– Налоговым инспектором, как он сказал. Видимо, он чем-то напоминал убийцу. – То есть вы верите в существование убийцы? – Да. – Поделись своей версией, Жан-Батист. – Вряд ли вы обрадуетесь. – Давайте, – сказала Ретанкур, залпом допив кофе. – Хотя мы мало что знаем об этой группе туристов, нам известно, что среди них был врач. Виктор сказал, что они называли его док. Бесполезная деталь в лживом рассказе, а значит – правдивая. Это главное. Я думаю, что убийца и легионер действительно подрались. Но драка была подстроена. Преступник спровоцировал ее, разыграв несчастный случай, чтобы убрать легионера. Затем убийца ушел, пытаясь, по его словам, избавиться от трупа. Скрывшись из виду, он тут же расчленил тело, пока оно не заледенело. Отрубил все узнаваемые части – голову, ноги, руки, срезая с костей мясо. – Можно побыстрее, – попросил Вейренк. – Извини, но я должен обратить ваше внимание на одну деталь. У убийцы с собой только нож. Ему нечем разрубить массивные кости предплечья. Тогда он режет там, где проще, – сустав, запястье, и, как нам объяснил Альмар, мелкие кости повисают на связках. Он сбрасывает в воду останки тел и замораживает куски мяса. Потом для пущей убедительности выжидает некоторое время, и чуть позже выясняется, что ему, подумать только, удалось поймать тюленя. Он приносит мясо в лагерь. Возможно, как-то за ужином у врача, образно говоря, этот тюлень стал костью в горле? Это мы узнаем позже. Тот же сценарий повторился в отношении Аделаиды Мафоре. Я не верю ни что она столь драматически подверглась нападению, ни что ее обидчик упал в огонь и обжег задницу, ни в удар ножом. Просто-напросто, заступив на ночное дежурство, он по-тихому задушил ее, ткнув лицом в снег. Ее обнаружили наутро – смерть от переохлаждения. И снова убийца избавляется от тела. А через несколько дней приносит в лагерь мясо еще одного чудом пойманного тюленя, “помоложе” на сей раз. Врач вынимает изо рта кость и моментально опознает ее. Адамберг внезапно умолк, и его взгляд, еще мгновение назад обращенный на Ретанкур, вдруг отключился. Ретанкур больше всего боялась этих невидящих, ускользающих глаз. – Комиссар? Адамберг поднял руку, требуя тишины, не торопясь, достал блокнот и записал свою последнюю фразу. Врач вынимает изо рта кость. Потом перечитал ее, водя по словам пальцем, словно не понимая значение написанного. Он убрал блокнот в карман, и его взгляд вновь стал осмысленным. – Я задумался, – сказал он извиняющимся тоном. – О чем? – Понятия не имею. И врач, моментально опознав эту кость, – продолжал он, – понимает, что она человеческая. И что потом? Он выбрасывает свою порцию в огонь? Говорит правду? Наверняка. И тут все понимают, из чего в последние дни состояли их спасительные трапезы. Неужели они, прошу прощения, доели Аделаиду Мафоре, несмотря ни на что? Поняли ли они уже про легионера? То есть никто не запротестовал? Когда туман наконец рассеивается, убийца отдает приказы и угрожает, не встречая ни малейшего сопротивления. Ни один из них не собирается рассказывать о своих подвигах, и сейчас мы понимаем почему. Но как знать? А вдруг депрессия? Болезнь? Религиозные чувства? Ужасные угрызения совести? Риск признания существует всегда, пример тому Готье. И убийца за ними следит. Во-первых, потому что он тоже людоедствовал вместе со всеми, но главное – потому что он специально убил двух человек для пропитания. Адамберг допил наконец кофе, сто раз помешав сахар. – Ну и?.. – безучастно спросила Ретанкур, совсем как в первый день. – Теперь мы в курсе того, что произошло с теми несчастными на теплом острове. И что нам это дает? – Мы знаем, что вокруг них по-прежнему рыщет убийца. – Который не убивал ни Алису Готье, ни Мафоре, ни Брегеля, ни Гонсалеса. Этот убийца – не наш убийца. Этот убийца не имеет никакого отношения к нападениям на группу Робеспьера. – Мне кажется, я знаю, – прошептал Адамберг, – почему на шахматной доске Робеспьера фигуры неподвижны. – Расскажите. – Не знаю. – Вы только что сказали, что вроде бы знаете. – Не надо это понимать буквально. Ретанкур грузно откинулась на спинку стула. – Какая разница, они умерли и их съели или этот тип нарочно их убил и их съели, результат один – путь в никуда. Нам незачем было сюда приезжать. – Veni, vidi, non vici. Пришел, увидел, не победил, – сказал Вейренк. За соседним столом Альмар, нимало не смущаясь, переводил Рёгнвару их разговор. Эта история принадлежала ему, он имел право. Он встал, опираясь на костыли, наказал Гуннлаугуру не трогать пешки и остановился прямо перед Ретанкур. Альмар стоял у него за спиной. – Виолетта, – сказал он, – я преклоняю голову перед женщиной, сумевшей удержать афтургангу на