Выхожу из магазина, а охранник говорит: — Осторожнее, он кусается. Я огляделся вокруг. Он сидел около самой двери, боком, и собирался кусаться. И выражение лица у него было злое и презрительное. Он хотел сказать: «Мне холодно, больно и есть хочется, а вы все — отрава!» Ему было очень немного времени от роду. И он был очень некрасивый щенок. Мне потом многие люди говорили: «Ну надо же, какой щенок противный! Башка большая, шерстка редкая, уши мотаются, пузо раздутое — и сразу видно по морде, что злой и недоверчивый! Зачем такую гадость домой брать?» А потом он вырос, живот у него болеть перестал, потому что ел он теперь вкусно и правильно, фигура сделалась спортивная и поджарая, черно-рыжая шуба с пышным волчьим воротником заблестела — и все начали спрашивать: «Это у вас породистая овчарка? Какой великолепный парень! Удивительный красавец». Стало заметно, что похож на немецкую овчарку, красивую, здоровую и сильную. Теперь. А я сразу увидел, что Марк — великолепный парень. Вообще-то, они все такие. Просто некоторые с детства хорошенькие, а этот — мыкался, голодал, болел и страшно на всех злился. Если ты живешь на помойке — сниматься для глянцевых открыток тебя не пригласят. Но глаза у него были чудесные, умные и отважные; по глазам легко догадаться, что сердце тоже отважное. И он на меня немедленно оскалился: «Я тебя укушу!» Я к нему наклонился и сказал: «Давай знакомиться. Пойдешь ко мне жить?» Удивился Марк ужасно, даже рычать перестал. Я дал ему руку понюхать. Он тут же хамкнул, щелкнул зубами в сантиметре от пальцев: «Много вас тут таких. Я гордый». Тогда я присел на корточки. Сейчас, думаю, попытается за нос укусить, не иначе — тогда домой не возьму. А он потянулся и лизнул. Привалился к моему колену, боком, погреться: «Ладно. Верю». Марк был очень холодный, ему хотелось поджать все лапы сразу — стоял январь, а у него на животе сквозь редкую шерстку просвечивала розовая кожа. Я закутал Марка в куртку и взял в охапку — он совершенно не возражал. Домой мы поехали на автобусе. С тех пор Марк очень любит автобусы. Увидит — и сразу смотрит на меня снизу вверх вопросительно: «Поедем кататься, да? Этот тоже домой идет?» И сидит на задней площадке, на каждой остановке выглядывает в двери: ждет, когда приедем. Одному плохо, особенно когда ты маленький. Если кто-то хочет быть с тобой вместе — он настоящий друг. Марк решил дружить со мной — но кое-кого из людей так и не простил. Мне говорили: «Он нервный, злой… будет на всех кидаться. Укусит кого-нибудь — что станешь делать?» Люди часто несправедливы. Марк знает, что кусаться — очень плохо. Когда кусаешься — делаешь больно. По старой памяти ему иногда очень хочется брать зубами, он щиплется за палец, осторожно, или захватывает в пасть ладонь и жует. Тогда стоит сказать: «Неужели ты кусаешься, Марк? Не может быть!» — и ему делается стыдно, он ахает, позевывает, жмурится и отворачивается: «Это не я. Я случайно». На улице он отчаянно не любит пьяных людей и сварливых теток, которые громко ругаются. Дыбит шерсть на хребте, рычит, показывает зубы — хочет облаять. Я говорю: «Марк, не обращай внимания, они уйдут, брось. Ты же хороший пес», — а он фыркает: «Терпеть не могу таких!» Может быть, похожие люди кричали на него, когда он был мал и одинок? Или обижали? Марк проходит мимо пьяного, встопорщившись и презрительно усмехаясь. Ему хочется быть интеллигентным и гордым. Сюсюканье ему ненавистно. Подачки отвратительны. Если чужой протянет колбасу или конфету — Марк рычит очень страшно: «Ну да! Когда я мерз и голодал, вы вот так же сюсюкали и тянули свои дурацкие конфетки! Спасибо, я сыт!» Только у близких друзей он из чистой вежливости