– Возможно. Общими усилиями, плавно сменяя друг друга, они преподнесли нам на блюдечке семерых подозреваемых. Четверых “кротов” и троих потомков. – Вы им не верите? – Верю. Это вполне обоснованная гипотеза, так что “казненных” нам надо будет допросить. Вернее, вам, Данглар. Я понятия не имею, как обращаться с потомками Дантона, палача и Дюмулена. – Демулена. – Слушайте, зачем вы засоряете себе голову всякой всячиной? – Не засоряю, а забиваю ее, комиссар. – А, ну да. Забить, не оставив места для мыслей о самом себе. Идея хорошая, но результат сомнительный. – Вас беспокоят семеро новых подозреваемых? – спросил майор. – Вы полагаете, что Блондин-Брюнет придумали такой отвлекающий маневр? – А вдруг? – Чтобы отвести подозрение от кого-то другого? От их друга Франсуа Шато, например? – По-вашему, это бредовая идея? – Вовсе нет. И все же меня заинтриговал потомок Сансона. Участие в заседаниях Дантона и Демулена, в общем, можно объяснить. В конце концов, им необязательно быть убийцами, чтобы попытаться понять эпоху, когда их предки столь трагически вошли в Историю. Но потомок палача? Он-то что тут забыл? Сансон никогда не возникал на политической арене. Он казнил, и все тут. На ваш взгляд, Блондин-Брюнет знают, что Франсуа Шато убийца? – Либо предполагают. Либо опасаются. Может, они его боятся и охраняют, чтобы самим не попасться ему под горячую руку. – А Фруасси сейчас на каком этапе? Она что-нибудь выяснила о трактирщике Франсуа Дидье? – Она уходит в глубь времен. С 1848 годом возникли проблемы. Во время Революции в архивах царил полный разброд. Сейчас она уже подошла к 1912 году и вот-вот окажется на Первой мировой войне. Семья Шато пока еще не трогается с насиженного места. Но мэрия в шесть часов закрывается, так что Фруасси вернется туда только завтра. – У нее все получится. – Конечно. – После войны это семейство, возможно, рассеется. Если Фруасси потеряет след в Шато-Ренар, пусть поищет в крупных населенных пунктах поблизости, где в то время началась индустриализация, – в Орлеане, Монтаржи, Жьене, Питивье или в городках поскромнее – Куртене, Шалет-сюр-Луэн, Амийи. – География тоже неплохо забивает голову. – Как цементом заливает, – улыбнулся Данглар. – Но трещины остаются. – Разумеется. – И пастой для дерева их не замажешь. – И вороний помет не спасет. – Как знать? Попробуйте насыпать его перед дверью и возле кровати. – Не премину. Глава 25 Адамберг, не заходя домой, сел на деревянный ящик под вязом. Через несколько минут появился Лусио, зажав три бутылки пива в единственной руке. – У меня чешется, Лусио, – сказал Адамберг и, взяв бутылку, встал, чтобы откупорить ее о ствол дерева. – Постой так немного, – попросил Лусио, – хочу посмотреть при свете фонаря, на что ты похож. М-да, – сказал он, делая глоток. – На сей раз и правда чешется, hombre. Что есть, то есть. – Причем сильно. – Только не факт, что это паук. Как бы не хуже. Оса, а то и шершень. Тебе надо понять, кто укусил. – Не получается, я топчусь на месте. Четырнадцать подозреваемых. Минус четверо убитых. Остается десять, плюс еще человек семьсот. И все как один – блестящие представители иного столетия, и ни к кому из них не придерешься. Даже если я пойму, чтó у меня чешется, время будет упущено. – Не будет. Адамберг прислонился к дереву. – Будет. То, что у меня чешется, не имеет отношения к следствию. – Ну и что? – Я не могу позволить себе рыскать в поисках шершня, пока этот тип косит всех направо и налево. – Может, и не можешь, но выбора у тебя нет. В любом случае убийцу ты найти не в состоянии, в голове у тебя пусто, так какая разница? Ты понимаешь, когда у тебя начало чесаться? Адамберг отпил пива и надолго замолчал. – По-моему, в понедельник, но я не уверен. Боюсь, я просто навоображал себе невесть что. – А что тебе остается? – Нет, видимо, это случилось раньше. Думаю, у меня зачесалось в Бреши. – A-а, Брешь… – Ты там бывал? – Работал неподалеку года четыре. – А ты знаешь, почему это место так называется? – Насколько я помню, во время войны там царил полный бардак и пропали кадастровые чертежи, ну, ты понимаешь. Так что ребята понатыкали табличек с названиями как бог на душу положит. Ну и, как обычно, сделали все тяп-ляп, и позже выяснилось, что между двумя деревнями остался ничейный километр. Никто не знал, к какой из них относится этот участок. – Могли же перечертить. – Легко сказать, hombre. В этой “бреши” оказался какой-то замок с привидениями, и все от него открещивались. Обе деревни предпочли скорее потерять кусок земли, чем обзавестись призраками. Представь? В самый разгар войны! Как будто кроме этой хрени им нечем было заняться. – Это не замок, а башня с привидениями. Каменный мешок для приговоренных к смерти. – А, так это, значит, они по ночам орут. Их, заметь, можно понять. – Нет, кричат вороны. – Думаешь? Я как-то ночью проезжал мимо на велосипеде, и, уверяю тебя, они кричали нечеловеческим голосом. – Вороны как раз и кричат нечеловеческим голосом. А не поют. Ты, Лусио, на удивление хорошо знаешь это место. – Да. Добавь меня в подозреваемые, буду пятнадцатым. Постой-ка, я вспомнил название одного местечка в тех краях, Сомбревер. – Ты с кем-нибудь там общался? – Слушай, я просто мимо проезжал. И даже скажу почему. В Бреши был трактир. Иногда я в нем ужинал. Там работала одна красотка, Мелани. Слишком высокая и худая, но я влюбился в нее по уши. Не приведи господь, жена узнает. – Извини, Лусио, но ведь твоя жена умерла восемнадцать лет назад? – тихо спросил Адамберг. – Ну да, я же тебе говорил. – Так как же она узнает? – Скажем так, я предпочел бы, чтобы она ничего не узнала, и точка, – сказал Лусио, почесывая жесткую седую бороду. – Короче, эта история с “брешью” между деревнями так и не рассосалась. Иногда подрезают деревья и чинят дорогу люди из Сомбревера, иногда из Мальвуазина. Так ты думаешь, тебя укусили в Бреши? – Помнишь, я рассказывал тебе о большом маскараде? Где на меня напялили костюм восемнадцатого века? Смотри, у меня есть фотографии, – сказал Адамберг, включая в темноте мобильник. – Ты тут чуть ли не красавец, – сказал Лусио. – Может, ты и есть красавец, а мы и не в курсе. – Ну, мне стало смешно. Я покрасовался перед зеркалом. И вот тут, в эту самую минуту, возникло что-то не то. Следовательно, оно случилось раньше, в Бреши. Но не тогда, когда я шел по репейнику. Нет, после. В хижине с Селестой и ее кабаном? С Пеллетье, воняющим конюшней? Не знаю. Или когда я рисовал на ветровом стекле?