с оборванной бандой самых дешевых наемников, на каких хватило его похудевшего кошелька, преображений не будет, не случится ничего удивительного. Он был заперт в зеркале и знал это. Поэтому Рингил наблюдал за освобождением рабов, стараясь не испытывать то же чувство, которое явно испытывали его люди: это была колоссальная трата времени. Он старался вообще ничего не чувствовать. Сами рабы, похоже, большей частью погрузились в схожее оцепенение. Некоторые вскакивали, едва с них снимали кандалы, хватали себя за отросшие бороды и убегали к опушке леса по одному, по двое, то и дело оглядываясь на бегу; другие – в основном, женщины – хватали освободителей за руки и пытались их целовать или плакали. В ответ они получали испуганные ругательства или пожимание плечами. Но таких было меньшинство. Большинство просто брали еду и жевали, не сходя с места, продолжая таращиться в пустоту, открытую за время плена. Возможно, они не верили в реальность происходящего; вероятно, думали, что это трюк. Или, быть может, их не волновало ни то ни другое. Если они и понимали, что свободны, это не представляло для них особой ценности. Рингил-то знал толк в свободе, которую мог предложить этот мир, и все же странным образом оказался здесь, опустошенный и с кровью изнасилованной женщины на руках. Он невольно задался вопросом, так ли сильно эти люди ошибаются. Солнце взошло на востоке и прогнало остатки ночной прохлады. С ними отступили и события, произошедшие на рассвете, будто трупы Снарл, легата и их людей были мусором, оставшимся после битвы в призрачной реальности, существующей параллельно с реальным миром. От этой мысли пришли воспоминания, заставившие Рингила задрожать. Он стряхнул дрожь и попытался впитать немного тепла, дарованного новым днем. Но в ушах у него стучало – он скорее ощутил это, чем услышал, – и в глазах как-то резко потемнело. Он опять задрожал и мрачно спросил себя, уж не простудился ли. Позади захрустели камешки под чьими-то быстрыми ногами. Он резко повернулся, вскинув руку к навершию Друга Воронов. Увидел, как Эрил бежит навстречу с вершины холма и на бегу машет рукой, указывая на запад. – Всадники! Он сосредоточился, будто в ужасе очнулся от навеянного фландрейновой трубкой сна. Тихое постукивание в ушах разлилось в утренней тишине и обрело истинную суть: этот звук был ему известен по полусотне прошлых битв – дрожала земля под копытами тяжелой кавалерии, несущейся галопом. Эрил уже орал во все горло: – Вса-а-а-адники!!! Вокруг Рингила наемники услышали и подхватили крик: – Берегитесь, всадники! – Всадники! – Твою мать, тяжелая кавалерия! Отчаянные вопли заметались над равниной, словно молнии перед грозой, а потом наемники со всех ног бросились бежать, пробираясь среди сгрудившихся рабов, стараясь поскорее добраться до опушки леса или до лошадей – любого укрытия, какое мог предложить горизонт. Рингил попытался схватить одного, когда тот несся мимо, но от набранной наемником скорости его развернуло, и в итоге он остался с пустыми руками. Мужчина побежал дальше, продолжая орать: «Тяжелая кавалерия!» Рингил видел, как она обращала в бегство и более опытных людей. Бронированные кони устрашали любого сильнее злого колдовства. Еще до возвышения Ихельтетской империи и основания противостоящей ей Лиги тяжелая кавалерия раз за разом становилась решающим доводом в бесконечных войнах за территорию между наомскими городами-государствами. Она разносила вдребезги любые защитные сооружения и уничтожала боевой дух без остатка. Даже маджаки, бывало, сдавались под натиском бронированных всадников. Ждать, что эта кучка отбросов выдюжит против такого врага… бессмысленная затея, от которой он отказался и бросился вверх по склону, навстречу Эрилу. Повернулся и взглянул на запад – в направлении, указанном болотником. – Вон там. Слева от утеса, где обрывается опушка леса. Детали еще было не разглядеть, но Рингил увидел бледное кипение пылевого облака. Да, сомнений нет. – Хинерион, – мрачно проговорил он. – Значит, гонец до них добрался. – Похоже на то, – Эрил внимательно разглядывал пыль и лесистую местность, отделявшую их от того места, где она поднималась. – Кони в броне не смогут проехать сквозь эти заросли, они слишком густые. Им придется держаться дороги. Рингил кивнул. – Значит, успеем оседлать лошадей. – Уже оседланы. За палатками. Идем, я поручил старику за ними присмотреть. Они побежали вверх по склону. Разыскали старика из Хрешима, который стоял между двумя лохматыми кобылами, пряча лицо под грязной егерской шапкой. Он не держал поводья, но легко прижимал ладони к голове каждого животного и ворковал с ними, бормоча тарабарщину, от которой у Рингила свело зубы. Старик поднял голову, когда командир приблизился, и в рассветных лучах в одном его глазу вспыхнул красный отблеск. – Значит, драки не будет, сир? – Не будет, – коротко ответил Рингил. – Жалость какая. А я-то, старый пень, уже представил себе, как славно погибну, сражаясь по правую руку от героя Виселичного Пролома. Рингил остановился, с подозрением вгляделся в продубленное всеми ветрами лицо старика. Насколько он мог припомнить, ни он сам, ни Эрил не говорили о его истинной личности никому из наемников, завербованных в последние недели. Но старик ответил невинным взглядом, ничто в его лице не говорило о насмешке или обмане. «Нет времени на эту хрень, Гил». – Это не Виселичный Пролом, старик. – От воспоминаний голос прозвучал напряженно. – И война закончилась. Мы сделали то, ради чего пришли сюда. Пора уезжать. Старик почтительно опустил голову. – Очень славно, господин. И, как видите, ваши лошади готовы. Лучшие, каких я смог найти. Рингил заметил что-то на земле позади старика и двух кобыл. Он обошел ту, что стояла справа, чтобы получше рассмотреть. Увидел три трупа – судя по разнокалиберному оружию и обтрепанной одежде, это были наемники из его собственного отряда. Остальные лошади отодвинулись от мертвецов на всю длину привязи и теперь беспокойно фыркали и ржали, что сильно отличалось от поведения двух, которых выбрал старик. Рингил поглядел на трупы, потом – на меч старика, закрепленный на спине очень похоже на то, как он сам носил Друга Воронов. Нахмурился. – А где твоя лошадь? Старик криво усмехнулся.