берет угощение, относит в сторонку и оставляет. Мимо куска, валяющегося на земле, Марк проходит, не повернув носа и гордясь собой: «Я больше не помоечник!» Но так красиво не всегда получается. Белый боксер из дома напротив морщится и лает: «Ты, дворняга, боишься, небось?!» — и Марк не может стерпеть, чтобы не ответить: «От такого и слышу, морда в складку! Кто тебя боится?! Да я тебя порву!» Этот боксер в прошлый раз прокусил Марку ухо, а Марк укусил его за шею — и так они и не решили, кто во дворе самый страшный. «Марк, — говорю я, — как тебе не стыдно? Ведешь себя, как хулиган», — Марк смущается, отворачивается, чихает: «Пусть первый не лезет…» Марк любит играть, но если кто-то хочет драться — никогда не уступает и не показывает пузо. Со своим лучшим другом Зигфридом, черной немецкой овчаркой, они отрабатывают приемы боя: Марк научил Зигфрида делать подножки и толкать плечом, а Зигфрид научил Марка хватать за загривок и валить на землю. Игра у них — как занятия в спортивном кружке: один показывает, другой повторяет, по очереди. Марк возвращается с прогулки развеселый, виляя хвостом: «Ну теперь-то мы покажем этому боксеру!» Надеюсь, что мы с этим боксером больше не встретимся — теперь мы ходим гулять за дом. Марк хорошо ладит с собаками, но кошки его просто очаровывают. Киса совершенно не восхитилась, когда Марк поселился рядом с ней. Она собак не любит — громадные звери, вон, какие зубы! Вдруг все-таки укусит, кто его знает! Поэтому с самого начала решила показать, кто хозяин в доме: когда щенок бесцеремонно и радостно полез нюхаться, уколола его когтями в нос и высказала много нелестного. И потом, сидя на шкафу, шипела сверху: «Ты — пес и больше ничего! На диван тебе нельзя! На шкаф ты лазать не умеешь! И только попробуй сунуться в мою миску!» Марк нос облизал, вздохнул, но относиться к кошке хуже не стал. Когда Киса спит, он на цыпочках подкрадывается, чтобы ее понюхать. Из ее миски не ест. Всей душой сочувствует, когда на Кису находит романтическое мартовское настроение. В такие моменты Киса благодушна и разговорчива. В таком расположении духа она выводит длинные рулады низким джазовым голосом — и Марк, кажется, слышит в них жалобы на жизнь, одиночество и отсутствие достойных приключений. Из сострадания к Кисе он вылизывает ее с головы до ног — она спохватывается: «Фу, гадкий лизун!» — и уходит чиститься на шкаф. Марк необыкновенно сентиментален и сострадателен. От своих дальних родичей — немецких овчарок он унаследовал вечную тревогу и беспокойство. Ночью встает поглядеть, все ли с хозяином в порядке. Будит: тык мокрым носом в глаз: «Спишь, что ли? Ну, тогда и я пошел спать». Если у кого-то рядом голова болит или еще с чем-то нехорошо — жалеет и сочувствует. Моя приятельница, у которой подрос малыш, подарила Марку несколько резиновых зверушек для игры. Вообще-то он резиновые игрушки не любит, разве только приносить, когда кинут — он любит пластиковые бутылки из-под лимонада, пробки с них откручивать — но одной игрушкой очень заинтересовался. Желтый резиновый медведик с синим бантиком. Нажимаешь на него — пищит тоненько и жалобно, как живой котенок: «Пи-ии!» — долго так. Марк это услыхал, отобрал у меня медведика, унес к себе на место, очень осторожно, не сжимая, и принялся вылизывать. А медведик больше не пищит и вообще не живой. Теперь Марк знает, что этот медведь — не настоящий, игрушка. Но все равно, если кто-нибудь нажмет ему на живот, Марк подбежит, отнимет, унесет и спрячет: «Ну не пищи — жалко, на нервы действует!» Никогда он не обижал никаких маленьких существ. Совсем у Марка нет охотничьего инстинкта. Сторожить, охранять, защищать, сражаться на