Часть 28 из 75 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Адамберг показал своим помощникам второй рисунок и передал его президенту. Все трое буквально оцепенели, и Адамберг нечаянно стряхнул пепел на паркет.
– Лицо, лишенное вашего обычного румянца, – добавил он.
Дело сделано, и Адамберг встал, чтобы пройтись, незаметно разминая руки.
– Это он, – тихо сказал Данглар.
Оторопевший Вейренк молча смотрел на портрет.
– Кто он? – мягко спросил Адамберг. – Максимилиан Робеспьер, гильотинированый в 1794 году? Или вы, сидящий напротив нас, месье Франсуа Шато? Робеспьер, вернувшийся из царства теней? Или Франсуа Шато, который так досконально изучил своего героя, что научился имитировать его напряженную усмешку, моргать, как он, хранить невозмутимое выражение лица, повторять элегантные движения рук, говорить его голосом и замирать с прямой как доска спиной? Спина, впрочем, – сказал он, возвращаясь к столу и нависая над Шато, – у вас прямая от природы, жесты элегантны от природы, голос от природы слабый, глаза бесцветные, а улыбка вымученная.
Шато явно страдал, и его муки словно заволакивали всех присутствующих ядовитым туманом. Теперь, когда он был в отчаянии, а рисунки Адамберга разоблачили сходство президента с его героем, в нем с легкостью можно было узнать вчерашнего Робеспьера. Сжав губы, он съежился на стуле, и юношеский румянец мигом исчез с его лица. Адамберг устало сел, словно был расстроен и изнурен собственным выпадом. Он положил погасший окурок в пепельницу и грустно помотал головой:
– Но вы, месье Шато, вы умеете улыбаться, а он не умел, на свое несчастье. У вас не такой бледный цвет лица, вы не носите очки, вас не мучает тик. Ваши ноги не покрыты струпьями, а из носа не идет кровь. Как видите, я вчера изучил кое-какие материалы.
– Ну, так это значит всего-навсего, – сказал Шато ровным голосом, – что я хороший актер. Но еще раз, комиссар, позвольте поздравить вас. Я сам, будучи опытным зрителем, не ожидал, что кто-то угадает в его облике мое столь прозаическое лицо. Даже ваши сотрудники меня не узнали, насколько я могу судить.
– И все-таки вы с полным основанием считаете, что вам грозит опасность. Если я смог увидеть в Робеспьере Франсуа Шато, то, значит, это под силу и другому человеку. Никто не сможет заменить вас на этой трибуне. Ни у кого это просто не получится. Если вы умрете, Общество перестанет существовать. Более того, после вашей смерти исчезнет и Робеспьер, снова канув в небытие. Хотя предосторожности ради его тело засыпали известью. А душа? Куда делась его душа?
– Я не веду разговоров о душе, комиссар, – сказал Шато уже более жестко.
– Мы оставим вас. Я позволю себе вернуться сюда через три часа.
– А в связи с чем, позвольте узнать?
– Потому что вы не “хороший актер”. Вы это он, как выразились мои помощники. Иначе говоря, вы потрясающий актер, потому что вы и есть он.
– Вы покидаете пределы здравого смысла, комиссар.
– Я приду в… – Адамберг взглянул на стенные часы, – полвосьмого. Пока что позаботьтесь о себе, вам это нужнее, чем вы думаете.
Глава 21
Выйдя из офиса Общества – для этого надо было преодолеть двойные ворота с охранником, сложными замками и электронным кодом, президент тут как в крепости окопался, – Адамберг позвонил Ретанкур и приказал обеспечить Франсуа Шато постоянную охрану. Убийца уничтожил Мафоре, поскольку без его финансового участия Общество прекратило бы свое существование. Первый удар оказался роковым. Скорее всего, следующей жертвой окажется Робеспьер. Сначала надо испугать, потом внушить ужас и, наконец, устроить террор, как он и поступил в свое время, прежде чем нанести удар в самое сердце.
Проживи еще несколько дней, чтобы неотступно думать обо мне, спи, чтобы я тебе приснился. Прощай. Уже сегодня, глядя на тебя, я буду наслаждаться твоим ужасом.
Сколько еще участников он задумал убить? Столько, сколько потребуется, чтобы упорные слухи спровоцировали массовое бегство из Общества, и вот тогда уже можно будет браться за его душу. Столько, сколько потребуется, чтобы Робеспьер-Шато в гордом одиночестве присутствовал при гибели своего детища. Да, знак убийцы был антиробеспьеровским и изображал гильотину “модели Людовика XVI”. Символ последней воли короля, создавшего механизм, коим ему же и отрубили голову.
– Не упускайте его из виду, Ретанкур. Отрядите на это Жюстена, он не привлекает внимания, и Керноркяна на мотоцикле. Меняйте их на кого хотите, кроме Меркаде, Мордана и Ноэля.
Из чего Ретанкур сделала следующий вывод: один слишком сонный, другой – утомленный, третий – импульсивный.
– Фруасси пусть остается на своем посту, она мне нужна для поисков в интернете. Не знаете, ей что-то удалось?
– Пока нет. Она ищет более прямые пути, то есть нелегальные.
– Прекрасно. Я думаю, что уйду отсюда около половины девятого. Жюстен и Керноркян уже должны быть на месте. Похоже, нашему подопечному грозит реальная опасность. Но не факт, что прямо сейчас. Это может тянуться несколько недель, – предупредил Адамберг, зная, как бесконечная и невнятная слежка изматывает нервы. – Данглар и Вейренк вернутся в комиссариат и объяснят всем остальным, что происходит.
– Ты попал в яблочко, – сказал Вейренк, – Франсуа Шато играет Робеспьера. Но что толку? Зачем тебе снова мучить его?
