23.06. Прямо из крутого, щетинившегося сланцами берега, торчали остатки бревенчатого сооружения, напоминавшего огромный горизонтально уложенный колодец. Бревна посерели от времени — Что это? — Была сланцевая шахточка, потом склад. Вход засыпали после войны. Но берег размыло. — Что там было? — Взрывчатка, горючее, оборудование. — Там что-нибудь есть сейчас? — Беру кое-что для хозяйства: железо, вар, всякую мелочь. Ты можешь найти что-то полезное для городской жизни, но тащить такие расстояния неразумно. — Есть оружие, боеприпасы? — Раньше оружие не оставляли на неохраняемом объекте. — Возьму что-нибудь легкое на память. — Думаю, что твоя городская квартира и так забита хламом. — Да. Откуда ты знаешь? — Ты годами таскаешь «что-нибудь на память», и, наверное, это уже мешает тебе жить. — Не нужно ничего брать? — Бери то, что нужно. А «на память» приучай работать память. — Но предмет может вызвать воспоминания и «оживить» их. Студентов учим, что предмет — внешняя опора воспоминаний. — Воспоминания могут «забить» твое сознание, как хлам квартиру. — Люди дорожат своими воспоминаниями. — Я говорю не о том, что само запомнилось, а о том, чтобы ты не наращивал объем воспоминаний искусственно. — Есть целая культура организации воспоминаний: фотографии, видео, сувениры… — Куда, зачем и какой багаж впечатлений тащит твое сознание? — В каком смысле? — Память нужна человеку не для прошлого, а для будущего. Не заполняй ее искусственно, это может помешать продвигаться в будущее. 23.06. Издали огромное летное поле казалось сплошь покрытым цветами, но под ногами лежали поржавевшие железные полосы с выдавленными круглыми отверстиями. Трава и росла в этих отверстиях. В основном, полосы сохранились такими же ровными, как и более полувека назад, хотя местами были изогнуты и даже скручены от перемены температур и влажности. При ходьбе иногда попадались «всплывшие» за полвека из мерзлоты валуны, окруженные кусками порванного и покореженного железа. Снег сошел уже недели четыре, и летное поле цвело поверх буйной молодой зелени ковром синей незабудки, белой пастушьей сумки, неизвестных мне сиреневых, красных и желтых цветов. Тонкий запах цветов, ярко-синее до фиолетового оттенка небо, полукольцо черно-синих гор со сверкающими снегом вершинами, мирное жужжание шмелей и порхание бабочек в сочетании с железной взлетной полосой, сохранившей какой-то дух тех суровых лет, подействовали на меня особым образом: день был так прекрасен и так трагичен, что любое действие было бы бессмысленным лукавством. Я просто лег на нагретые солнцем травы и полосы, положив руки под голову. Шаман глянул на меня и молча удалился к невысоким строениям на краю аэродрома. Очень высоко, наверное, уже в тропосфере, парила одинокая белая птица, и я «ушел» за ней. Не спал и не бодрствовал, а как-то «впитывал» красоту и трагичность, бесконечность и мимолетность этого мира. Через несколько часов спокойствие и ясность Шамана стали понятны мне. — Теперь я понял про бесполезность «предметов на память». — (Шаман кивнул). — Спасибо тебе. — Не за что. В городе нельзя постоянно находиться в этом состоянии. — Почему? — Многие окружающие будут неосознанно пытаться взбаламутить тебя. — ??? — Это также естественно, как кинуть камень в спокойную воду. Большинству городских необходимо везде обозначать свое присутствие. — У себя в квартире я могу это практиковать? — Конечно. Но потом, чтобы заняться городскими проблемами, тебе будет необходимо волевое усилие. — Зачем вообще людям нужна эта социальная суета? — А где же человек может развиться до уровня контроля над собой? — Мне кажется иногда, что социальные связи мешают развиваться, расти. — В чем-то мешают расти, в чем-то — опуститься. Неустойчивому социальные связи необходимы. 24.06 Шаман льет дробь из аккумуляторных пластин. Технология проста: свинец стекает от костра по стальному желобку и капает в ямку с водой. Иногда капли застывают «с носиком», поэтому мы с Шаманом оббиваем дробь в каком-то железном баллоне. Меняя наклон желобка и температуру, Шаман меняет «номер» дроби. Оказывается, сланцы не набирают влагу и горят жарче, чем дрова. Трудно придумать занятие скучнее. В отличие от меня Шаман сосредоточен и спокоен, ему не скучно, но и поговорить он не против. — Ты тратишь большую часть бодрствования на всякие работы, и у тебя остается часа три-четыре на местные практики. — Да, примерно так. — Но в городе ты мог бы иметь больше времени. — Нет, примерно так же. И там нет местных практик. — Тебе не скучно столько часов лить дробь? Мне это капание действует на нервы. — За день делаю годовой запас. А от скуки у меня есть аэродромы подскока. — Есть недалеко еще аэродромы? — Я говорю про внутренние аэродромы. — Что это? — Любому человеку со временем надоедает чем-либо заниматься. — При чем здесь аэродромы? — Человек как самолет. (Смеется.) Летит-летит, потом ему нужно сесть и заправиться. — Человеку нужно поесть? (Смеемся вместе.) — Когда тебе надоедает заниматься каким-либо делом, ты или бросаешь его, или делаешь волевое усилие для продолжения. — Естественно. — Беда в том, что ты и бросаешь дело, и делаешь усилие неосознанно. — Обычно я заставляю себя осознанно. — Ты когда-нибудь делал выбор: «Бросить или сделать волевое усилие?» — Нет, но я понимал необходимость продолжения. — Необходимость — не выбор. Даже не совсем волевое усилие. Выбор делается без необходимости. Ты делал такой выбор?