равных с большим и сильным — другое дело, но хватать, кусать маленькое и живое — ни в коем случае. Драчун глубоко, проникновенно добр к тем, кто слабее. У Марка благородный собачий характер. Чем дворняга хуже породистого пса? На выставку не возьмут? Но друзей-то заводят не для этого… Жадина Солька — собачка крохотная. В две ладони умещается. И лысенькая. Не только потому, что чёрная шёлковая шёрстка на ней коротенькая, а животик совсем голый. Ещё и потому, что родимое пятнышко у неё на лбу, совсем без шерсти. Плешка. Как раз между рыжими круглыми бровками. А ещё у неё громадные уши, как крылья у бабочки, глазки-бусины и хвостик закорючкой. И ножки тоненькие. Одна сердитая бабушка на улице сказала: «Слова доброго не стоит». Только это неправда. На самом деле Солька — не игрушка, а настоящая собака, храбрая, весёлая, верная. Только очень маленькая. Хоть и называется: «той-терьер» — игрушечный терьерчик. Малютка, а никого не боится. Громадного Марка не боится, в нос его нюхает и лижет в щёку. Марк — умный и добрый, не обижает маленьких, вот и дружит Солька с кудлатым рыжим псом, у которого голова больше, чем маленькая собачка целиком. Кошку Тиму не боится, хотя кошка и больше, и сильнее, и когти у неё такие страшные, что даже больших собак оторопь берёт. Даже пылесоса не боится, хотя — опасная же вещь, все знают. Немного боится только автомобилей — поэтому, когда со двора выходим на улицу, просит, чтобы взяли на ручки. И ещё чужих людей Солька не любит: если чужой протянет руку — рычит, как плюшевый мишка с моторчиком. Замечательная собака. Только страшная жадина. К себе в домик тащит всё, что попадётся под лапу. Не успеешь оглянуться — там уже беспорядок, столько всего, что Сольке и поместиться негде. Надо чистить. Начинаешь чистить — Солька суетится рядом: хозяйство разоряют! Отдай, отдай этого резинового зайца! Это я у Марка утащила! Он его снова себе заберёт! И картонку от туалетной бумаги отдай! Знаешь, как было трудно из мусорного ведра достать! И тапок отдай! У тебя ещё один есть! И сухарь отдай! Моё! Если ей позволить — снова всё в домик занесёт и сложит, как было. А если не позволять — сильно огорчится. Потому что это всё были ценные запасы. Жалко. И вот досталась как-то Сольке сушка с маком. Для Марка сушка — совсем не событие: ам — и нет её. А для крошки-Сольки — сегодня целый день грызть и на завтра ещё останется. Зубы у Сольки меняются — вместо молочных постоянные растут, всё время хочется грызть. Скоро будет шикарная ухмылка, а пока — щербатая спереди, как у первоклассницы. И вот утащила Солька сушку на диван — и принялась её грызть. Разгрызла на кусочки — и старается дальше. И тут пришла Тима. С чего кошку вдруг заинтересовала сушка — неизвестно. Сушка — собачья пустяковина, не еда, а ерунда какая-то. Вот если бы там кусочек курятины был — тогда понятно. Но в этот раз почему-то захотелось Тиме именно сушку попробовать на зуб. И Солька моментально вышла из себя и пришла в ярость: — Ты что! Оставь! Это моё! Тима сбоку потянулась, осторожно: — Я — только понюхать… Солька от негодования задохнулась: — Знаем мы! Один такой нюхал! Раз — и сушки нет! Облизнулась Тима, вздохнула, села рядом. А Солька не унимается: — Ты чего тут расселась?! А ну вали с дивана, глаз да глаз за вами! Обиделась Тима и ушла. Осталась Солька победительницей — только, вроде, сушку грызть уже не очень и хочется. Так, дело принципа. Спрятала она остатки к себе в домик и стала думать, чем ещё заняться. И забежала в кухню. А там Тима ест телячий паштет с блюдечка. Пахнет паштетом — аж слюнки потекли у собачки. Невероятная вкуснятина. Солька облизнулась и подошла поближе. И хвостом виляет: