– Мы уже всё вроде как расследовали, – напомнила Вероника. – Осталось только оформить по закону – и здравствуй, теплый мир. – Хорошо, – кивнул Тимофей. – Тогда просто выслушай меня и скажи, что я все усложняю и на самом деле все не так. – Это я могу. – Вероника согнула ноги в коленях и приготовилась слушать. – Смотри. Генрих Вайс учился вместе с Брюнхильдой до пятого класса. В пятом классе у них произошел конфликт, и Генрих был вынужден перевестись в другую школу. Он вырос, выучился на автомеханика. Начал зарабатывать, сделал операцию, почти избавился от лицевого дефекта. Но в какой-то момент, ни с того ни с сего, безо всякого очевидного триггера начал писать анонимные письма Брюнхильде… – Для психа это норма, – вставила Вероника. – Может, полнолуние повлияло. Или птичка на голову нагадила. Триггером могло быть все что угодно – тебе ли не знать. – Допустим, – согласился Тимофей. – Продолжаю. Генрих устроился на работу в фирму, обслуживающую технику в Антарктиде. Для него это – хороший заработок вахтовым методом. Насколько я понимаю ситуацию, трудоустроился он примерно в то же время, когда Габриэла впервые высказала в блоге идею о поездке в Антарктиду. – Пока все сходится. – Что сходится? – Тимофей посмотрел на Веронику широко раскрытыми глазами. – Генрих же не мог знать, что Брюнхильда поедет с Габриэлой! Все сходится в том случае, если он хотел убить именно Габриэлу. Да и то – с натяжкой. – Хм… – Теперь Вероника тоже призадумалась. – И вправду, странно… А может, он и хотел убить Габриэлу? Ну, мало ли, чего мы не знаем о той школьной истории. Может, Брю ему напакостила не так сильно, как Габ? Она вполне могла попытаться защитить сестру, и… – Да, – решительно тряхнул головой Тимофей. – Эта мысль приходила мне в голову. Вот и получается, что мы имеем два разных дела: анонимщик и убийца. Но беда в том, что я не могу сложить их обоих в портрете одного Генриха Вайса. Человек, решившийся на убийство, не станет писать письма с угрозами. Человек, который пишет письма с угрозами, вряд ли решится на убийство. Тем более если речь идет о разных людях. Я мог бы предположить, что мы имеем дело с диссоциативным расстройством психики. – Дис… чего? – поморщилась Вероника. – Раздвоением личности. Однако и здесь возникает натяжка. Обычно личности как-то компенсируют друг друга, а в нашем случае мы имеем двух маньяков с практически идентичными маниями: месть. Это странно. – По-моему, раздвоение личности – само по себе странно… – Подожди. И вот тут возникает третий осложняющий момент – отвертка. – Тиш, ну мы же обсуждали… – Сказанные нами слова никак не влияют на объективно произошедшие события. Из старого уравнения – Габриэла, я, отвертка. Что, по-твоему, должен подумать компетентный следователь? – Что все это – какая-то хрень, не имеющая отношения к делу? – Нет, – покачал головой Тимофей. – Он должен подумать, что убийца – я. Вероника вздрогнула, но руку Тимофея не отпустила. Пробормотала: – А это еще что за новости? – Генрих Вайс будет отрицать свою причастность к убийству и к анонимным письмам, – принялся перечислять Тимофей. – Никаких прямых улик, указывающих на него, нет. Все, что есть, – привязка к старой школьной истории с теми же действующими лицами. В этом плане мы с Генрихом – в одинаковом положении. – Но ты же не мог убить! – воскликнула Вероника. – Не так громко, пожалуйста. Объективно: я мог убить. – Полная чушь! Мы вместе ездили смотреть пингвинов. Я и Конрад – свидетели. Мы вернулись вместе. А Габриэла уже пропала! – Сколько прошло времени с тех пор, как я сказал тебе найти Габриэлу? – Минут пять, – предположила Вероника. – Ну… Ну, может, десять. – Если Габриэла уже была на улице, я мог незаметно выйти, прихватив отвертку, убить ее и вернуться к себе в комнату незамеченным. А может быть, кто-то меня даже видел. И это всплывет позже. Вероника почувствовала, как, несмотря на два одеяла и свитер, ледяной холод ползет по ее коже. – Тогда, четырнадцать лет назад, я тоже ни в чем не был уверен, – бормотал Тимофей, и рука его подрагивала. – Да, тогда я оказался невиновным. Но если во время припадков я не помню себя, то нельзя поручиться, что я невиновен и в этот раз. – Бред и наркомания, – заключила Вероника. – Чтобы все это провернуть, тебе нужно было точно знать, где находится Габриэла. И она должна была стоять на этом самом месте. Это – невероятное везение! – Или – совершенно холодный и беспристрастный расчет, – возразил