Джеймсон вздохнул: – Да. – Она рассказала мне, как много ты сделал: спас ее с другом и все такое… Джеймсон печально улыбнулся и покачал головой: – А, я понимаю, к чему ты клонишь. Не стоит. – Она тебе не нравится? – спросила Тана и тут же пожалела об этом, потому что если он скажет что-то плохое о Валентине, она на него рассердится. – Конечно нравится! – сказал он так, будто не представлял, чтобы она могла кому-нибудь не нравиться. – Но если ты ей скажешь, я заставлю тебя об этом горько пожалеть. Понимаешь, Валентина, она… Как бы тебе объяснить… Она тут только по одной причине. По той же, по которой большинство бросает нормальную жизнь и приезжает сюда – все ради того, чтобы стать вампиром. Ей не нужен такой, как я. Иногда, если ей одиноко, она приводит домой обычных ребят, но она не относится к ним серьезно. Она ищет кого-то вроде этого твоего друга. Парни бывают такими идиотами, подумала Тана. – Потанцуй с ней. Джеймсон поморщился, как будто она предложила ему загнать себе гвоздь в ступню. – Я не танцую. И она только что спаслась от Люсьена. Вряд ли ей хочется танцевать. Тана пожала плечами, соскользнув со стула: – Пойдем спросим. – Даже не думай, – сказал Джеймсон. – Ты собираешься сидеть здесь, в темноте, и наблюдать за ней, как будто у тебя с головой не в порядке? – спросила Тана. – Следить за тем, чтобы она больше ни во что не влипла? – А что я сделаю, даже если она влипнет? – он глотнул еще из стоявшей перед ним кружки. Кружка была с синей полосой. С одной стороны она треснула и ее склеили как попало – на боку виднелась полоска застывшего прозрачного клея, похожая на плохо заживший шрам. – Она думала, что Марисоль – это твоя девушка, – Тана махнула рукой в сторону Валентины, жест, который мог означать что угодно, затем ткнула пальцем в Джеймсона. Он начал беспокоиться. – Валентина хотела ее спасти, потому что это единственное, что она могла для тебя сделать. Так она и оказалась в подвале у Люсьена. Уверена, тебе она об этом не сказала. – Что ты творишь? – Джеймсон схватил Тану за руку и стиснул. – Ты ведь знаешь, какая у меня выдалась неделя и какой будет следующая? Значит, ты понимаешь, что со мной лучше не спорить, – с этими словами она стащила его со стула и поволокла за собой. Он наградил ее убийственным взглядом, но не сопротивлялся. Валентина увидела, что они приближаются, и, казалось, испугалась больше, чем Джеймсон. Перл побежала к Тане, надеясь, что удастся еще потанцевать. На бегу она помахала рукой камерам, как будто передавала привет друзьям там, дома. – Ничего не получится, – бурчал Джеймсон себе под нос. А потом они танцевали все впятером, и пот стекал по их рукам и ногам, и музыка звенела в ушах. И даже Джеймсон улыбался, когда Валентина кружилась вокруг него; его пальцы на мгновение задерживались на ее бедрах, и краска заливала щеки. Эйдан крутил Перл, подкидывая в воздух и заставляя смеяться. Тана танцевала, пока боль в голове не утихла, пока босые ноги не начали болеть от ударов об пол, пока не осталось ничего, кроме физической усталости. Каждое движение напоминало ей, что сегодня она победила уже хотя бы потому, что выжила. Валентина каким-то образом сумела убедить Джеймсона не уходить с танцпола. Он обнял ее за талию, а она повернула к нему голову, как цветок поворачивается к солнцу. И Тана вдруг поняла, что безумный Вечный бал – на самом деле карнавал опьяняющего горя, где ты, оставив настоящего себя дома, на одну ночь становишься кем-то другим и надеешься, что старая кожа все еще будет тебе впору, когда утром ты попытаешься снова натянуть ее на себя. Тана позвонила Полине и договорилась, что та заберет Перл у ворот Холодного города. Тана и Эйдан