Голдблум ухватился за поручень, приспосабливаясь к движению транспортера, и прокашлялся. – На свадьбе общего друга. Ну, как свадьба… пересказывание обетов, во Флориде, прошлым летом. – Можете немного рассказать о ней? В общих чертах? – Она была… Вы читали светскую хронику? Саба была темпераментна, вела себя вызывающе. Не годилась на роль жены политика. По румяному лицу Голдблума скользнула улыбка – должно быть, ему что-то вспомнилось. – У нее были недоброжелатели? – Господи помилуй, нет! Саба хотела спасти мир. Возглавляла десяток благотворительных фондов. В рождественское утро разливала суп для бездомных. Она даже… Его прервал голос из громкоговорителя: – Виджай Патель, ваш самолет готов к вылету; просьба немедленно явиться к выходу пятьдесят семь. Сержант оглянулся. Представитель охраны аэропорта куда-то подевался, остались лишь двое телохранителей. Он прибавил шагу. – Ваши коллеги в Индии обещали содействие, – сообщил Голдблум. – Хотя могут понимать это на свой лад. Убедитесь, что вы с ними на равных. Потому как, если вы сами не спросите, они вам вряд ли что-то скажут. Он с трудом поспевал за Пателем, и его лицо все больше наливалось кровью. – Я сделаю все, что в моих силах. Голдблум чем-то напоминал Пателю отца. Тот пилил его чуть ли не с первого дня в средней школе. По крайней мере, министр не намекал ему, что он «один из них» по цвету кожи. Патель считал себя своим среди англичан, и ему льстило соответствующее обращение. До остановки шаттла дошли в полном молчании. Сержант читал оранжевые строки, бегущие по черному экрану. Следующий шаттл через три минуты. – Первый раз в Индию? – Да, сэр. Хотя не совсем. Я был там однажды, совсем недолго, на матче по крикету[4]. – Ну конечно! Вы тот самый Патель! Как ваше запястье? Сержант скривил губы. – Прежним уже не будет. Он терпеть не мог вопросов о своем запястье. Голдблум что-то невнятно пробурчал. Патель воспринял это как сочувствие. – Это далеко не Британия, так что не ждите чудес от местной бюрократии. Он не сразу сообразил, что Голдблум говорит всерьез. – Поймите, Патель, – продолжал министр. – Я почти всю жизнь имею дело с индийцами; по работе, да и вообще. Там действительно лучше плыть по течению, но ни в коем случае не подпускать их к штурвалу. В конечном счете им по душе те, кто верховодит. «Всем министрам министр, – подумал Патель. – Осталось только назвать их туземцами». – Я полагал, что отправляюсь туда ради содействия. Не верховодить. – Мы не можем допустить, чтобы они запороли расследование. Мне сказали, что вы наделены лидерскими качествами… Сказал ему это, конечно же, Скиннер. При этом самому Пателю говорил не наводить смуту… Интересно знать, что наговорили индийцам. – Будет непросто вести расследование со связанными руками, сэр. Не говоря уже об отсутствии укомплектованной следственной группы, добавил про себя Патель. Он не питал иллюзий относительно индийских ресурсов. – Полагаете, вы зря потратите время? – Тон Голдблума определить было сложно. – Так или иначе, я сделаю все, что в моих силах, сэр. – Убийца может быть и британцем… Вздор, подумал Патель. После беглого просмотра материалов, переданных по факсу, сержант не видел причин искать британский след в этом деле. Саба Хан покинула Британию год назад и проживала в Бангалоре[5]. И к моменту своей смерти встречалась со звездой индийского тенниса. – Судя по материалам дела, это, скорее всего, индиец. Голдблум помотал головой, как упрямый ребенок. – У нее множество знакомств среди британских экспатов. Я бы не слишком полагался на предположения индийской полиции. Непохоже, чтобы Саба была убита кем-то из посторонних. Я знаю ее лучше других. Знал. Глаза министра были широко раскрыты и блестели. Наконец-то показался шаттл. – Почему вы считаете, что ее не мог убить посторонний? Шаттл остановился. Прежде чем Голдблум успел ответить, двери открылись. Патель шагнул внутрь. За ним последовали министр, его свита и еще два пассажира. Голдблум переступил с ноги на ногу, сцепил руки. Но затем был