У Таны болело все тело. – Когда ты в опасности, все обретает особую ясность, не правда ли? – тихо сказал Габриэль тоном, который заставил ее вздрогнуть. Он сидел в кресле рядом с туалетным столиком. Его лицо скрывалось в тени. – Лишнее как будто исчезает. Опасность становится страшным наркотиком, но мне нравится эта ясность. А тебе? Они были знакомы всего неделю, и бо2льшая часть того, что Тана о нем знала, казалась чудовищной, но, увидев его, она вздохнула с облегчением и расслабилась. Она знала, что не должна так себя чувствовать, ведь он был монстром, но сейчас ей очень хотелось иметь знакомого монстра. – Что со мной? – наконец спросила она, встряхнув рукой и указав на трубку. Неужели голос Валентины ей померещился? – Ах, если бы в твои вены лились воды Леты[14], – Габриэль наклонился вперед и тусклый свет, проникавший сквозь цветное стекло, упал на его губы и ресницы. Вампир выглядел одновременно и молодым, и старым. Он слегка улыбнулся. – Но, увы, ты всего лишь потеряла много крови, и тебе вводят физраствор. – Вроде того, который люди с контактными линзами закапывают в глаза? – спросила она и тут же поняла, что вряд ли он знает, о чем речь. Габриэль поднял ее сумочку, которая лежала рядом с кроватью, и слегка потряс: – На случай, если ты беспокоилась… Все на месте. Она кивнула: – Спасибо. Хотя, судя по всему, вряд ли я смогу воспользоваться меткой. – Надо было позволить мне съесть ее. Там, на парковке, – Габриэль поднял брови. Это рассмешило Тану. Особенно его тон, в котором было ожидание, что она поймет и саму шутку, и то, что он шутит. Ей было бы проще смириться с тем, что ей легко и приятно в его обществе, если бы он сам хоть немного чувствовал то же самое. – Все не так плохо, – сказал Габриэль, подошел и сел на край кровати. Он посмотрел на свою руку, лежащую поверх одеяла, и его лицо стало серьезным. – Ты моложе, чем был я, когда обратился, и гораздо лучше умеешь приспосабливаться. Ты будешь очень хороша. Какое-то время Тана пыталась понять его слова, а потом догадалась: ему известно, что она инфицирована. Люсьен видел ее схватку с Полночью, а значит, и Габриэль тоже. И он не мог не заметить следов укуса у нее на шее. – Я не собираюсь становиться вампиром, – она сказала это с уверенностью, которой у нее не было. Тана вспомнила, как мать выла в подвале, просила крови, готовая вонзить зубы в руку собственной дочери. Вспомнила, как Эйдан бросился на нее в доме у Лэнса, когда она освободила его от кляпа. А что сама она будет делать, когда инфекция проникнет глубоко в мозг и не останется ничего, кроме жажды крови и готовности пойти на что угодно, лишь бы ее получить? Когда Холод окончательно поглотит ее и пропитает насквозь, она будет кричать, умолять, угрожать, чтобы ей дали крови. Глаза начали наполняться слезами, и ей пришлось моргнуть, чтобы они отступили. – Тана… – беспомощно сказал Габриэль. – Чье ожерелье ты мне дал? – спросила она, вытирая глаза свободной рукой. – Люсьен его узнал. – Когда-то оно принадлежало моей сестре, – ответил он тихо, и Тана подумала, что, наверное, это не вся правда. Потом он улыбнулся. – Но Катя давно умерла, так что мне незачем его хранить, ведь я его почти не ношу. – Почти не носишь? – сказала Тана. – Готова поспорить, гранаты тебе идут. Он рассеянно улыбнулся, погрузившись в мысли о прошлом. О чем бы он ни думал, воспоминания смягчили его черты, и теперь его лицо выглядело совсем юным. – Ожерелье было на ней в Париже в тот день, когда она познакомилась с Люсьеном и Элизабет в салоне одной оперной дивы на Монпарнасе. Пришлось притворяться, что мы пьем шампанское. Думаю, Люсьен узнал ожерелье потому, что весь вечер пялился на шею моей сестры. То, с какой искренней теплотой и непринужденностью он произнес это, заставило Тану поверить, что Люсьен, а возможно, и Элизабет, действительно когда-то были его друзьями. Тана задумалась: что они чувствовали, видя перед собой простирающуюся вечность – бесконечную череду ночей? Наверное, ощущали себя могущественными ангелами, глядящими на мир сверху и решающими, кому жить, а кому умереть. Ей нравилось думать об этом, несмотря на то что тело было измучено усталостью. – Я слышала, что Люсьен говорил тебе, – сказала Тана, заставляя себя вернуться к настоящему. – Ты же не поверил ему, правда? Я хочу сказать, что ты должен скептически относиться к его словам. – Ты спрашиваешь, понял ли я, что Люсьен убил Элизабет, чтобы она не успела что-то мне рассказать? Да, понял, – он встал, приблизился и откинул волосы с ее лица. – Но мы с Люсьеном разрешим наши разногласия после прибытия Паука. Скоро я расскажу тебе все свои истории – больше никакого обмана. Но сейчас для тебя наступает ночь. У нас будет завтра, и завтра, и завтра… Тана попыталась сесть, несмотря на пристегнутое к изголовью запястье: – Нет! Потом я уже не буду собой. – Будешь, – тихо сказал он, направляясь к двери. – Мы живем с огромным количеством иллюзий о себе, пока не оказываемся лишены их полностью. Инфицированные и вампиры остаются собой. Может быть, даже в бо2льшей степени, чем раньше. Собой в самом чистом виде. Все, что мы есть, сгущается, как соус на огне. Но все равно мы те же, какими всегда были в глубине души. Тана застыла, вспоминая искаженное яростью лицо Полуночи и зубы, впивающиеся ей в шею. Она вспомнила голос матери, доносившийся из темноты. Со страхом подумала, что может стать такой же или хуже, и это все равно будет она. Она будет делать все это. Габриэлю лучше знать – он был человеком, он был инфицированным, он стал вампиром. Кроме того, она убила Полночь. Она уже это сделала, уже знала, что способна на это. – Пока ты не ушел, скажи мне, – попросила Тана, – почему ты так добр ко мне? Я знаю, что Люсьен оставил меня в живых из-за тебя. До того как я назвала твое имя, он не собирался ставить мне капельницу или укладывать в роскошную кровать. А во мне нет ничего особенного. Не то чтобы я не была умна или не была хорошим человеком, но я… Когда она задала вопрос, Габриэль уже шел к двери, но остановился спиной к ней, так что она не видела его лица. Он повернулся и встал в ногах кровати, держась за медную решетку. Его лицо превратилось в неподвижную маску. Наконец он сказал: – Тана, за всю мою долгую жизнь никто не пытался спасти меня. Хотя я много раз об этом просил. Никто, кроме тебя. Он смотрел на нее так пристально, что ей пришлось отвести глаза. Тана не могла придумать ответ. Она чувствовала себя немного глупо из-за того, что спросила, и была немного смущена из-за того, что услышала. Может, будет лучше, если он сейчас уйдет и вернется позже. Тогда она будет чувствовать себя не такой больной и усталой. Не такой уязвимой. Габриэль подошел к ней, заставив ее вздрогнуть. Он опять казался незнакомцем. Глаза его в тусклом свете выглядели не красными, а черными, и Тана попыталась представить себе, каким же он был под газовыми фонарями в далеком городе по ту сторону океана. Он взял ее свободную руку, поднес к губам и поцеловал, снова превратившись в галантного джентльмена. – Спи, Тана, – он положил ее руку обратно на одеяло, прикоснувшись к ней пальцами, которые были ненамного холодней ее собственных. – Спи, пока можешь. На мгновение ей показалось, что Габриэль скажет что-то еще, но он молча встал и вышел. На этот раз Тана не остановила его. И услышала, как в замке повернулся ключ. Отлично, подумала