провожали Перл по кривым улочкам, заваленным мусором, мимо трупов и разбегающихся во все стороны тараканов. Солнце еще не озарило горизонт на востоке, но воздух уже стал другим, и ветер нес запахи, предвещающие наступление дня. Тана держала Перл за руку. Та клевала носом и спотыкалась на каждом шагу. Возбуждение проходило и ее веки становились все тяжелее. – Из-за меня ты застрянешь здесь навсегда, – шепотом сказала она. – Я все испортила. Тана покачала головой: – Может быть, я отсюда и не выберусь, но только потому, что не смогу победить Холод. Если так случится, хорошо, что мы смогли попрощаться. А если я выздоровею, то что-нибудь придумаю, договорились? Перл недоверчиво кивнула: – И попрощайся за меня с Полиной. Обними ее как следует и скажи, что у меня все хорошо. – Она же смотрит трансляции, – сказала Перл таким тоном, что было ясно: врать она не станет. – Ладно, – Тана поняла, что сестра права. – Тогда еще важнее убедить ее, что у меня все хорошо. Разве я не выгляжу, как будто у меня все хорошо? – Угу, – сказала Перл. Тана толкнула ее в плечо, заставив улыбнуться. Некоторое время они шли молча. Потом, когда они проходили мимо нарисованной от руки вывески «Чашка депрессо», Перл подняла взгляд на Тану и моргнула: – На Вечном балу был парень-вампир, который сказал, что знает тебя. – Что за парень? – спросила Тана. Перл покачала головой и дотронулась до гранатового ожерелья. – Он сказал: «Честь и радость познакомиться с тобой, и какая трагедия, что ты здесь». Он странно разговаривал, но выглядел милым. Он хотел что-то тебе передать, но потом передумал. Тана попыталась убедить себя в том, что тот факт, что Габриэль не захотел ей что-то передать и даже не попытался с ней поговорить, ничего не значит, но поверить в это было трудно. Эйдан недоуменно посмотрел на Тану, но промолчал. Потом пришло время снова обнять Перл, сказать ей о том, как она ее любит, запомнить тепло ее кожи и услышать громкий стук ее сердца. И наконец отпустить. Провожать взглядом Перл, которая входила в качающуюся железную клетку, было самым тяжелым из того, что Тане до сих пор довелось пережить. Но она это сделала. И кое-что пообещала себе. Она всегда возвращалась, чтобы попытаться сделать невозможное. Выбравшись из дома Лэнса и больше всего на свете желая бежать оттуда без оглядки, она заставила себя полезть обратно в разбитое окно. Сумев сбежать из комнаты на чердаке, она заставила себя вернуться за Эйданом. Она даже вернулась в особняк и убила Люсьена Моро. И если она смогла совершить все эти безумные поступки, возможно, ей хватит безумия на то, чтобы спасти себя. На следующее утро Джеймсон запер ее в подвале заброшенного викторианского особняка, оставив ей пластиковые бутыли с кипяченой водой, консервы, открывашку, аспирин, стопку одеял и то, что осталось от вещей, которые она купила в Холодном городе. Она надела один браслет наручников на запястье, а другой пристегнула к цепи, закрепленной на трубе. Когда она отдавала ключ от наручников Джеймсону, то в последний момент едва не попросила выпустить ее обратно. Восемьдесят восемь дней. Три замка на двери. Пятьдесят три звена в цепи. Одна лампочка, свисающая с потолка. На некоторое время она забылась беспокойным сном в гнезде из одеял. Потом поела холодной фасоли из банки. И решила, что пора настроить камеру, пока она еще может это сделать. Когда она вставляла батарейки в старую камеру Полуночи, руки у нее уже дрожали. К тому моменту, когда она установила штатив и подключила купленный у кого-то из приятелей Джеймсона блок питания, ей пришлось порезать основание ладони о зазубренный край консервной банки и выпить немного крови, чтобы перейти к следующему