вынужден расцепить их и ухватиться за поручень, чтобы не упасть, когда шаттл резко тронулся. Когда они сошли, министр проговорил над самым ухом Пателя: – Мы были женаты года четыре или около того, когда нас пригласили в Балморал. – В замок? Голдблум благоговейно кивнул. – Следующим утром там устраивали охоту на оленя. Саба запретила мне участвовать. До сих пор помню, как она стояла у окна, свирепая, в длинном черном платье. Из окон открывался потрясающий вид на шотландские горы, но мой взгляд был прикован к ней. Она была прекрасна, когда злилась, – смуглая, щеки горят… Он резко умолк, устремив мечтательный взгляд на цифровое табло. Патель ждал. – Там были все. Принц, герцог Веллингтон, Свен Хитчем, Ванесса Мёрдок… Так что я сказал: «Малыш, я не могу не пойти». Полагаю, с той минуты наш брак был обречен. Знаете, что она сделала? Ночью спустилась вниз, проскользнула мимо охраны и повесила амбарный замок на дверь оружейной. В итоге пришлось менять дверь. Блестяще. В светской хронике ничего подобного не упоминалось. Очевидно, министру пришлось потрудиться. Патель проговорил со всей деликатностью: – Как вам известно, сэр, до убийства мисс Хан были еще две жертвы. Все трое никак не связаны между собой. Маловероятно, что между убийцей и мисс Хан были какие-то личные отношения. Конечно, Патель понимал, что Голдблум настаивал на связях с Британией, чтобы вовлечь Скотленд-Ярд. – У нее был черный пояс по карате и коричневый по тхэквондо. В восемнадцать лет она обезвредила двух грабителей на Кингс-Кросс. Мне сложно поверить, чтобы какой-то незнакомец смог… – у него перехватило дыхание, – сотворить с ней такое. От былой спеси не осталось и следа. Голдблум являл собой прискорбное зрелище. Патель поднял увесистую сумку и кивнул неистово жестикулирующей стюардессе у стойки. – Она имела право на жизнь, – воскликнул Голдблум. – Как никто другой из всех, кого я знаю. Если б я только мог поменяться… Поставив сумку, Патель воспользовался моментом, чтобы пожать министру руку. – Приложу все усилия, сэр. Глава 3 Водитель сигналил безостановочно, затем включил сирену. Толпа не расступалась – пять тысяч человек, хаотично разбросанных по площади и вдохновенно декламирующих мирные сентенции. Двое полицейских, теснившихся на переднем сиденье, выскочили из машины, на ходу отстегивая латхи[6] с поясов. Мэр Харихаран вздохнул и опустил стекло. – Никакого насилия, – бросил он вслед полицейским. – Эти люди так же вправе находиться здесь, как и я. Как раз вовремя. Копы убрали дубинки и принялись распихивать людей с пути, сохраняя хотя бы видимость приличия перед своим боссом. Харихаран взглянул на часы: почти пять. Он опаздывал. Наконец-то машина остановилась перед тысячелетней смоковницей, под сенью которой возлежал, распростершись на помосте, изможденный махатма Санкара. Вокруг него собрались нищие и попрошайки всевозможного сорта. Харихаран вышел из машины. Ближе к вечеру повеяло прохладой, со стороны реки доносился слабый запах нечистот. Мэр прошелся вдоль толпы. Многие, когда узнавали его, замолкали. Какой-то мужчина с плакатом споткнулся о канат. Харихарану едва не вышибло глаз углом плаката. На мгновение он замер перед изображением в сантиметрах от лица: смазанные ретушью тела четверых неприкасаемых[7] и шестерых мусульман, сожженных или повешенных толпой за прошедший месяц. Харихаран взошел по ступеням и опустился на колени рядом с великим последователем Ганди, запачкав при этом брюки о грязный настил. Осторожно приподнял голову старика; лохматые волосы были белыми и мягкими, как сладкая вата. Молодая девушка поднесла стакан апельсинового сока. Мэр поднял стакан перед толпой. «Как Иисус со священным Граалем», – пришла в голову шальная мысль. Что там была за история?.. После длительного поста от старика осталась лишь иссохшая оболочка, в которой едва теплилось сознание. Доктор навис над ним со стетоскопом, как ястреб над добычей. – И с глотком этого сока, – провозгласил Харихаран, – свами Санкара прерывает десятидневную голодовку.