она. Прекрасно. Прикована к кровати в запертой комнате. С другой стороны, никто из обитателей особняка не сможет сюда войти. И если болезнь будет развиваться так, как она предполагает, она сама никому не навредит. Тана со стоном рухнула на постель, стараясь прогнать лишние мысли. Скоро придет Холод. Что потом? Она будет кричать, плакать и умолять. И либо надоест Люсьену и он убьет ее, либо Габриэль принесет ей крови. Чтобы избавиться от инфекции, нужно восемьдесят восемь дней. И все это время никто не сможет защитить ее от себя самой. Если она не хочет становиться вампиром, то должна выбраться отсюда и найти место, чтобы спрятаться. Но сейчас у нее все болит и она слишком устала. Габриэль прав. Ей нужно спать, выздоравливать, и пусть физраствор делает свое дело. Но едва она закрывала глаза, ей казалось, что она чувствует, как распространяется инфекция. Тана пыталась понять, не охватывает ли уже ее Холод. Она боялась, что когда проснется, то уже не сможет строить никаких планов, а будет мечтать только об одном: вцепиться в горло первому вошедшему. А когда ей удалось избавиться от этих мыслей, она начала думать о Габриэле. Невозможно поверить, что он прижимал ее к стене и целовал, что их тела соприкасались, что она запускала руку ему в волосы, что он растерянно смотрел на нее… Чтобы отвлечься, Тана решила осмотреться. Здесь было слишком много вещей, чтобы считать эту комнату гостевой. На тумбочке у кровати лежала стопка книг и в отпечатке засохшей темной жидкости стоял бокал. Туалетный столик из узорчатого дерева был уставлен открытыми баночками и кистями. Большая подвеска и длинные золотые серьги с нефритом небрежно валялись в открытой шкатулке. В приоткрытую дверь шкафа виднелся подол черного платья. Повернув голову, Тана попыталась рассмотреть картину, вместо которой теперь висел пакет с физраствором. Натянув цепочку наручников, она увидела изображение красивого святого, пронзенного стрелами, которые торчали из его тела. По бледной коже стекала кровь, лицо в экстазе страдания поднято к небу. Итак, это комната женщины… Вероятно, вампира. Хозяйки здесь нет. И вряд ли она вернется. Элизабет. Должно быть, это комната Элизабет. Это ее картина, ее украшения и платья. Люсьен разрешил Габриэлю приковать Тану в спальне вампирши, которую любил и которую убил на глазах толпы. Это было жуткое открытие. Еще более жуткое от ощущения, что она вроде как… заменила Элизабет. Как будто девушка, прикованная к постели – почти то же самое, что и другая, спящая в ней. Да, что бы Габриэль ни говорил и как бы она не чувствовала себя рядом с ним, глупо рассчитывать на его доброту. Он безумен и кровожаден, его настроение постоянно меняется… Тана встала на колени и, борясь с головокружением, попыталась освободиться от наручника, прижав большой палец к ладони. Она помогала себе свободной рукой, надеясь, что тот, кто приковал ее, был небрежен. Бесполезно. Кисть не пролезала. Она ощупала цепь и сами браслеты в надежде найти механизм, который позволил бы их снять – как на игрушечных наручниках. Ничего. Тана понимала, что шансов у нее не было, но нужно было хотя бы попытаться. Потом она обратила внимание на медное изголовье. Теперь, сидя на кровати, она могла бы соскользнуть с нее и встать на ноги, отодвинув прикроватный столик. А тогда можно открутить шарик с опоры и снять наручник с кровати. Что ж, можно рискнуть. Столик легко отъехал в сторону, несколько книг упало на пол. Тана опустила на пол босые ноги. Постояв немного, чтобы восстановить равновесие, она стала откручивать медный шарик. Тот начал поворачиваться с пронзительным металлическим скрежетом. Забравшись обратно на кровать, Тана