этапу. Наконец она включила камеру и села перед ней на пол. Глядя в блестящий черный объектив, она заговорила: – Привет, меня зовут Тана Бах. Мне семнадцать лет. Несколько дней назад я была на вечеринке, и… неважно, если вы это смотрите, то наверное уже знаете, что там случилось. Слушайте, я просто хочу поблагодарить всех за письма, записи на стене и прочее. Спасибо загадочной, и может быть, даже серьезной продюсерской компании, которая хочет снимать, как я убиваю вампиров. Но ближайшие двенадцать с половиной недель я буду занята другим. Так что если хотите что-то транслировать, транслируйте это. Папа, если ты это смотришь, не сердись на Перл, ладно? Вампиры живут довольно красивой жизнью. Я могу понять, почему все об этом мечтают. Так что не злись на нее. У тебя осталась всего одна дочь. Полина, спасибо, что спасла мою задницу. Прости, что не позвонила раньше. Всем остальным я покажу кое-что не такое красивое, как обычно. Я покажу, как избавляются от инфекции. У меня тут есть вода и консервированная кукуруза, я буду кричать и умолять, меня будет выворачивать наизнанку. Цепи, которыми я прикована, довольно прочные и… Тана собиралась сказать еще что-то, когда услышала звук открывающегося замка. – Эй, – крикнула она. – Кто здесь? Второй замок открылся, его лязганье эхом отдалось в тишине. – Джеймсон? Сердце у нее забилось, и она подергала за цепь, понимая, как уязвима теперь. – Ну, – сказала она в камеру, – кто-то решил навестить меня в тайном месте, где я спряталась, чтобы никому не навредить. Надеюсь, он не собирается… Дверь открылась, и в комнату вошел Габриэль и огляделся. На нем были черные джинсы и черная футболка, почти такие же, как и при первой их встрече. Только теперь его пальцы были унизаны тяжелыми серебряными кольцами с лазуритом и гематитом, а через плечо была перекинута кожаная сумка. Он был красив, как всегда. Он прошел через всю комнату и выключил камеру. – Привет, – только и смогла сказать Тана. Закрыв дверь, он сел рядом с ней: – Я слышал, ты отдала свою метку. Она пожала плечами, пытаясь вести себя как обычно, как будто она не была прикована к стене, как будто он не был самым жутким парнем в городе и как будто она не убила его создателя. – Я решила, что нужно разумно оценивать свои шансы. Знаешь, сколько людей переживают такой карантин? Очень мало. Я могу так изрезать себя в попытке напиться собственной крови, что в раны попадет инфекция. Или я перестану есть обычную еду и умру от голода. Или я умру от обезвоживания, если разолью воду во время припадка. Лучше отдать метку маленькой девочке, правда? – Твоей сестре. Тана кивнула: – Моей сестре. Габриэль закрыл глаза. Черные, как сажа, ресницы коснулись кожи. – Я останусь с тобой. – Что? Нет. – ответила она. – Нет! Это сумасшествие! – Но я и есть сумасшедший, – напомнил он ей так небрежно, что она едва не рассмеялась. – Слушай, ты представляешь, что со мной будет? Я буду блевать, ходить под себя, не говоря уже о воплях, – ее руки опять начали дрожать, но она зажала их между коленями, пытаясь скрыть, насколько больна. – Я не хочу, чтобы ты видел меня такой. – Тана, когда ты ушла вчера, я подумал, что не смею пойти за тобой. Не смею даже просить у тебя прощения. И я все еще так думаю. Так что я пришел не для того, чтобы извиниться за свое высокомерие или за то, к чему оно привело, хотя буду вечно в этом раскаиваться. Просто позволь посидеть с тобой эту долгую ночь. Это я могу сделать, – он засунул руку в сумку и вынул стопку манги, классических и современных книг в рваных бумажных обложках и несколько мятых журналов. – Смотри, я даже принес, что почитать. Не знал, что тебе нравится, поэтому захватил всего понемногу.