Прочие фотографии на странице оказались не менее шикарными. Менялся фон – заснеженные горы, бескрайняя пустыня, буйная зелень джунглей, развалины древних городов и неоновые огни мегаполисов. Не менялась только внешность Габриэлы. Ти´шина подруга детства выглядела настолько безупречно, что Вероника невольно сжала руки в кулаки: перед отъездом до того забегалась, что не успела обновить маникюр. – Как-то странно получается, – обронила Вероника, делая вид, что ей это вообще-то совершенно безразлично. – Вы с этой Габриэлой не общались четырнадцать лет, а потом она вдруг обратилась к твоей маме и объявила, что ей нужна твоя помощь? Тимофей пожал плечами: – Не вижу противоречий. То, что я не следил за судьбой Габриэлы, не означает, что она не интересовалась моей. Габриэла всегда была любопытной. И, видимо, знала, чем я занимаюсь. – Все равно ерунда какая-то. Ты – в России, она – в Германии. Неужели ей проще вызвать тебя – с которым не виделась четырнадцать лет, – чем нанять детектива по месту жительства? – Проще обратиться в мюнхенское сыскное агентство, – кивнул Тимофей, – безусловно. – Но Габриэла, тем не менее, обратилась к тебе. – Не ко мне, а к моей маме. Они, как я понял, время от времени общались. – Ну о’кей, попросила маму вызвать тебя – неважно. Почему она так поступила? Настолько не доверяет местным службам? – Скорее, доверяет мне. – О. – Вероника подняла на Тимофея делано-восхищенный взгляд, поаплодировала. – Поздравляю! Твои расследования выглядят так впечатляюще… – Думаю, новые расследования тут ни при чем. – Новые? – удивилась Вероника. – Скорее, Габриэла помнит о старом расследовании. – То есть ты и раньше занимался расследованиями? А почему мне не говорил? – Я не занимался расследованияМИ. – Тимофей выделил голосом последний слог. – Это был единственный случай. – Но… – Вероника растерялась окончательно. – Если об этом расследовании помнит Габриэла, то… – Да. Четырнадцать лет назад. Мы с ней оба были детьми. Габриэла мне помогала. Вероника фыркнула: – И что же вы такое расследовали, интересно? Пропажу шоколадки из школьного рюкзака? – Почти. Меня обвиняли в убийстве. – Что?! – Вероника вытаращила глаза. – Напитки, пожалуйста? – В проходе рядом с ними остановилась бортпроводница, толкающая перед собой тележку. Тимофей отрицательно мотнул головой и отвернулся к окну. После того как Вероника приняла из рук девушки стаканчик с соком и дождалась, пока та покатит тележку дальше, она попробовала снова обратиться к Тимофею. Но он уже сидел в наушниках с закрытыми глазами. Вероника вздохнула. Она слишком хорошо знала, что это означает. Если Тиша закрыл глаза, трогать его бесполезно. Он вернется в окружающую действительность не раньше, чем захочет этого сам. 2 ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД Рюкзак… Странно – из памяти давно стерлись имена и лица учителей и одноклассников. Он не помнит, где находилась школа; если окажется в этом районе снова, найти ее самостоятельно не сумеет. Но рюкзак, свой школьный рюкзак, тот, с которым приехал из России, помнит до сих пор. Рюкзак ему купила бабушка, еще в начальной школе. Это был подарок на первое сентября. Темно-синий, с дурацкой картинкой из мультика, изображающей машинку с человеческими глазами. Стандартная логика родителей и бабушек: мальчик должен любить машинки. Тимофей не любил машинки и мультики про них не смотрел. Он вообще не смотрел мультиков. Самым приятным в рюкзаке оказалось то, что картинка с него быстро стерлась. Через полгода от нее остался только смазанный силуэт. Когда родители объявили, что они уезжают жить в Германию, рюкзак Тимофей взял с собой. Сложил туда самое необходимое: свой дневник – он тогда вел бумажный дневник, – нужные книги, папку, в которой собирал вырезки из журналов. Он и в школу пошел с этим рюкзаком – хотя мама притащила откуда-то новый, бесплатный, выданный социальной службой. К рюкзаку те придурки и докопались. Если бы не было рюкзака, они, конечно, нашли бы другой повод. Но рюкзак – был. И другой повод искать не пришлось. Тимофей тогда плохо знал язык. Два месяца занятий, организованных службой адаптации эмигрантов, – срок явно недостаточный для того, чтобы начать свободно говорить. Но свободное владение языком в данном случае и не требовалось. – Что это за (…)?! – В какой (…) он это нашел?! – Надо выбить из него (…)! Рюкзак Тимофея пацаны-одноклассники перекидывали друг другу. Это было непривычно: в старой школе, в России, его не трогали. В старую школу он перешел из детского сада, попал в один класс с несколькими ребятами, которые хорошо его знали. Не трогали странного одноклассника сами и, вероятно, сумели донести до других, что этого делать не стоит. В новой школе его не знали. Развлечение с перекидыванием рюкзака не было для Тимофея чем-то из ряда вон выходящим. Ему и прежде доводилось наблюдать подобные сцены, и он тогда искренне не понимал плачущих, мечущихся между гогочущими палачами хозяев рюкзаков. Понятно же, что терпения у этих идиотов – кот наплакал. Нужно просто подождать, пока они наиграются. А будешь метаться – только еще больше их раззадоришь. Тимофей