Оба партнера Франсуа Шато безропотно согласились по просьбе Адамберга явиться в три часа дня в уголовный розыск. Фруасси тем временем, сидя в архивах Шато-Ренар, занималась поисками потомков Франсуа Дидье Шато, трактирщика 1840 года, а Ретанкур и ее люди по-прежнему охраняли президента Общества. Новостей нет, – сообщала ему Ретанкур эсэмэской. – Вернулся домой в 22 часа, поужинал в одиночестве, спал один, живет один. Сейчас на своем рабочем месте в отеле, его обычное расписание 11–17 часов. Для смеха – сегодня ночью, при исполнении, на улице Норевен на меня напали три юных оболтуса с бритыми черепами, не устояв перед моими чарами. Крайне польщена. Жюстен свидетель, проблем вроде быть не должно, но парни сейчас в комиссариате 18-го округа, с легкими травмами. – С тяжелыми, – поправил Адамберг, набирая номер коллеги из 18-го округа. – Монтрё? Адамберг. Тебе доставили сегодня ночью трех парней? – Это что-то твое на них упало? Дерево или что? – Священное дерево, именно так. Как они? – Унижены по самое не хочу. Она их уложила прямым в живот, но повреждений нет, твое “дерево” умеет рассчитать удар. Яйца в норме. – Легко отделались, короче. – Не скажи, по итогам последнего раунда – разбитый нос у одного, развороченное ухо у другого вместе с его тройным пирсингом. Парень орет, чтобы ему отдали сережки на ошметках кожи. А у третьего резаная рана на щеке. Она была в своем праве, они пытались ее употребить, пьяные в стельку. У меня есть показания ее коллеги. Этот паренек кем тому дереву приходится? Ростком нарцисса? – Это нежный мыслящий тростник. – Ну, хорошо, хоть какое-то разнообразие. У меня вот пять придурков. А у тебя? – Один, насколько мне известно. Адамберг повесил трубку в тот момент, когда Эсталер вошел к нему с компаньонами Франсуа Шато. Один изящный, другой коренастый, как и полагается хорошему тандему, но оба лет пятидесяти, бородатые, в очках и с чересчур пышной для их возраста шевелюрой. – Понятно, – улыбнулся Адамберг, приглашая их сесть. – Боитесь, что вас сфотографируют исподтишка. Эсталер, принеси кофе, будь любезен. Я же обещал не спрашивать ваши фамилии. – Учитывая специфику нашей работы, мы соблюдаем анонимность, – заметил коренастый. – У нас нет другого выхода. Имея дело с людьми недалекими, приходится остерегаться недоразумений. – Президент изложил мне по пунктам правила конфиденциальности. А бороды ваши удались на славу. – Как вам известно, у нас работают прекрасные гримерши. Что там бороды! Преображается буквально все. – Ну, тогда располагайтесь, – сказал Адамберг. – Он что-то такое увидел? – спросил худой, когда молодой человек вышел из кабинета. – Эсталер? У него всегда такой взгляд. – В черном парике он замечательно сыграл бы Бийо-Варенна. – Робеспьериста? – Да, – сказал коренастый. – Эсталер – безобидный ягненок. – Но красавчик, как и Бийо. А что касается характера, то это не так уж существенно. Вы же видели, как Франсуа Шато владеет аудиторией. Но уверяю вас, в своем отеле он совершенно не производит такого впечатления! А из вашего дежурного на входе, поскольку, извините за прямоту, красотой он не блещет, вышел бы прекрасный Марат. – Сомневаюсь, что он способен продекламировать хоть какой-нибудь текст. Да я и сам бы не смог. Эсталер вернулся с кофе, и Адамберг умолк. – Франсуа наверняка вам объяснил, что на наших заседаниях человек раскрепощается, это касается и речи, и поведения, – сказал коренастый. – Актеры с таким исступлением перевоплощаются в своих персонажей, что у нас бушуют нешуточные страсти, – сказал худой. – Притом что в реальной жизни они часто не испытывают ни малейших политических симпатий к своему герою, иногда даже наоборот. На наших глазах самые закоренелые правые перерождаются в крайне левых эбертистов. В этом и состоит одно из направлений нашего исследования: стирание личных убеждений под воздействием группового эффекта. Но раз в четыре месяца они меняются ролями, и сейчас мы ищем кого-нибудь на Бийо-Варенна и Марата. – И Тальена. – Но не на Робеспьера, – сказал Адамберг. Худой сладко улыбнулся: – В тот вечер вы поняли, по какой причине. – Более чем. – Он великолепен и незаменим. – А ему не случается тоже пасть жертвой “иступленного перевоплощения”? Коренастый, судя