– Я распечатал отчеты. Алчная супруга, плохая мать. Что касается участи маленького Амадея, то до пяти лет про него ничего не известно. – Кармен и Франческа, – подытожил Лусио. – Селеста ведь и правда появилась, когда мальчику исполнилось пять лет, – сказал Данглар, протянув свой бокал Кромсу. – Откуда она взялась? – Из деревни возле Сомбревера, с хорошими рекомендациями. Она осторожно намекнула, ибо стучать не в ее правилах, что, не будь ее, мальчонка никогда бы не узнал, что такое человеческие чувства и даже просто нормальная еда. Его мать уходила, когда ей заблагорассудится, ездила в Париж или еще куда-нибудь, а отец до ночи работал в своем кабинете. Все заботы легли на плечи Селесты, и по сей день ничего не изменилось. Так что, в сущности, объяснила она, если не считать потрясения и горя, смерть матери ничего не изменила в повседневной жизни Амадея. – Как он отреагировал, узнав, что отец не покончил с собой? – Испытал облегчение, что можно себя в этом не винить. Но понял, что теперь из него выйдет “клевый подозреваемый”, это его слова. Он ждет, что его вот-вот арестуют. У них там все замерло, только Виктор разбирает бумаги Мафоре, а Пеллетье продолжает вкалывать – убийство не убийство, а лошадям жрать подавай. Амадей бродит по лесам и долам, у него на штанах полно колючек. Иногда он садится на скамейку, чтобы их отодрать. – Очко в его пользу. – Вряд ли, – сказал Данглар. – Он не знает, чем себя занять, а руки чешутся. – А вот это, – вмешался Лусио, – вопрос экзистенциальный. Почему руки чешутся? Вот у меня осталась одна рука, и то я вечно себе его задаю. В мои-то годы. Лусио потерял руку еще в детстве, во время Гражданской войны в Испании, и ампутация породила у него навязчивое чувство, бесконечно возникающее наваждение. Дело в том, что как раз перед тем, как Лусио потерял руку, его укусил паук и ему не удалось дочесать укус. И это вот “дочесать” стало для него жизненно важным концептуальным понятием. Надо во что бы то ни стало дочесать до конца, иначе так и будешь мучиться всю жизнь. – Амадей оживляется, только когда Виктор, отвлекаясь от работы, приходит к нему, – продолжал Данглар. – Судя по всему, у Амадея нет иной точки опоры, кроме Селесты и Виктора. Подружки у него тоже нет. Виктор его оберегает, это очевидно. Такое ощущение, что он всю жизнь только этим и занимался. Каждые два часа он выходит из кабинета, чтобы прогуляться с ним. – А что Виктор? – Он, как и все остальные, понятия не имеет, кто мог убить его патрона. И Алису Готье. Вуазне заикнулся было о виновности Амадея, но Виктор так насупился, что складки на лбу сползли ему на глаза, словно фуражка. Он отвернулся от Вуазне, видимо, чтобы не ударить его. Потом успокоился и сказал: “Исландия, черт возьми, что ж еще? Я же рассказал о том психованном убийце, вам мало?” Вуазне, на свою беду, возразил, что идентифицировать того человека, равно как и остальных членов их группы, нет никакой возможности. “Значит, – сказал Виктор, – из-за своей беспомощности вы решили наброситься на Амадея? Потому что лучше синица в руке?” Кстати, о птичках – это серые вороны. Вуазне огорчился, он, по-моему, надеялся увидеть воронов. Я думаю, опрашивая свидетелей, он сплоховал из-за истории с башней. Но все-таки он не пожалел времени и разложил помет в несколько рядов вокруг домика Селесты, тайком от нее. – Прекрасно. Хоть какая-то от нас польза есть. – Ваш Амадей, – прервал его Лусио, – он вам сам сказал, что неизвестно, где он был до пяти лет? – Сам. – Ну, так ничего удивительного, что у него руки чешутся. Он еще не дочесался, вот и все. – Проблема в том, что он не хочет чесаться, – сказал Адамберг. – Он стер все воспоминания и теперь не в состоянии сказать, где он был, с кем и почему. – Значит, его сильно укусили. – По идее, он был в какой-то клинике, и явно не из дешевых. Его отец очень богат. – В клинике, как же. Там, где он был, ему сильно досталось. Надо вынудить его дочесаться, другого выхода нет. А родители ведь знали, где находится ребенок, то есть они те еще суки. Это разве не мотив для убийства? Пальнешь из ружья разок – и все счета оплачены. – Лусио, в Париже убили еще одну женщину, а она к детству Амадея не имеет никакого отношения. – Ее убили одновременно с ним, женщину эту? – Накануне. – Так это чтобы вас надуть. За тобой идут по следу собаки? Подбрось им падали и спокойно иди своей дорогой. – Вот и я то же самое сегодня сказал, – заметил Данглар, – но другими словами. В любом случае Анри Мафоре не