отошел в сторону и скрестил руки на груди, выжидая. Заметил на себе недоуменные взгляды одноклассников – они явно не рассчитывали на такую реакцию. Весьма вероятно, что развлечение скоро сошло бы на нет. Но тут из рюкзака выскочил мячик. Оранжевый, из пористой резины, разрисованный цветочками. Это был подарок Вероники. Тот, кто стоял ближе всех к выскочившему мячику, метнул на него хищный взгляд. И Тимофей не выдержал. Рюкзак – черт с ним. Но позволить чужим мерзким лапам схватить мячик, который подарила Вероника, показалось кощунством. Он бросился к мячику. Тот урод, с самым тупым и мерзким взглядом, был к этому готов. Он подставил Тимофею подножку. Тимофей растянулся на полу, а урод схватил мячик. Показал его Тимофею, заржал и перекинул товарищу – вместо рюкзака. Что было дальше, Тимофей не помнил. Дальше был провал. Следующий кадр – Тимофей сидит вместе с матерью в кабинете директора школы. Рядом охают и качают головами какие-то тетки. Школьный психолог, представитель социальной службы, черт их знает, кто еще. Теток много, и каждая считает своим долгом высказаться. Говорят они быстро, Тимофей понимает едва ли половину. Но о смысле догадаться несложно. – Вы обязаны были предупредить нас о том, что у ребенка случаются припадки! – Но это происходит очень редко… Их не было уже почти год! На маму жалко смотреть. Так бывает каждый раз, когда он ведет себя «как звереныш». В такие минуты Тимофей думает, как же сильно мама жалеет о том, что его родила. – Мы работаем над этим. Мы занимаемся с психологом. Прогресс очень серьезный, если хотите, я могу предоставить справку… – Предоставьте лучше адекватное поведение ребенка, фрау Бурлакофф. Иначе нам придется с вами расстаться. Тимофей сидит, опустив голову. Он уже понял, что из школы его не выгонят, хотя сам этому только обрадовался бы. Но для мамы важно, чтобы он туда ходил. Чтобы учился «как все», чтобы общался «с нормальными детьми». «Тебя же выгонят!» – это, по маминому мнению, самое страшное, что может с ним случиться. Читать учебники и выполнять задания дома самостоятельно мама не разрешает. Она свято верит всему, что говорит психолог. А психолог говорит, что Тимофею необходимо адаптироваться в непривычной среде. И для этого очень важны, просто жизненно необходимы социальные контакты. Психологу невозможно объяснить, что для Тимофея непривычна и некомфортна любая среда, в которой приходится общаться с людьми. Он не понимает людей. Люди не понимают его. Это аксиома, против которой не попрешь. И никакие трижды проклятые контакты тут не помогут. Не излечат его от припадков – уж точно. Припадки. Сам Тимофей привык называть это «провалами». Состояние, когда он будто проваливается в другую реальность. А вынырнув из нее, не помнит, что с ним было. «Пиковое эмоциональное состояние порождает неосознанное желание уйти от реальности» – эти слова психолога он выучил еще в раннем детстве. Иногда просто впадал в подобие анабиоза и переставал реагировать на внешние раздражители. А иногда уход от реальности провоцировал агрессию. Тимофей дрался, кусался, во втором классе попытался задушить учительницу. На самом скучном из всех возможных уроков – рисовании – он, вместо того чтобы раскрашивать дурацкую открытку на Восьмое марта, записывал в дневнике размышления о том, что бесконечность на самом деле – конечна. Учительница на Тимофея накричала, отобрала дневник и пообещала, что выкинет «эту дрянь» в окно. На то, чтобы задушить учительницу ее же шейным платком, сил у него, конечно, не хватило. Психолог советовал не называть припадки – припадками. Он сам и мама с его подачи говорили: «сложная ситуация». Мир взрослых лицемерен. Взрослым нравится прятаться за красивыми словами и обтекаемыми формулировками… Странно. Ведь красота формулировок никак не влияет на суть явления. Но в мире взрослых много странного и нелепого, к этому Тимофей привык. Ему ко многому пришлось привыкнуть. И это угнетало – чем дальше, тем больше. Давило ощущением какой-то глобальной несправедливости. И пониманием того, что бороться против нее бесполезно, его все равно никто не услышит. Психолог старался. Назначал лекарства и сеансы терапии. Тимофея вывозили на природу, в контактные зоопарки, записывали в миллион идиотских кружков. Пичкали все новыми таблетками. От каких-то препаратов ему постоянно хотелось спать, другие вызывали аллергию и расстройство желудка. Но мама не прекращала борьбу. Она поставила перед собой цель – вылечить сына, превратить его в «нормального человека», и шла к этой цели напролом. В итоге припадки действительно стали реже, а потом вовсе сошли на нет. Психолог праздновал победу. Откуда ему было знать, что победил не он? Победила девочка, которая жила напротив. Вероника. Когда в жизни Тимофея появилась Вероника, ему стало легче. Вероника понимала людей. Она сама была одной из них – в отличие от него, «инопланетянина», как в сердцах называла Тимофея мама. «Инопланетство» нового друга Веронику, единственную из всех, кто его окружал, почему-то не раздражало. Ей было не сложно и даже весело разъяснять Тимофею странные слова и поведение людей.