отдалении. Благодаря тебе у твоего друга пройдет нога. Не будь тебя, Виолетта, он бы… И Рёгнвар красноречиво показал на свою отсутствующую ногу. – Берг тоже погиб бы. Поскольку допустил ошибку, задержавшись на его земле. А ты поняла, что этого не следовало делать. Ты с самого начала все поняла, правда ведь, Виолетта? Задолго до того, как заметила туман? Ретанкур насупилась и, машинально придвинув свой стул поближе к Рёгнвару, безумцу и мудрецу, подняла на него глаза. – Это правда, – сказала она. – Когда? – Как только мы приплыли, – ответила Ретанкур, подумав. – Они решили скопировать текст, высеченный на теплом камне. Я сказала: нет, даже закричала, по-моему, что мы не можем терять время. – Вот видишь, – сказал Рёгнвар, садясь на табуретку, принесенную Эггрун. – Ты знала. И давно знала, еще у себя в Париже, где зимой сидят на террасах кафе. Ты не хотела сюда ехать, но ты знала. Поэтому приехала. Рёгнвар наклонился вперед, так что его длинные, еще белокурые волосы почти коснулись ее лба. Адамберг ошарашенно смотрел на эту сцену. Ретанкур, бесспорный лидер позитивистов и материалистов уголовного розыска, угодила в сети Рёгнвара. Ретанкур в плену у исландских духов. Нет, они не зря сюда явились. Рёгнвар положил свою широкую ладонь ей на колени. Кто бы из ее коллег на это осмелился? – Но ты ошибаешься, Виолетта, – сказал он. – В чем? – выдохнула Ретанкур, не в состоянии отвести взгляда от ярко-голубых глаз Рёгнвара. – Ты только что сказала, – и Рёгнвар чуть поджал губы, – что вам незачем было приезжать. Ты сказала, Виолетта Смелая, что это вам ничего не дает. – Да, я так сказала, Рёгнвар. Потому что это правда. – Нет. – Вы же не знаете, над чем мы сейчас работаем в Париже. – Не знаю и знать не хочу. Послушай меня, Виолетта, послушай меня хорошенько. – Ладно, – сдалась Ретанкур. – Афтурганга никого попусту не вызывает. И его дары всегда указуют путь. – Но у вас, Рёгнвар, афтурганга забрал ногу. Это, что ли, тоже путь? – Меня он не вызывал. Я вторгся к нему. А Берга он вызвал. – Повторите, что вы сказали. – Афтурганга никого попусту не вызывает. И его дары всегда указуют путь. Ничего не записывай, – сказал Рёгнвар, хватая Ретанкур за руку. – Не беспокойся, не забудешь. С неожиданной для себя ностальгией Адамберг смотрел, как в иллюминаторе исчезает остров Гримсей, на четверть съеденный туманом. Долговязая Эггрун поцеловала комиссара на прощание, а мужчины собрались в порту, чтобы проводить его. Гуннлаугур, Брестир и, разумеется, Рёгнвар с высоко поднятой рукой и другие блондины, чьих имен он не знал. Вечером они будут в Париже. А потом наступит завтра. Завтра ему придется подвести итоги своей самоволки, в результате которой, правда, фигуры на шахматной доске Робеспьера ни на миллиметр не сдвинулись. Убийцу он в багаже не привез, только бутылку бреннивина, подарок Гуннлаугура. Но отчет тем не менее сделать придется. Надо будет его логически выстроить, аргументировать и расписать по пунктам, что всегда вызывало у него отвращение. И говорить, глядя в мрачные, враждебные лица коллег. Исключением станут разве что Фруасси, Эсталер, Жюстен и Меркаде, который, учитывая его собственные проблемы, снисходителен к чужим недостаткам. – Вейренк, – сказал он, – займись завтрашним докладом. Это неблагодарная работа, я знаю. Но поскольку Шато произвел тебя в римские сенаторы, ты с ней справишься лучше меня. А Ретанкур тебе поможет. – Ну, они тогда совсем разъярятся. – Разумеется. – Речь я произнесу, – спокойно пообещал Вейренк, вытянув ногу в проход между креслами. Перед вылетом Альмар вколол ему в живот антикоагулянт. – А ты постарайся перетянуть Вуазне и Мордана на нашу сторону. Вуазне умеет маневрировать не хуже своих любимых рыб, а Мордан любит сказки. Битва афтурганги с Виолеттой Смелой не оставит его равнодушным. – Не хочу никого перетягивать, Луи. Пусть каждый пойдет своим путем, а не моим. – В этом они тебя и упрекают. Ты же понимаешь, почему они за тобой не пошли. – Не вполне, – шепнул Адамберг. Когда они уже подлетали к Руасси, полусонный Адамберг открыл блокнот на записанной утром фразе. Врач вынимает изо рта кость. Под ней он добавил замечание Вейренка о Франсуа Шато: “Он нам мозги пудрит”, – и нарисовал стрелку со словами: “Робеспьер. Это он. Они у него”. В салоне погасили свет, они пристегнули ремни и привели спинки кресел в вертикальное положение. Самолет начал снижаться, уже видны были огни машин на шоссе. Адамберг разбудил Вейренка и показал ему свои записи. Тот прочел и непонимающе помотал головой. – Ты сам сказал, – упорствовал Адамберг. – После нашего первого заседания в Ассамблее. Ты сказал: “Это он”. – Робеспьер? – Да. И ты был прав. Это он. Глава 41