эксплуатировал Селесту. Во-первых, он завещал ей полмиллиона, а во-вторых, она сама захотела во что бы то ни стало жить в лесной хижине, тут нет никаких сомнений. Амадей объяснил это Эсталеру. В конце дня он соглашался разговаривать только с Эсталером. – Слушаем тебя, hombre. Лусио впервые так к нему обратился, и Данглар воспринял это как особую честь. Ему казалось, что старик невысоко ставит его интеллектуальные способности. – Она давно заприметила этот домик, старую сушильню для яблок, но ждала, пока Амадею исполнится двенадцать лет, и только тогда обратилась к хозяину с просьбой. Каждый вечер, всю жизнь, – я пытаюсь воспроизвести ее собственные слова в передаче Амадея, – засыпая, она “уходила в свою хижину”, чтобы забыть обо всех заботах. “В воображаемую хижину, разумеется, – сказала она, – надежное убежище от опасностей, ветров, бурь и диких зверей”. Мысленно она тысячу раз видоизменяла ее, но так и не добилась идеала, так и не обрела покоя и безопасности в хижине своей мечты, до тех пор пока не наткнулась в лесу на эту лачугу. Мафоре сначала отказал ей: слишком опасно. Но именно это ее и привлекало. Ибо нет ощущения безопасности вне опасности. Ей лучше спится, когда по крыше стучит дождь и кабан трется спиной о бревенчатые стены. – Наверное, все изменилось с появлением Марка? – Что-то изменилось. Он спит снаружи и охраняет ее. Она подобрала его сиротой, когда он пищал у нее под дверью, подыхая от голода. – Кто пищал? – спросил Лусио. – Кабанчик, – сказал Адамберг. – Марк защищает ее лучше, чем полк солдат. – Эта хижина будто утроба, – сказал Лусио. – Когда ты как последний идиот оттуда выходишь, остается только драться, как у нас говорили, либо найти себе другую утробу. – Откуда оттуда? – спросил Кромс. Адамберг попросил у Кромса сигарету, возможно, чтобы скрыть оплошность сына. – Из утробы матери, – поспешил объяснить он. – Ну тогда, – сказал Кромс, дав отцу прикурить, – мы бы все жили в хижинах. – А мы и пытаемся, – сказал Лусио. – Так что та женщина? У нее какие-то проблемы с матерью? – Поссорилась с ней в молодости, – сказал Данглар. – И мать умерла, не дождавшись примирения. – А что я сказал? – Лусио откупорил зубами вторую бутылку пива. – Ей не удалось изжить ссору и дочесаться. А отсюда прямой путь в хижину. Главное, не трогать ее с места. Эту женщину. Подошла кошка и потерлась о ногу Адамберга, подцепив мимоходом несколько колючек. Адамберг погладил ее по голове, отчего та мигом уснула. Своего младшего сына Тома он усыплял тем же способом. В пальцах Адамберга, да и в голосе тоже, таилось некое снотворное, расслабляющее вещество, почище любой хижины. Но не чесать же ему теперь Селесту за ухом. – Я пошел в свою хижину, – сказал он, вставая. – Сейчас самое время, скоро дождь польет. Лусио, не писай на дерево. – Что хочу, то и делаю, hombre. Глава 13 Комиссар Бурлен разбудил Адамберга в шесть часов утра. – Коллега, у меня тут еще один самоубийца. Тебе есть чем записать? Это, само собой, в пятнадцатом округе, иначе мне бы дело не досталось. – Бурлен, ты мне теперь из-за каждого трупа звонить будешь? – Улица Вожирар, дом 417, третий этаж, код 1789B. – Революция, опять Революция. – Что ты там бормочешь? – Ничего. Пытаюсь одеваться одной рукой. – Но код не работает, так что все равно. – На входной двери есть следы взлома? – Ни единого. Идеальное самоубийство. Ну, вообще-то оно жутковатое скорее, в японском стиле, мужик всадил себе нож прямо в живот. Возможные причины: он издавал книги по искусству, обанкротился, влез в долги, разорился. – На ноже есть опечатки? – Только его. – И почему я одеваюсь, Бурлен? – Потому что в его библиотеке обнаружились три книги об Исландии. А путешественником он не был. Там есть что-то про Рим, карта Лондона, путеводитель по Камаргу, и все. И при этом целых три альбома об Исландии. Тогда я попросил поискать знак. Мало мне не показалось, чтоб ты знал. Поди различи белое на белом. Но главное – воля к победе. – Давай ближе к делу. – И вот он тут как тут, вырезанный острием ножа у самого плинтуса. Совсем свежий, пол усыпан облупившейся краской. – Повтори адрес, я не слушал. Убийство произошло на кухне, над залившим ее морем крови пришлось даже проложить мостки, чтобы хоть как-то передвигаться. Экспертная группа уже побывала здесь, и теперь пришло время выносить тело, что оказалось нелегкой задачей. Покойный был небольшого роста, но толстый и тяжелый, и перчатки скользили по окровавленному халату. – Во сколько? – спросил Адамберг.