— Ну, Вы совсем утрируете. — Одень новые туфли, глаженые брюки, свежую рубашку, сбрызни новую прическу одеколоном, выключи телефон, убери часы и сядь за стол не менее чем на полтора часа. — Это, действительно, ритуал. Вы не смеетесь? — Возьми из пачки лист и напиши на нем «Паркером» сверху «Планирование реальных действий». — Вы смеетесь. — Через две минуты тебе захочется вскочить и побежать по своим неотложным делам. Продолжай сидеть и думать о линии своей жизни. — Что это даст? — Еще через две минуты тебе захочется записать твои творческие озарения. Отбрось их, как и предыдущую суету. Продолжай сидеть и думать о линии своей жизни. — Что мне думать о линии жизни? — Еще через две минуты ты поймаешь себя на том, что думаешь о посторонних вещах. Отбрось и эти мысли. Продолжай сидеть и думать о линии своей жизни. — И что это даст? — Несколько раз тебе придется отбрасывать посторонние мысли и спокойно возвращаться к мыслям о линии жизни. — Так что это даст? — Ты когда-нибудь делал так? — Нет. — Эта новая для тебя практика — начало культурного действия планирования. 29.10.2000 Когда знакомый ушел «в баню», я спросил Шамана: — Ты считаешь, что он больной? — Это — больше по твоей части. Сейчас он — социопат. Но у него есть воля. — Как ты это увидел? — Приучайся и ты под слоем случайного и мелкого видеть существенное в человеке. — Почему именно две минуты на мысли? — Ты же рассказывал мне про свои опыты о произвольном усилии[46]. — Твои рекомендации похожи на методики Гурджиева. — Я сам — Гурджиев (Шаман захохотал). — То есть ты — как Гурджиев? (Хохочем вместе). 07.10.2000 Октябрь теплый, но Шаман говорит, что зима будет холодная. Еще идет дождик, снег выпадал два раза и стаял. Мы шли дворами улицы Шандора Шимича, когда нас необычно окликнули: «Эй, старые!». Оклик меня удивил. Никто из незнакомых не дает моих лет, а определить возраст сильного жилистого Шамана, да еще в темноте, практически невозможно. Подбежали три крупных молодых человека и стали требовать деньги («лавэ» на их сленге). Не страшно. Мои друзья юности куда круче. Шаман сказал им, куда идти, и звякнул своей сантехнической сумкой. Увы, «не понимающим советов нельзя помочь[47]». Один из них замахнулся на Шамана и получил страшный удар разводным ключом по уху. Он поднес руки к голове и молча упал лицом вперед. Все происходило в полной пронзительной тишине. Даже далекие собаки перестали лаять. Тишину нарушил топот одного из убегавших бандитов. Потом я услышал снизу голос третьего: «Не бей! Не бей!». Однако Шаман размахнулся вновь, и я сморщился от страшного хруста разбиваемых зубов. Бандит всхлипнул и затих. Молча долго шли под дождем домой, не упоминая об автобусе. Знал я, что Шаман решителен и рационален, но одно дело знать… Шаману и в голову не приходило обсуждать происшедшее, а я не мог не обсудить. — Как другой оказался на земле? — Сам упал от страха. — Зачем ты его ударил? — Он был в естественном беспределе. Никто его не остановил до меня. — Будет бояться из-за боли? — Теперь знает, что любой человек может вдруг обернуться «своею азиатской рожей». — Знаешь Блока? — Знал. — Он не с тебя писал «Скифов»? — Нет. С тебя. (Шаман, пожалуй, впервые, не игнорировал иронию, а вернул мне.) — (От неожиданности мне пришлось отшучиваться самому.) Да я тогда был еще в виде очень малой вероятности. — Блок и писал вероятности. — (Не поняв, шутит Шаман, или нет, я вернулся к разговору об обществе.) Думал, что общество тебе безразлично. — Лучше думай о смыслах таких, как ты. — Так небезразлично общество? — … на это общество. Просто взбесившиеся звери должны избегать нас. — Могут посадить за такое. — Это — вряд ли. 07.10.2000 Шок не проходил. Шаман рассуждает об этом случае, не отрываясь от шитья. Также, как, например, о лекарственных растениях. Понятно, что найти невозможно. Дождь, темнота. Они не успели нами заинтересоваться настолько, чтобы вглядеться. Но оклик был удивителен. — Как они узнали наш возраст? — Были в измененном состоянии сознания. — Наркотики? — Да, что-то новое. — Наркотики могут повышать остроту восприятия? — Все связано. Такое повышение остроты опасно. — Чем? — В нормальном состоянии им в голову не пришло бы окликать нас. Инстинкт самосохранения заставил бы не обращать внимания. А так, старый инстинкт не уследил за новым восприятием. — Убежавший даст показания? — У него инстинкт более развит. В обычном состоянии человек очень смутно помнит о необычном.