сняла браслет наручников с высокой медной опоры. Ее все еще удерживала трубка, соединявшая катетер в руке с пластиковым мешком на стене. Внимательно осмотрев ее, она поняла, что сможет отсоединить трубку только в том месте, где та подходила к локтю. Когда она сделала это, физраствор полился на кровать и на пол. Нетвердыми шагами Тана подошла к своей сумке, нашла метку и убрала ее в медальон на ожерелье. Проверила, надежно ли он закрыт, чтобы больше не потерять свой пропуск из Холодного города. Роясь в сумке, Тана заметила под кроватью ящик из полированного дерева. Вытащив его, она обнаружила, что у него нет крышки. Внутри на синем бархате лежали арбалет и несколько кинжалов с деревянными лезвиями, источающими аромат розового масла. Судя по всему, Элизабет не слишком доверяла другим вампирам, живущим в особняке. Тане захотелось взять один кинжал, но вряд ли ей удалось бы объяснить, почему она пробирается по дому с оружием в руках. Она заставила себя встать и подойти к двери, не поскользнувшись в луже, растекающейся на полу. Ее охватила дурнота. Опустив глаза, Тана увидела, что новое белое платье покрыто грязью и запекшейся кровью. Сандалий на ногах не было. Это даже смешно. Любое красивое платье, которое она надевает, очень быстро приходит в негодность. Смешно, но не очень. Глядя на дверь, Тана с удивлением обнаружила, что запирающий механизм находится внутри, хотя Габриэль повернул ключ снаружи. Нужно только отодвинуть защелку, и дверь откроется. Логично, если это была комната Элизабет. Она могла запираться на время сна, но вряд ли кто-то попытался бы сделать ее узницей в собственной комнате. Это означало, что Габриэль не собирался лишать Тану свободы. Замок был нужен для того, чтобы защитить ее от других обитателей дома. С этой мыслью она вышла в коридор. Приглушенный свет лился через разноцветные стекла, похожие на панели на потолке зала, где бушевал Вечный бал. Пройдя сквозь них, солнечные лучи становились безопасными для вампиров. Вечеринка закончилась, но в доме еще оставались люди, спавшие на ступеньках и скамьях. Тана шла мимо них, но те, кто не спал, даже глазом не повели при виде ее пропитанной кровью одежды. У нее свело желудок. Она чувствовала густой запах темной крови, пульсировавшей под их кожей, чувствовала исходящее от них тепло. Тана глубоко вздохнула и вздрогнула от голода. Глава 30 По эту сторону могилы мы изгнанники, по ту – граждане. Жила-была маленькая девочка, которая соврала брату подруги, и тот отвез ее на автовокзал. Она взяла с собой бутылку апельсиновой газировки, пятьдесят долларов (половину мелочью), босоножки со стразами и мобильный телефон. Он думал, что помогает. Она тоже. Глава 31 Смерть – гостя свыше – жду я давно, Пусть пьет она кровь мою, как я – вино. Прогулка по особняку Люсьена Моро напомнила Тане ужасное утро на ферме Лэнса. Как и тогда, она была единственной, кто двигался в доме. Где-то вдалеке фоном звучала музыка, как телевизор в то утро. Тела спящих, лежащие повсюду, напоминали трупы ее одноклассников, валявшиеся на полу. Но эти ребята просто вырубились. И сейчас она была чудовищем, идущим среди них. Тана прошла через бальный зал с высоким стеклянным потолком, где на столах все еще лежали остатки еды и начинали портиться под приглушенным светом солнца. Куски тортов и половинки тарталеток, покрытые блестящими фруктами. Нарезанное мясо и багеты, похожие на колья. Наполовину очищенные апельсины, над которыми жужжали мухи. Опрокинутые вазы с засахаренными розовыми лепестками. Тана не ела уже много часов, но от вида всего этого ее замутило. Она прижалась к стене, чувствуя, как тело сотрясает дрожь. Внутри словно застывал лед.