Мордану тоже случалось заговариваться, но только когда он мечтал о сказках и легендах, да и то он быстро приходил в себя. В отличие от Адамберга, глаза у него не стекленели и взгляд всегда оставался ясным и цепким, как у подстерегающей жертву птицы. Так что его отключки были скорее дурачеством, тогда как у комиссара они предполагали нескончаемое блуждание в густом тумане. – Виктор способен на убийство, это раз. – Ретанкур подняла большой палец. – Он человек действия, это два. – За большим последовал указательный. – Виктор сопровождал Мафоре на заседания Общества, это три. И наконец, у нас нет доказательств его непричастности к контрреволюционным убийствам. – Почему же, – возразил Данглар. – Преступления Виктора, если таковые имели место, обусловлены исключительно его чудовищным детством. Не будет же он убивать направо и налево от нечего делать. – Исландский инцидент исчерпан, – сказал Вуазне. – А робеспьеровская серия продолжается, но мы сидим в отцепленном вагоне. Паровоз уткнулся в буфер в конце пути. – В понедельник вечером, – напомнил Мордан, – мы сможем выследить и идентифицировать двух других потомков. Отпрысков палача и того второго, казненного. – Сансона и Демулена, – сказал Вейренк. – А пока что, – продолжал Вуазне, – мы топчемся на месте, охраняя Шато и его подручных и не имея возможности вычислить остальных “непостоянных”. Вуазне был человеком активным, и бессилие, бездействие и неудачи задевали его за живое. Неусидчивый по натуре, он на первый взгляд был совершенно непригоден для наблюдения за рыбами. Адамберг полагал, что этот рыбный заскок служил Вуазне жизненно важным противоядием. Поэтому он и позволял лейтенанту читать на рабочем месте тематические журналы. Меркаде, слишком рано вышедшей из очередного цикла сна – он ни за что не хотел пропускать собрание, – попросил у Эсталера второй кофе. – Их всех прикончат одного за другим, пока мы объезжаем окрестности и караулим в подворотне, – сказал он. – А кто еще остался в живых? – спросил Эсталер. Вейренк решил заменить Адамберга в роли утешителя. – Из группы непостоянных, по крайней мере, четверо. – Прекрасно, четверо. Кто? – Женщина, которую Брюнет-Блондин называют актрисой. – Так. – Коренастый тип по кличке “велосипедист”. – Да, – задумчиво сказал Эсталер. Даже сосредоточившись, Эсталер не опускал брови, более того, он открывал глаза еще шире, хотя, казалось, это невозможно. – Человек с пристальным взглядом, дантист, по мнению Брюнета-Блондина. От него пахнет антисептиком. И еще один ничем не примечательный тип. – Все сходится, – кивнул Эсталер, отправляясь за крепким черным кофе для Меркаде. – Если повезет, – сказал Вуазне, – мы увидим их на заседании в понедельник. Надо взять подкрепление, на случай если придется следить одновременно за двумя потомками и четырьмя “кротами”. – Хорошо, – согласился Мордан. – Но в сложившейся ситуации, учитывая, что четверо из их компании уже убиты, я сомневаюсь, что они там появятся. А что наш Робеспьер? – Он допоздна работает, – сказал Жюстен. – Видимо, зубрит свою речь. – А что будет в понедельник? – спросил Вейренк. – Заседания одиннадцатого и шестнадцатого жерминаля Второго года, сокращенные и совмещенные, – отозвался Данглар, который успел уже навести справки. – То есть тридцать первого марта и пятого апреля 1794-го. – Когда Робеспьер потребовал арестовать Дантона, Демулена и его друзей, – добавил Вейренк. – Именно. Присутствующие никак не отреагировали на его слова. В этот момент, уткнувшись в экран своего телефона, в зал вошел Адамберг и махнул всем в знак приветствия. Эсталер вскочил, готовый исполнить свою кофейную миссию. – Фруасси только что завершила свою работу, – объявил Адамберг, оставаясь стоять. – Она проследила родственные связи Шато по всем городам и весям, дойдя до Монтаржи. Наш Франсуа действительно оказался потомком трактирщика Франсуа-Дидье Шато, предполагаемого сына Робеспьера, что, конечно, говорит не в его пользу. Данглар, расскажите про нашего странного трактирщика 1840 года. И напомните мне спросить у вас, что такое “мучительная смерть Робеспьера”. Это слова Брюнета. Ретанкур, будьте добры, зайдите ко мне в кабинет. Адамберг плотно закрыл дверь, Ретанкур села на стул для посетителей, и, не созданный для ее габаритов, он полностью исчез под ее телом. Да и какой бы стул такое выдержал! – Отрядите кого-нибудь другого на слежку за Франсуа Шато. – Хорошо, – сказала Ретанкур, насторожившись. Потому что дымка, окутавшая глаза Адамберга, которую Данглар заметил еще накануне, никуда пока не делась, а в угрозыске все знали, что означает эта пелена. Блуждание, туман, витание в облаках, если кратко. – Как вы уже, видимо, поняли, – продолжал Адамберг, взяв протянутую Ретанкур сигарету, – в Исландии все произошло не совсем так, как изволили рассказать нам братья Амадей и Виктор. – Да. – Все гораздо страшнее. – Сын убил свою мать. – Еще страшнее, Ретанкур. Как вы помните, Виктор утверждал, что убийца велел всем своим спутникам хранить молчание под страхом смерти. И вот они молчат уже десять лет. Можете ли вы представить себе, что Виктору под силу запугать до такой степени девять человек старше и опытнее его? В двадцать семь лет? Ведь тогда ему было всего двадцать семь. – Какая разница, молодой он был или старый? Возраст тут ни при чем. – По словам Виктора, убийца внушил им, что его “люди”, типа того, достанут их, даже если кто-то из них отправит его самого за решетку. Люди? У Виктора? У мальчика с фермы, у самоучки? Откуда вдруг у него взялась такая мощь, такая сила убеждения? – Срок давности, комиссар, – пожала плечами Ретанкур. – Не важно. – В каком смысле еще страшнее? Что у вас на уме? – Ничего. Почем я знаю? Будем искать. Ретанкур с грохотом отодвинулась на стуле. Ее подозрения росли с каждой минутой. – Где? – спросила она. – В Исландии. Я отправляюсь к теплому камню. – Это нецелесообразно, комиссар, какой смысл. – Не важно, – повторил Адамберг. – Но все будет зависеть от моей сегодняшней встречи. Я возвращаюсь в Брешь поговорить с Виктором и Амадеем. – Зачем? Сообщить им, что они братья? Вот так, в лоб? Шока, криков и слез не избежать. – Естественно. А я этого не люблю. – Так зачем? – Из любопытства. Кто-нибудь из них, возможно, скажет правду. – И что потом? – Потом ничего. Мне главное узнать. – А убийства робеспьеристов? – раздраженно спросила Ретанкур. – Четверо “кротов” в опасности? Вы бросаете их, просто чтобы “узнать”, что там Виктор натворил на теплом острове? – Никого я не бросаю. Фигуры на шахматной доске Робеспьера пока неподвижны. Но скоро кто-нибудь сделает ход. Все когда-нибудь завершается, ничто не застывает навсегда. Движение побеждает. Как сказал один ученый муж, животным свойственно двигаться. Все само придет в действие, можете мне поверить. – Конечно, когда убьют еще четверых. – Как знать. – А если сегодняшняя встреча ничего не даст? – Тогда я отправлюсь к теплому камню. Тут останутся двадцать три сотрудника, обладающие полной информацией. Любой из них может взяться за дело Робеспьера. – Двадцать три? То есть вы возьмете кого-то с собой? – Возьму. Я опасаюсь не ледяных просторов, а своего характера. Возможность увидеть, как себя ведут другие, позволяет – как вы говорите? – не сбиться с пути. – То есть вы вообще сошли с дистанции, комиссар, – сказала Ретанкур, вставая, а это означало, что она сейчас уйдет. – Что вы несете! Не дай бог, дивизионный комиссар узнает, что вы сбились с ног ради порожняка со сроком давности, забросив текущее следствие. Вас просто уволят. – Неужели вы решитесь? Сдадите меня, Ретанкур? – Адамберг снова закурил и подошел к окну, повернувшись к ней спиной. – Вы никогда не сделаете этого, Виолетта. – Ему нравилось иногда обращаться к ней по имени. – Потому что полетите со мной. Если только, повторяю, истина не всплывет из колодца сегодня, во второй половине дня, в чем я сильно сомневаюсь. – Еще чего не хватало, – прорычала Ретанкур, отступая к двери. – Я не брошу людей в состоянии полного распада. Теперь они оба стояли как два упрямых зверя перед схваткой. – Ну и ладно, – сказал Адамберг, по-прежнему глядя в окно и стряхивая пепел на пол. – Возьму Жюстена.