- Я знаю, - говорит Родди. Он берет ее руку через стол и слегка сжимает. - Моя бедная дорогая со своими мигренями. - И ты. Я видела, как иногда тебе было трудно подобрать слово. И твои бедные руки, как они дрожали… нам пришлось. - Теперь у меня все в порядке. Дрожь прошла. И любая… любая умственная туманность, с которой я, возможно, сталкивался… тоже прошла. Это только полуправда. Дрожь действительно прошла (ну, иногда случается мельчайшая дрожь, когда он очень устает), но по-прежнему иногда случается, что слова танцуют вне досягаемости. “У каждого иногда бывают такие пустоты”, - говорит он себе, когда это случается. - “Ты сам это исследовал. Это временный сбой в цепи, преходящая афазия, ничем не отличающаяся от мышечного спазма, который чертовски болит, а потом отпускает. Мысль о том, что это может быть началом болезни Альцгеймера, просто смехотворна”. - В любом случае, что сделано, то сделано. Если будут последствия, мы справимся. Хорошая новость заключается в том, что я не думаю, что они возникнут. У этой Гибни были некоторые заметные успехи - да, я ее изучила, - но они случались, когда у нее был партнер, бывший полицейский, и он умер несколько лет назад. С тех пор она в основном ищет потерявшихся собак, гоняется за беглыми преступниками и работает с некоторыми страховыми компаниями. Мелкие, ни одной из крупных. Родди потягивает вино. - Очевидно, у нее хватило ума найти Эллен Краслоу. Эмили вздыхает. - Это правда. Но два исчезновения с разницей почти в три года не образуют закономерности. Тем не менее, как ты всегда говоришь - умный человек готовится к дождю, когда светит солнце. Он всегда так говорит? Он думает, что да, или раньше говорил. Вместе с поговоркой “Одна ласточка весны не делает”, так говорил его отец, у его отца был потрясающий небесно-голубой “Паккард”… - Родди! - Резкость ее тона вернула его к реальности. - Ты витаешь в облаках! - Я? - Дай мне это. - Она берет его стакан с каплей вина и выливает его в раковину. Из морозильника она достает стакан для парфе, в котором находится мутное серое вещество. Она поливает его сверху взбитыми сливками из банки и ставит перед ним десертную ложку с длинной ручкой. - Ешь. - А ты не хочешь? - спрашивает он… но у него уже текут слюнки. - Нет. Ешь всё сам. Тебе это нужно. Она садится напротив него, когда он начинает ложкой жадно зачерпывать в рот смесь мозгов и ванильного мороженого. Эмили наблюдает. Это вернет его в строй. Должно вернуть. Она любит его. И он ей нужен. - Слушай меня внимательно, любовь. Эта женщина поохотится в поисках Бонни, не найдет ничего, возьмет свой гонорар и уйдет своей дорогой. Если она создаст проблему - один шанс из сотни, если не из тысячи, - она не замужем, и, судя по тому, что я прочитала, у нее нет второй половинки. Ее мать умерла в начале этого месяца. Ее единственный живой родственник, дядя, находится в центре по уходу за престарелыми с болезнью Альцгеймера. У нее есть партнер по бизнесу, но он, судя по всему, вышел из строя из-за ковида. Родди ест немного быстрее, вытирая каплю, стекающую у его рта. Ему кажется, что он уже чувствует большую ясность в том, что он видит, и в том, что она говорит. - Ты всё это нашла в том Твиттере? Эмили улыбается. - Там и еще в нескольких местах. У меня есть свои маленькие хитрости. Это как тот телесериал, который мы смотрим. “Манифест”. Где персонажи постоянно говорят “всё взаимосвязано”. Это глупое шоу, но то не глупость. Мой посыл прост, дорогой. Это женщина, у которой никого нет. Это женщина, которая, должно быть, чувствует себя подавленной и убитой горем после потери матери. Если бы такая женщина покончила жизнь самоубийством, прыгнув в озеро и оставив предсмертную записку на своем компьютере, кто бы стал поднимать вопросы? - Ее деловой партнер мог бы. - Или он мог бы полностью понять. Я не говорю, что до этого дойдет, только… - Что мы должны готовиться к дождю, пока светит солнце. - Именно. - Парфе почти закончилось, и, конечно, Родди уже сыт. - Дай мне. Она берет его и доедает сама. 0x01 graphic 5 Барбара Робинсон лежит в своей спальне, читая в пижаме при свете ночной лампы, когда раздается телефонный звонок. В руках у нее книга “Каталепсия” Хорхе Кастро. Она не так хороша, как “Забытый город”, и ее название кажется нарочито отталкивающим, но в целом неплоха. У самой Барбары книга носит рабочее название “Лица меняются”, что не слишком похоже на “Любимые поэтические произведения у камина для молодых и старых”. Звонит Джером из Нью-Йорка. У нее четверть двенадцатого, поэтому в восточном часовом поясе, должно быть, уже наступил завтрашний день. - Привет, бро. Ты поздно встал и не веселишься, если только не с кучкой немых. - Нет, я в своем номере. Слишком возбужден, чтобы спать. Я тебя разбудил? - Нет, - говорит Барбара, садясь в постели и подкладывая за спину дополнительную подушку. - Просто читаю на сон грядущий. - Сильвию Плат или Энн Секстон? - подкалывает он ее. - Прозу. Парень, который написал этот роман, некоторое время преподавал в нашем колледже. Что у тебя новенького? И он рассказывает ей всё то, что уже рассказал родителям и Холли, выплескивая новости в порыве восторга. Она радуется за него и сообщает ему об этом. Она поражается ста тысячам долларов и визжит, когда он рассказывает ей о возможном турне. - Возьми меня с собой! Я буду твоей девочкой на побегушках! - Может быть, воспользуюсь твоим предложением. Что у тебя нового, Барбарелла? Она тоже хочет рассказать ему всё, но потом сдерживается. Пусть это будет день Джерома. - Барб? Ты еще там? - Всё, как обычно, всё по-старому. - Не верю. Ты что-то задумала. Что за большой секрет? Выкладывай. - Скоро, - обещает она. - Правда. Расскажи, что нового с Холли. Я как-то отмахнулась от нее на днях. Мне неловко за это. - Но не слишком. Ей нужно написать эссе, вот, что важно, а она не очень-то продвинулась. Не очень? Она даже не начинала. Он перечисляет всё, заканчивая рассказом об Эллен Краслоу. Барбара говорит “да”, “вау” и “ага” во всех нужных местах, но она слушает только вполуха. Ее мысли снова вернулись к тому проклятому эссе, которое должно быть отправлено по почте до конца месяца. И она хочет спать. Она не связывает исчезновения, о которых рассказывает Джей, с тем, о котором ей рассказала Оливия Кингсбери, хотя роман Хорхе Кастро лежит на ее одеяле. Он слышит, как она зевает, и говорит: - Я тебя отпущу. Но с тобой приятно разговаривать, когда ты действительно внимаешь. - Я всегда внимаю тебе, мой дорогой брат. - Лгунишка, - говорит он, смеясь, и завершает разговор. Барбара откладывает книгу Хорхе Кастро в сторону, не подозревая, что он - часть небольшого и крайне неудачливого клуба, и гасит свет. 6 Этой ночью Холли снится её старая спальня. По обоям она догадывается, что это та самая спальня на Бонд-стрит в Цинциннати, но в ее воображении это еще и музейная выставка. Повсюду маленькие таблички на латыни, обозначающие предметы, ставшие экспонатами. LUDIO LUDIUS рядом с аудиосистемой, BELLA SIDEREA около мусорного ведра, CUBILE TRISTIS PUELLA на кровати. Поскольку человеческий разум специализируется на взаимосвязях, она просыпается с мыслями об отце. Это случается нечасто. Да и зачем? Он давным-давно умер, и даже когда был дома, он был не более, чем тенью. А дома он бывал редко. Говард Гибни работал коммивояжером в компании “Рэй Гартон Фарм Машинери, Инк.” и разъезжал по Среднему Западу, продавая комбайны, уборочные машины и тракторы “Рэй Гартон ТруМэйд”, все ярко-красного цвета, чтобы никто не путал сельскохозяйственную технику “Гартон” с оборудованием компании “Джон Дир”. Когда же он бывал дома, Шарлотта следила за тем, чтобы он не забывал, кто, по ее словам, поддерживает домашний очаг. Может быть, в центре страны он и был динамо-машиной продаж, но дома он становился настоящим мистером Милкетостом. Холли встает и идет к комоду. Записи её трудовой жизни - жизни, которую она сама создала для себя - находятся либо в “Найдем и сохраним” на Фредерик-стрит, либо в её маленьком домашнем кабинете, но некоторые другие записи (некоторые экспонаты) она хранит в нижнем ящике этого комода. Их не так много, и большинство из них вызывают воспоминания, которые представляют собой смесь ностальгии и сожаления. Вот грамота, врученная ей за второе место в конкурсе ораторов, в котором участвовали ученики нескольких городских начальных школ (это было