– Она еще даже не началась, – напомнил Тимофей. – Для меня она началась, когда мы потратили четыре дня, закупая экипировку, – возразила Вероника. – До сих пор поверить не могу, что ты поддержал эту аферу! Какой смысл в Антарктиде? Зачем?! Тимофей молчал так долго, что Вероника заподозрила игнор. Открыв глаза, она повернула голову и обнаружила, что Тимофей смотрит через окно на крыло самолета. – Там… нет привычного круга людей, – сказал он, будто заставляя себя произносить слова. – Там нет почты как таковой. Я… надеюсь, что анонимщик воспользуется электронными средствами. – И что нам это даст? – пожала плечами Вероника. – Электронный след. Если этот человек так хорош в подбрасывании физических писем, то, возможно, в сетевой конспирации у него дела обстоят хуже. А он не сможет выдержать так долго без писем. Он не даст Брюнхильде отдохнуть. Маньяк должен снова и снова совершать маниакальные действия, в этом его слабость. Раздался звуковой сигнал, после чего вежливый голос сначала произнес что-то на испанском, потом продублировал на английском. Вероника с грехом пополам разобрала, что полет вот-вот начнется, им предлагают отключить все электронные устройства и пристегнуть ремни. Проверив мобильник, который так и не успела включить после предыдущего рейса, Вероника вновь посмотрела на Тимофея. – Но у тебя ведь еще и что-то личное? – Ты о чем? – нахмурился тот. – Об Антарктиде. Когда речь зашла о ней, ты стал совсем другим. Тимофей опять стал совсем другим. Он нервно поерзал на своем месте. – Мне кажется, что это место подходит для меня. Мимо прошла стюардесса, проверяя, все ли пристегнуты. Вероника вздохнула. И мысленно задала себе вопрос: «А я-то что тут делаю?..» 27 ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД По воскресеньям Тим помогал Габриэле делать домашнее задание по математике. Он помогал ей и в другие дни, и не только с математикой. Как правило – прямо перед уроками, просто позволяя списать домашку, но об этом родителям знать было не нужно. А воскресенье – официально утвержденный день. В одиннадцать часов Габриэла, как всегда, позвонила Тиму – сказать, что скоро придет. Его телефон не отвечал. Странно, конечно, но ладно. До его дома на велике – десять минут, она быстрее доедет, чем дозвонится… Скоро Габриэла уже давила кнопку дверного звонка. Тишина. Она позвонила еще несколько раз, в последний – уже совсем не вежливо. Внутри дома послушно раздавались трели, но сам дом молчал. Странно… Габриэла только сейчас заметила, что автомобиля фрау Бурлакофф, аккуратного красного «фиата», на парковке тоже нет. Из соседнего коттеджа вышла на крыльцо пожилая фрау Зейдлиц. – Здравствуйте, фрау Зейдлиц, – прокричала Габриэла. Соседка Тимофея была глуховата и частенько забывала надеть слуховой аппарат. Но в этот раз повезло: фрау Зейдлиц ее услышала. Кивнула и направилась к ней. Скрипучим старческим голосом проговорила: – Здравствуй, девочка. Несчастье у них. Штефан умер. В школу Тим не пришел ни в понедельник, ни во вторник. Телефон его по-прежнему молчал. И навещать Тима мама Габриэле запретила. – У людей горе, – строго сказала она, – им только тебя не хватало! Мальчик, наверное, неважно себя чувствует. Когда придет в школу, тогда и придет. Не лезь. Но Габриэла не могла не лезть. Слух о том, что Штефан не умер, а убит, докатился уже и до их квартала. Убийство! Настоящее убийство – шутка ли?.. И Тим уж наверняка знает, что произошло. Тому, что он может неважно себя чувствовать, Габриэла не верила. Штефан никогда не был ему близким человеком. Но телефон молчит, и в школу Тим не ходит. А значит, есть какая-то тайна! Которую ей просто необходимо узнать. Во вторник Габриэла не выдержала и сразу после школы снова приехала к дому Тима. В этот раз красный «фиат» на парковке стоял и дверь Габриэле открыли сразу. – Тим неважно себя чувствует, – сказала мама Тима. Габриэла подумала, что для фрау Бурлакофф и ее собственной мамы слова сочинял один и тот же человек, у взрослых такое бывает. – Ты ведь знаешь, что у нас случилось? Габриэла осторожно кивнула. – Тим пока в шоке, – продолжила мама Тима. – Доктор запретил ему выходить из дома – до тех пор, пока не восстановится. – А когда он восстановится? – Не думаю, что скоро. – А почему он не подходит к телефону? И тут в окне второго этажа Габриэла увидела Тима. Он подавал ей знаки, которых она не понимала. – Потому что говорить по телефону врач ему тоже пока запретил. Тим исчез из окна. Но быстро вернулся – с листом бумаги в руках. Наклонившись, принялся что-то на нем писать. – А как же школа? Габриэле стоило немалого труда не подавать виду, что заметила Тима в окне. – Я договорилась с директором. Тим пока будет находиться на домашнем обучении. – Я могла бы ему помочь… – Не нужно. Спасибо. – Маме Тима явно не терпелось избавиться от назойливой гостьи. – Я же сказала, ему нужно восстановиться. Когда сможет, он тебе позвонит. Иди домой, передавай привет родителям. Дверь захлопнулась. Габриэла подняла голову. На листе бумаги, прижатом к стеклу, крупными буквами было написано: «МАМА СКОРО УЙДЕТ. ПОДОЙДИ К ЗАДНЕЙ ДВЕРИ ТАК, ЧТОБЫ ТЕБЯ НИКТО НЕ ВИДЕЛ». * * * Габриэла, подхватив велик, перебежала дорогу. В крохотном магазинчике напротив, торгующем цветами, спросила разрешения посидеть у окна, подождать подругу. Подошла к окну и впилась взглядом в дом Тима. Через двадцать минут фрау Бурлакофф тщательно заперла дверь, села в красный «фиат» и уехала. Велик Габриэла оставила у магазина. Осторожно, далеко обойдя дом Тимофея, приблизилась к нему со стороны заднего крыльца. Постучала в дверь. – Сейчас я открою окно, – глухо донеслось до нее. – Эта дверь тоже заперта, а ключа у меня нет! 28 Каюту Брюнхильде пришлось делить с Габриэлой. Как в детстве, когда они жили в одной комнате. Устроившись на своей койке, Брю достала из рюкзака блокнот и карандаш, принялась в задумчивости черкать по листу бумаги. – Эй! Мы отплываем! – Габриэла просунула голову в дверь. – Прекрасно, – отозвалась Брю. – Не хочешь выйти и посмотреть? – Может, позже… Габриэла хмыкнула и зашла в каюту, прикрыв за собой дверь. – Брю, давай, тебе нужно развеяться! Какой смысл сидеть тут, в четырех стенах? Это же твое путешествие.