– Хорошо, – соврала она. Габриэля ее ответ успокоил: – Тогда позволь мне рассказать тебе кое-что, пока мы ждем наступления ночи. Когда я был маленьким, у нас с братом была няня. Она рассказывала нам сказки о жар-птицах, ведьмах и царевне-воительнице по имени Марья Моревна, на которой женился Иван-царевич. Иван остался один после того, как выдал старшую сестру замуж за сокола, среднюю за орла, а младшую за ворона. – Они вышли замуж за птиц? – переспросила Тана. Не то чтобы ей это было интересно, просто она хотела показать, что слушает, и заставить Габриэля улыбнуться. – Эти птицы превращались в мужчин, – пояснил вампир. – Когда Иван увидел красоту Марьи Моревны и ее ярость в битве, он тут же влюбился. Вскоре они поженились. Но жизнь у царевны-воительницы довольно неспокойная: вскоре Марье Моревне пришлось то ли куда-то вторгаться, то ли от кого-то отбиваться, и она оставила Ивана управлять царством. У него были горы золота, бочки икры и все, чего он только мог пожелать. Кроме одного. Марья Моревна велела ему никогда не заходить в одну-единственную комнату в подвале дворца. Тана подумала о собственных босых ногах на пыльных ступенях лестницы в подвал и о матери, поджидавшей ее в темноте. – Но он пошел туда, верно? – она положила голову на грудь Габриэлю и закрыла глаза. – Да, он не смог устоять, – акцент Габриэля усилился. – Там, внизу, сидел скованный двенадцатью цепями Кощей Бессмертный. Кощей сказал Ивану: «Я так хочу пить. Пожалуйста, сжалься надо мной и дай мне воды. Я провел здесь десять лет в мучениях, которых ты и представить себе не можешь. Меня терзает безумная жажда». – Это действительно сказка? – перебила Тана, вспоминая о десяти годах пыток, пережитых Габриэлем, и его собственной жажде. Вампир рассмеялся: – И очень известная, клянусь тебе! Иван оказался добрым человеком и принес Кощею напиться, но жажду невозможно было утолить ни одним, ни двумя ведрами воды. Когда Иван принес третье ведро, сила Кощея вернулась, и он разорвал цепи. – Грех милосердия, – сказала Тана. Габриэль немного смутился, но ему было приятно, что она помнит. – Да, – тихо произнес он. Его прохладные пальцы касались плеча Таны, мешая сосредоточиться. – Иван был милосерден, и дальше в сказке говорится о том, как он за это поплатился. Кощей похитил Марью Моревну и забрал к себе во дворец. Трижды Иван находил Марью Моревну и трижды убегал с ней, но у Кощея был волшебный конь, который скакал быстрее ветра. В первый раз, когда Кощей настиг их, он отпустил Ивана в благодарность за то, что тот дал ему напиться. Но предупредил, что если поймает еще раз, то разрубит на мелкие куски. Во второй раз он снова отпустил Ивана с той же страшной угрозой на прощание. В третий раз Кощей сдержал свое слово. Он разрубил Ивана на тринадцать кусков, сложил в просмоленный бочонок и бросил в море. Но сокол, орел и ворон – мужья сестер Ивана – сумели его выловить. Они сложили тело из кусков, словно пазл, и побрызгали его живой водой. Иван очнулся, как после глубокого сна. – Так он был нежитью? – спросила Тана. – Как вампир? – Вроде того. А еще он поумнел. И на этот раз отправился к колдунье, Бабе Яге, которая дала ему такого же хорошего и быстрого коня, как у Кощея. На нем они с Марьей Моревной и ускакали. Кощей отправился в погоню, но, когда он их настиг, конь Ивана лягнул Кощея так сильно, что раскроил ему череп. Иван и Марья Моревна сложили костер, сожгли Кощея, оставив от него только пепел, и жили долго и счастливо. Когда они навестили сестер Ивана и их мужей-птиц, все сказали, что Иван был прав, рискуя жизнью ради такой красивой и воинственной женщины, как Марья Моревна. – Если она была таким хорошим воином, так почему же не спаслась сама? – спросила Тана. – Это самое интересное, правда? – Габриэль спросил тоном, выдававшим, что для него это не просто сказка. – Я очень любил эту сказку, когда был ребенком. Но когда вырос, задумался – разве справедливо было запирать Кощея в темнице на десять долгих лет, даже не оставив ему воды? Если она считала это справедливым, то и для него было справедливым унести ее к себе во дворец! Но Иван – хороший человек. И добрый. Он дал узнику напиться. Да, он не знал, как спасти жену, но совершил невозможное просто потому, что не сдавался. В этой сказке он символизирует хаос, потому что никогда не делает того, чего от него