Тимофей. – То есть именно то, что я умею. Перед тем, как ехать с тобой смотреть пингвинов, я запросто мог назначить Габриэле свидание – в определенное время, в определенном месте. Итого – в руках следователей будет зеркальное отражение давнего убийства и мои отпечатки в комнате Габриэлы: я пошел туда сразу после того, как ее начали искать. Этого будет достаточно для моего задержания или даже ареста. Потом будет психиатрическое освидетельствование, поднимут старую историю болезни, выяснится, что я вполне мог все это провернуть, и – дело закрыто. Вероника решительно выпуталась из одеяла и села рядом с Тимофеем. – Ты сам-то веришь в эту чушь? – спросила она, глядя ему в глаза. – Вера тут совершенно ни при чем. Есть факты, и факты говорят против меня так же, как против Генриха. Против меня – даже больше. Генрих, по крайней мере, не приходил в комнату Габриэлы сразу после ее исчезновения. – Это ты так думаешь. Тимофей дернулся. – Что? – А то! С чего ты взял, что он не приходил? Он мог побывать там еще до тебя – это раз. У него было куда больше времени и возможностей убить Габриэлу – это два. И, наконец, три: ты при всем желании и при всех своих припадках не смог бы отправлять Брю анонимные письма из Мюнхена. Потому что, когда все это началось, ты был в Москве! Так что не льсти себе, Тиша. Ты, конечно, личность мефистофельского типа, но убийцей я тебя совершенно не вижу. – Думаешь? – переспросил Тимофей. – Уверена. И… Ну да, в общем, соболезную – насчет смерти Габриэлы. – Она ведь тебе не нравилась. – Зато нравилась тебе. И ты упустил еще один важный нюансик. Если у тебя могли быть причины убить отчима – хоть какие-то, – то причин убить Габриэлу у тебя не было от слова «совсем». Вы с ней даже в Сети – не конкуренты. Разные аудитории что по языку, что по направленности. Тимофей медленно кивнул, а потом – резко встал. Покинутая рука Вероники упала на одеяло. – Спасибо, – сказал Тимофей. – Да не за что, – пожала плечами Вероника. – Если уж предполагать, что Габриэлу убил не Генрих, а кто-то другой, я бы поставила на мистера Плохого Парня. 62 Брю не спала. Она сидела и черкала в своем блокноте под светом настольной лампы. Эта привычка была у нее с детства. Что-то среднее между фрирайтингом и интуитивным рисованием. Отдельные слова и рисунки соединялись в сюжеты, а иногда так и оставались разрозненными и бессвязными осколками чего-то неведомого. Иногда из них получались песни, чаще – ничего не получалось. Главное же – это занятие помогало ей расслабиться и перестать думать. Сейчас думать не хотелось. В дверь тихонько постучали. Брю закрыла блокнот, отложила карандаш и подошла к двери. – Кто? – спросила она. – Брю, это я. Сердце стукнуло. Лоуренс… – Что… чего ты хочешь? – Я просто подумал, что ты тоже, наверное, не спишь. Может, хочешь поговорить? Брю несколько секунд подумала и открыла дверь. Лоуренс с грустной улыбкой показал ей бутылку вина: – Раздобыл на кухне. По-моему, не помешает. Брю сделала шаг в сторону, и Лоуренс вошел. В другой руке у него оказались два бокала. Он поставил их на стол и достал из кармана штопор. Брю тем временем закрыла дверь. – Чувствую себя довольно паршиво, – сказал Лоуренс, возясь с пробкой. – Ведь отчасти я тоже виноват в случившемся. – Нет, – сказала Брю; обойдя Лоуренса, она встала около окна, вглядываясь в бушующую пургу. – Все из-за меня. Я сделала Генриха тем, кем он стал. Я настояла на том, чтобы мы с Габ поменялись шарфами. – А я изначально задумал эту поездку. Если бы не я – Габриэла здесь не оказалась бы. Раздался тихий хлопок – пробка покинула горлышко бутылки. Зажурчало, разливаясь по бокалам, вино. – Это ничего не значит, – мотнула головой Брю. – Ты ведь не знал, что так выйдет. – Как и ты, – мягко сказал Лоуренс. – Не нужно корить себя. Знаю, трудно перестать, но… Нам надо научиться жить дальше. Он приблизился сзади, Брю почувствовала его дыхание у себя на макушке. Над правым плечом протянулась его рука с бокалом. Брю взяла тонкую стеклянную ножку, и рука исчезла. В темном оконном стекле отразилось лицо Лоуренса. Брю показалось, что его губы кривит неприятная усмешка, когда он сказал: – Самое паршивое – то, что все это действительно не имеет никакого значения. Весь мир скоро узнает о погибшей звезде блогосферы Габриэле и злобном карлике Генрихе Вайсе. Этот выродок купил себе место в истории, въехал туда на ее плечах. – Но ведь он хотел убить меня… – Голос Брю дрогнул.