Они задержались у машины. Адамберг хотел немного пройтись, это было настолько очевидно, что уточнять было не обязательно. Он отдал портфель с рисунками Вейренку, чтобы тот показал их коллегам, и, сунув руки в карманы, собрался уходить.
– Затем, что ему грозит опасность и мы это знаем, – сказал он.
– Ясное дело, – сказал Данглар. – Вопрос – зачем его мучить?
– Данглар, вы когда-нибудь, открыв вино, выпивали только полбутылки?
– При чем тут это?
– Вы прекрасно знаете при чем. Мы не допили до дна бутылку Франсуа Шато. Ситуацию можно описать двояко: Франсуа Шато есть Робеспьер, и ему грозит опасность. Или так: Франсуа Шато есть Робеспьер, и он опасен. Но вероятно, все еще сложнее.
Вейренк, снова спрятав волосы под сувенирной кепкой, нахмурил брови и закурил, машинально протянув свою пачку Адамбергу.
– Шато настолько вжился в образ своего персонажа, что слился с ним воедино? – спросил он. – И перешел к массовым казням? И стоит ему уничтожить одного врага, как он сразу находит себе другого?
– Это бесконечный конвейер, – сказал Данглар, – поскольку враг, которого преследовал Робеспьер, сидел в нем самом. Но в таком случае зачем Шато нам написал?
– Понятия не имею, – сказал Адамберг, переминаясь с ноги на ногу, верный знак, что он сейчас уйдет. – Нам надо допить бутылку. И выяснить, что там на дне.
– Осадок, – сказал Данглар.
– Нет. Это как бутылка с двумя пробками. С первой частью мы справились. Я надеюсь выдернуть и вторую пробку, если Фруасси вовремя закончит свою работу.
– О чем вы ее попросили?
– Разузнать побольше о личности Франсуа Шато.
– Думаете, он живет под вымышленным именем?
– Ну почему же. Пришлите мне, пожалуйста, фото Виктора.
– Виктор-то тут при чем? – спросил Данглар.
– Он был секретарем Мафоре и, видимо, сопровождал его в офис Общества, что-то слышал, о чем-то узнал. Скажите, Данглар, Робеспьер оставил потомство?
– Это полный тупик, комиссар. Говорят, что Робеспьер был пуст животом. Имеется в виду низ живота, как вы понимаете.
– Я догадался.
– Но дело тут не в бесплодии, а в эректильной дисфункции. Характерный симптом общей его патологии.
– Кромс запек к ужину баранью ногу, – перебил его Адамберг. – Нам вдвоем не справиться.
– Вино беру на себя, – поспешно сказал Данглар, поскольку от бурды, которую Кромс покупал в угловой лавке, у него выворачивало все внутренности, словно он растворителя хлебнул.
– И не то чтобы я нуждался в вашей компании, – улыбнулся Адамберг, – просто мне надо узнать, что вы знаете.
– Когда дело будет закрыто – если оно будет закрыто, – подарите мне один из этих рисунков? – спросил Данглар.
– И вы туда же? Зачем?
– Это прекрасный портрет Робеспьера, вот и все.
– Портрет Шато, – поправил его Адамберг. – Вы уже сами их путаете. Так чего же вы от него хотите.
Сена была слишком далеко, и ему не хватало времени прогуляться туда и обратно, тем более спокойным шагом, как он привык. Проще всего было выйти на канал Сен-Мартен. Все вода. Ну, не пиренейский горный поток, конечно, но какая-никакая речка с чайками, вдоль которой можно ходить. Дома, стоящие по берегам канала, тоже не имели ничего общего с пиренейскими фахверками, но камень везде камень.
Камень, вода, листья на деревьях и чайки, пусть и никудышные, всегда заслуживали внимания.
Его мобильник завибрировал в тот момент, когда, выйдя к каналу, он вдохнул запах мокрых тряпок, исходивший от грязной городской воды. Он мечтал получить ответ от Фруасси и, подняв голову к крикливым чайкам, обратил к ним языческую молитву. Но чайки плевать на него хотели, и он получил только фотографию Виктора. Все происходящее – уже без всякой Исландии – снова обращало его мысли к молодым людям из Бреши. Ведь если Виктор был в курсе теневой деятельности своего патрона-филантропа, он мог поделиться этим с Амадеем. И кто знает, как они оба отнеслись к увлечению Анри Робеспьером? Сочли его опасным? Дорогостоящим? Виктор уверял, что в библиотеке Мафоре нет ни одной книги о Революции. И это вполне объяснимо, если он собирался держать в секрете все, что касается Общества. Мордан подтвердил, что у нотариуса нет никаких следов денежных переводов на счет какого бы то ни было культурного учреждения. То есть он передавал деньги наличными.
Камень, вода, птицы. Адамберг выбрал себе скамейку, откинулся на спинку и, сложив руки на затылке, уставился в небо, высматривая самых послушных чаек. Ему не составило труда облюбовать себе одну из них, аккуратно забраться ей на спину и, направляя ее полет, дать ей медленно развернуть крылья, пронестись над полями, достичь моря и повоевать там со встречным ветром.
Пролетев так километров шестьсот, Адамберг выпрямился, спросил, который час, и поймал такси. Мысль о том, что он должен вернуться сейчас в мрачный кабинет Шато, не вызывала у него восторга. Как и о том, что надо попытаться выбить вторую пробку. Если получится.
В 19.25 охранник, снова распахнув перед ним лязгнувшие ворота, попросил подождать месье Шато в кабинете, он скоро придет. За неимением мятых сигарет Кромса, Адамберг купил себе новую пачку. Перед тем как вытащить проклятую пробку, будет не лишним послоняться с сигаретой по обитому деревом кабинету малютки-президента.