тогда, когда она была еще достаточно юна и уверенна в себе, чтобы выступать перед большой аудиторией). Она читала поэму Роберта Фроста “Починка стены”, и, похвалив ее, Шарлотта сказала, что она могла бы занять первое место, если бы не споткнулась на полуслове. Вот фотография, сделанная на Хэллоуин с отцом, когда ей было шесть лет, он в костюмчике, а она в костюме привидения, который сшил отец. Холли смутно вспоминает, что обычно на праздник ее брала мать (часто таская ее из дома в дом), но в тот год она заболела гриппом. На фотографии Говард Гибни улыбается. Наверное, Холли тоже улыбается, хотя из-за накинутой на голову простыни это невозможно сказать. “Но я улыбалась”, - шепчет Холли. - “Потому что он меня не тащил, чтобы поскорее вернуться домой и посмотреть телевизор”. К тому же он не напоминал ей о необходимости благодарить каждый дом, а просто предполагал, что она это сделает. Как она всегда и делала. Но ей нужна не грамота, не фотография с Хэллоуина, не прессованные цветы и не некролог ее отца, тщательно вырезанный и сохраненный. Ей нужна открытка. Когда-то их было больше - не менее дюжины, - и она решила, что остальные потерялись. После того как она узнала, что ее мать солгала насчет наследства, ей пришла в голову менее приятная мысль: мать украла эти сувениры о человеке, которого Холли едва помнит. О человеке, который был под каблуком жены, когда был дома (что случалось редко), но который был добрым и забавным в те редкие моменты, когда оставался один со своей маленькой дочкой. В старших классах он четыре года изучал латынь и выиграл свою собственную награду - первое место, а не второе - за двухстраничное эссе, написанное на этом языке. Эссе называлось “Quid Est Veritas—Что есть истина?”. Несмотря на решительные, почти категорические возражения Шарлотты, Холли сама взяла в старших классах латынь и изучала ее два года - всё, что предлагалось. Она не блистала, как ее отец в свои дни до начала карьеры коммивояжера, но училась на твердую четверку и помнила хорошо, что “tristis puella” - это грустная девочка, а “bella siderea” - звездные войны. Теперь она думает - и это стало ясным для неё сейчас, - что она взяла латынь как способ достучаться до отца. И он отозвался, не так ли? Присылал ей открытки из таких мест, как Омаха, Талса и Рапид-Сити. Стоя в пижаме на коленях перед нижним ящиком, она перебирает эти немногочисленные остатки своего прошлого грустной девочки, думая, что пропала даже последняя открытка, не сворованная её матерью (которая полностью вычеркнула Говарда Гибни из своей жизни), а потерянная ею по собственной глупости, вероятно, когда она переезжала в эту квартиру. Наконец, она находит её, застрявшую в щели на задней стенке ящика. На лицевой стороне открытки изображена арка “Ворота Запада” в Сент-Луисе. Послание написано на латыни, несомненно, ручкой компании “Рэй Гартон Фарм Машинери”. Все его открытки, адресованные ей, были написаны на латыни. Переводить их было и трудом, и удовольствием. Она переворачивает её и читает сообщение. Cara Holly! Deliciam meam amo. Lude cum matre tua. Mox domi ero. Pater tuus. Это было его единственное достижение, которым он гордился даже больше, чем продажей нового трактора за сто семьдесят тысяч. Однажды он сказал ей, что является единственным в Америке продавцом сельскохозяйственной техники, который знает латынь. Он сказал это так, чтобы услышала Шарлотта, и она ответила смехом. “Только ты можешь гордиться тем, что говоришь на мёртвом языке”, - сказала она. Говард улыбнулся и ничего не ответил. Холли берет открытку в постель и читает её ещё раз при свете настольной лампы. Она помнит, как разгадала сообщение с помощью латинского словаря, и теперь бормочет перевод. “Дорогая Холли! Я люблю свою маленькую девочку. Повеселись с мамой. Скоро буду дома. Твой отец”. Не осознавая, что она делает, Холли целует открытку. Почтовый штемпель слишком размыт, чтобы прочитать дату, но она уверена, что открытка была отправлена незадолго до того, как её отец умер от сердечного приступа в номере мотеля на окраине Давенпорта, штат Айова. Она помнит, как её мать жаловалась и скулила на стоимость доставки тела домой по железной дороге.