ждут. В детстве мне нравилось думать, что я похож на Ивана. Однако в тебе больше от него, чем когда-либо было во мне. Ты надеялась, что я буду хорошим, и ради тебя я пытался, – Габриэль закрыл глаза. – Но мы оба знаем, что в этой сказке я буду Кощеем. Поэтому тебе нужно бежать от меня как можно быстрее и не останавливаться. Даже моя любовь чудовищна, Тана. Я так и буду пугать тебя, и… – Ты не сказочный герой, – она взяла его за подбородок и повернула лицом к себе, так чтобы смотреть прямо в его нечеловеческие глаза, когда он откроет их. Так чтобы он увидел, насколько она серьезна. – И я не… Даже не знаю, кто я и что я. Но я знаю тебя. Может быть, я не провела рядом с тобой долгие годы, как Люсьен, но готова поспорить, что рассмешу тебя быстрее, чем он. – О, неужели? – он склонил голову набок. Тане было трудно оторвать взгляд от его мягких губ. Ей хотелось провести по ним пальцем. Вместо этого она с бешено бьющимся сердцем наклонилась и… лизнула его в щеку. Мгновение он выглядел шокированным, но потом рассмеялся над нелепостью того, что она сделала. И смех его был… настоящим. – Ты тот, кто есть, – сказала Тана. – И ты умеешь быть собой лучше, чем кто-либо из моих друзей. А если ты думаешь, что не знаешь себя, просто доверься мне. Габриэль покачал головой: – Ты не можешь… Она перебила его: – В четырнадцать лет отец отправил меня в летний лагерь. Ты, наверное, не знаешь, что это такое. Так вот, обычно это длится пару недель и… Габриэль в притворном возмущении прижал руку к груди: – Я просидел в клетке десять лет, а не десять тысяч. – Хорошо, хорошо, – продолжала Тана. – В общем, мне тогда казалось, будто я прекрасно знаю, кто я. На моей кровати лежала чуть ли не сотня мягких игрушек, которые мне дарили бабушки и дедушки. И у меня были две лучшие подруги, Николь и Эмбер. Эмбер жила чуть дальше на нашей улице, и мы дружили, сколько я себя помнила. Николь приехала позже, и они с Эмбер подружились, пока я лежала в больнице. Мы всегда были втроем, вместе ездили на велосипедах по городу и ходили друг к другу в гости смотреть кино. В таких компаниях у каждого своя роль. Я была трусихой. Когда мы рисовали на стене в туалете в торговом центре или воровали дешевые сережки в «Клэрс бутик», я всегда боялась, что у нас будут проблемы. Я была послушной. Застенчивой. Пугливой. Правильной девочкой. Я была такой в девять, и в десять, и в одиннадцать, и в двенадцать. И даже не заметила, как в тринадцать все изменилось. Габриэль провел пальцами по шраму, и, завороженная его прикосновением, Тана на мгновение замолчала. – Думаю, у тебя была причина бояться. – Может быть. Но когда я приехала в лагерь, меня там никто не знал. И к тому времени, когда пришла пора возвращаться домой, я сама уже воспринимала себя по-другому. В лагере я была первой, кто рискнул переплыть озеро. Когда раковина забилась, я разобрала трубы и починила ее. И я чуть не убила какого-то мальчика, который хотел нас напугать, притворившись вампиром. – Не сомневаюсь, – сухо заметил Габриэль. – Да, это смешно, – ответила она. – Но вот что я хочу сказать: я совсем себя не знала, пока не уехала из дома. Я была такой, какой меня видели Николь и Эмбер. Люсьен, Паук и все остальные – они боятся тебя и думают, что ты настоящее чудовище. Они думают, что ты ничего не чувствуешь, потому что сами давно разучились. Ты очень, очень опасен, это я понимаю, и у тебя есть склонность все драматизировать, но не думаю, что это нужно считать недостатком. Они видят в тебе только себя, и поэтому не видят, кто ты на самом деле. Он наклонился к ней и заглянул в лицо, будто надеялся увидеть в ее глазах великую тайну. Затем притянул ближе. Его рот был приоткрыт, так что виднелись кончики клыков, а глаза полузакрыты. – А что же видишь ты? В этот момент озноб от несущегося по венам Холода стал сильнее и Тана вздрогнула. Габриэль отшатнулся, как будто его обожгло огнем. Его губы все еще были приоткрыты, но он смотрел на нее затравленно, как пойманное животное, ожидающее удара кнута. – Меня просто знобит, – сказала она. – Потому что я больна. Он недоверчиво посмотрел на нее. – Ты выпила недостаточно крови, – сказал он, поднес ко рту запястье и прокусил его. Зубы и нижняя губа окрасились красным. Он протянул руку Тане. – Я не могу, – тихо сказала она. От запаха крови у нее кружилась голова. – Со мной