по всему, был связан по работе с психиатрией. Вряд ли ему хотелось, чтобы его пациенты узнали о его забавах в кружевах и жабо. – В самом начале такое еще могло случиться, – сказал, подумав, худой. – Но он исполняет роль Максимилиана уже двенадцать лет. Возникает определенная рутинность, он играет в это словно в шашки. Всерьез, глубоко, но не более того. – Секундочку, – перебил его Адамберг. – Кто из вас казначей, то есть Блондин, а кто секретарь, так называемый Брюнет? – Я Блондин, – представился худой обладатель светлой шелковистый бороды. – А вы, значит, Брюнет. Можно я закурю? – спросил Адамберг, нашаривая в кармане сигареты Кромса, которыми он запасся поутру. – Вы тут хозяин. – Все четыре покойника состояли в вашем Обществе. Анри Мафоре, его финансовый столп, Алиса Готье, Жан Брегель и Анжелино Гонсалес. Вы знали их в лицо? – Разумеется, – сказал Брюнет. У него борода была темная и жесткая. – Гонсалес надевал костюм, но мы видели ваш набросок. Это он. – Франсуа Шато настоятельно советовал мне поговорить с вами. По его словам, вы еще внимательнее, чем он, наблюдаете за участниками. – Хуже того, – улыбнулся Блондин. – Мы за ними шпионим. – Даже так? – Видите, мы с вами совершенно откровенны. Эта “ожившая история” вышла у нас из-под контроля, спровоцировав невероятные психологические потрясения. – Чтобы не сказать, – подхватил Брюнет, – патологические отклонения. Свидетелями чему мы и стали в настоящее время. Лишнее доказательство в пользу того, что мы были правы, решив не спускать глаз с наших игроков. – Как вы наблюдаете за ними? – Большая часть участников вписывается в классическую схему, – продолжал Брюнет. – Они полностью отдаются игре и вживаются в свою роль, иногда даже с перебором. В эту категорию входит достаточно широкая гамма поведенческих шаблонов, начиная с тех, кто просто развлекается, как, например, Гонсалес. Однако это нисколько не помешало ему блестяще воплотить образ Эбера, не правда ли? – Он был великолепен, – подтвердил Блондин. – У меня сердце кровью обливалось, когда пришлось передать роль Эбера другому человеку. Тот тоже неплох, но до Гонсалеса ему далеко. Ну, ничего, все равно к следующему заседанию Эбера уже успеют казнить. Извините, – он поднял руки, – мы о работе. – Итак, – снова заговорил Брюнет, – начиная с тех, кто развлекается, до тех, кто принимает себя всерьез, от скромных участников до азартных игроков. – Между этими полюсами мы наблюдаем целый спектр последовательной смены состояний и оттенков. “Целый спектр последовательной смены состояний и оттенков…”, – записал Адамберг. Блондин, видимо, физик. – Но все эти модели не выходят за общепринятые рамки “нормальности”, или “безумной нормальности”, – сказал Брюнет, – особенно с тех пор, как мы установили чередование ролей. Но мы с коллегой особое внимание обращаем на так называемых “инфра”, их человек двадцать. – Ничего, если я похожу немного? – спросил, вставая, Адамберг. – Вы тут хозяин, – повторил Брюнет. – Кто такие “инфра”? – Те, кто выходит за границы общего спектра, – объяснил Блондин, – наподобие невидимых для глаза инфракрасных лучей. Представьте себе смешной спектакль, на котором кто-то не смеется. Либо душераздирающий фильм, оставляющий совершенно безучастным одного зрителя. – Но в большинстве своем участники наших заседаний “выходят из себя”, если так можно выразиться. – И мы с вами говорим сейчас не о каком-то частном случае, – уточнил Блондин. – А о постоянно действующем факторе. О неизменной величине. “О неизменной величине”. Как минимум научный работник. – Наши “инфра”, – вступил Брюнет, и Адамберг отметил про себя гармоничность и слаженность их дуэта, – всегда на удивление нейтральны. И дело не в унынии или рассеянности, они совершенно непроницаемы. Это не равнодушие – в противном случае что бы они среди нас делали? – но отстраненность. – Понимаю, – сказал Адамберг, по-прежнему ходя туда-сюда. – В общем, – заметил Блондин, – они во всем принимают участие, во все вникают, но существуют при этом совершенно иначе, чем остальные. – Если честно, они наблюдают, – подхватил Брюнет. – А мы наблюдаем за теми, кто наблюдает за нами. Они не из наших, скажем так. Но зачем они к нам приходят? Чего ищут?