и так что-то не в порядке. Он нахмурился, глядя на нее. Тана смотрела на его окровавленное запястье. Ей хотелось поцеловать его, провести по нему языком, вонзить в кожу острые зубы. Другая ее часть кричала, что этого делать нельзя. Она открыла рот, показывая свои новые клыки. – О, – сказал он с удивлением. – Пожалуйста, скажи мне, если это действительно плохо. Марисоль сказала… Неважно. Просто объясни мне. – Попробую, – начал Габриэль, не обращая внимания на кровоточащее запястье. – В прежние времена мы навещали людей, которых хотели обратить, каждую ночь: брали у них кровь и взамен давали свою. Когда они были готовы – становились не совсем людьми, – мы позволяли им попробовать человеческой крови и превратиться в вампиров. Ты, как бы это сказать… ускорила процесс, выпив слишком много вампирской крови. Он говорил то же, что и Марисоль. Как будто видел, как это делается. «Нет, идиотка, – неожиданно подумала она, – это сделали с ним самим». – И что дальше? – спросила Тана. Слова «становились не совсем людьми» эхом отдавались у нее в голове. Габриэль пожал плечами: – Вампир, которого поили кровью вампира, сильнее. Вот и все. Почти все вампиры, обращенные после того, как на мир обрушился Холод, слабые, у них слабая кровь. Мы называем их незаконнорожденными, случайностями. Ошибками. Тана провела языком по кончикам клыков. Кровь Габриэля тремя струйками текла по руке, от нее трудно было отвести взгляд. Она выглядела, как клубничный сироп – словно из детских снов. – Это значит, что я все еще просто больна, да? И если я больше не буду пить кровь, через восемьдесят восемь дней мне станет лучше, да? Выражение его лица сказало ей больше, чем любые слова. – Я никогда не видел, чтобы телесные изменения обращались вспять. Но я не говорю, что это невозможно… – И я могу остаться такой навсегда? – спросила Тана. Ее сердце бешено стучало. – И этот голод тоже всегда будет со мной? Габриэль долго молчал, и это тоже было ответом. Потом потянулся за шарфом, чтобы перевязать запястье. Если она навсегда останется инфицированной, то будет живым вампиром. Вампиром, который никогда не получит того, чего жаждет. Когда тебе кажется, что хуже уже некуда, открывается новая бездна. Всегда есть что-то хуже, всегда есть чего бояться. Кажется, даже есть такая пословица? «Мне все равно, – решила Тана, – но сейчас, в эту минуту, я постараюсь не волноваться и ни о чем не думать». Она схватила Габриэля за руку, и когда он вопросительно посмотрел на нее, не смогла ему ответить. Она не хотела объяснять, почему ей не хочется думать о последствиях, не хотела рассказывать, почему неправильный выбор может казаться привлекательным и как здорово хотя бы раз выбрать свой путь падения. Она просто молча прижала его раненое запястье ко рту и прокусила своими новыми острыми зубами кожу, заставив его – даже его – задохнуться. Тана глотала кровь Габриэля, как старое темное вино из какого-то забытого подвала. Она чувствовала себя Персефоной[15] в Аиде – гранатовые зерна лопались на зубах, сок стекал по языку, и чем больше она пила, тем больше жаждала. Кожа словно горела изнутри, тело содрогалось от восхитительного чувства. Габриэль издал тихий звук, поднял свободную руку к губам и зажал себе рот. Она сильнее прильнула к его запястью. Наконец Тана заставила себя отпустить его руку и неуверенно посмотрела на него. Она чувствовала себя пьяной. Он тоже смотрел на нее помутневшим взглядом. Когда он отнял руку ото рта, его губы были полуоткрыты, он дрожал, как будто от электрического тока. Тана вдруг поняла, что через несколько часов Габриэлю придется сражаться с древним вампиром, и делиться с ней своей силой было очень плохой идеей. Однако, судя по его запрокинутой голове и опущенным векам, ему было все равно. Тана испугалась, что выпила слишком много. – Габриэль, – произнесла она едва ворочающимся языком. – Да? – он моргнул, как будто пытаясь сфокусировать взгляд. – Можешь укусить меня. Если хочешь. Это вывело его из забытья. Он отпрянул, глядя на нее широко раскрытыми глазами. Она забралась к нему на колени, уперлась руками в плечи. – Я уже заболела. Я уже обречена. Уже все равно. – Тана, – протестовал он, потрясенно глядя на нее. Но он хотел укусить, она это видела. Он наклонился к ее горлу, как будто биение ее сердца отдавалось у него в ушах, и вдохнул запах кожи.