Так что оказалось, что не такое уж это было большое везение — зайти в комнату. Но Биби-Ханум об этом ещё не знала, потому что задремала. Зато, когда мы вошли — увидели ужасную вещь: кошку, приклеенную к обоям. Клей попался хороший. Кошка прилипла надёжно. Хвост, штанина, бахрома на животе, половина гривы — всё это дело расправилось и приклеилось, как не приклеишь и нарочно. Гербарий из Биби-Ханум — жуткое зрелище. Мы хотели её отклеить — но это оказалось совсем непросто и очень неприятно. Биби-Ханум ругалась матросским басом, хвост ни за что не хотел отцепляться. И тогда мы принесли ножницы. И остригли хвост. Всю павлинью роскошь. Но это не помогло. И мы остригли шаровары. И пышную бахрому. И большую часть гривы. И увидели рыженького головастика в пучках торчащей шерсти — худенького, с прутиком хвоста, еле прикрытым неровными прядками. — О-ооо! Муа-ааа! Муа-уууу! — горестно запела Биби-Ханум, щуря свои прекрасные золотые глаза. Мы её утешили, объяснили, что будем любить в любом костюме и даже совсем нагишом — и угостили кусочком сырой картошки. Но бедствия только начинались. До самого Нового года гости с удивлением смотрели на странное существо: — Ой! Это что — кошка? — и оскорблённая Биби-Ханум уходила прятаться на полку для шляп. Однажды она спряталась за ту самую газовую плиту, которую так не вовремя проверили — но у неё не хватило терпения долго там просидеть. А когда бедолага вышла — наша гостья в ужасе шарахнулась от пыльного клокастого гремлина непонятной породы. Так Биби-Ханум перестала радоваться гостям. Выходила из тайных мест, только когда все расходились по домам. Запрыгивала на колени кому-нибудь из нас, ставила передние лапы на грудь и басом спрашивала: — Муа-ууу? — а мы отвечали, что, конечно, очень любим её и такой. А за зиму шерсть отросла. Биби-Ханум стала ещё прекраснее, чем прежде — чудо кремовое, персиковое, золотое и невероятное. И все снова ахали и охали, восхищались и говорили про открытки и кино — но Биби-Ханум теперь только презрительно щурилась. Чужие люди — и кошку встречают по одёжке. А те, кто тобой восхищается только из-за того, что у тебя шикарный наряд — тебе совсем не друзья. Резинки Самая любимая игрушка у Тимоши — резинки. Ну, знаете, такие обычные цветные резинки, которыми пакеты закручивают и можно надеть на бумагу, свёрнутую в трубку… в общем, самые простецкие, хозяйственные. Они, оказывается, только тот ещё простор для воображения дают кошке! Можно, например, взять в пасть, и зацепить когтем, и тянуть туда и сюда. Можно когтем оттянуть и отпустить — резинка выстрелит и тогда надо за ней бежать. Можно просто грызть. Можно притаптывать, как битую мышь. В общем, очень ценная вещь: все резинки в доме под наблюдением. Только положишь резинку на стол и отвлечёшься на одну минуту — высунется варежка с когтями и хвать! Если уронить резинку на пол — никогда больше её не увидишь. Для хозяйственных нужд покупаешь пакет с резинками — а потом собираешь их по всей квартире, собирается жалкая щепотка, куда деваются остальные — загадка. Положим, часть — за диваном, где не достать, если диван не отодвинешь. Часть — в кошачьем домике. Часть — внезапно обнаруживается в тапках и в ботинках. А кошка Тимошка сидит с независимым видом, чистит варежку между пальцами, изображает страшную увлечённость процессом — очередная резинка у неё под задней лапой. Прижата коготком — если потянуть, не вытащишь. Нарочно так сделано. Тимоша — ласковая красавица. Просто удивительно, какая красавица — а выросла из крохотного, жалкого и больного котёнка. Когда мы её на улице нашли, у неё и живот болел, и блохи были, и клещи — и выглядела она так, будто под шкуркой каркас из проволоки, а не живой зверёк. Одни глаза и уши — редкие уши, громадные. Даже усы — и те не ровные, а зигзагом. Тимоша многих бед натерпелась на улице, она это отлично запомнила. Но тяжёлое бродячее детство не научило её осторожности. Была у Тимоши скверная привычка, просто отвратительная: если удастся выбраться на балкон — запрыгнуть на бортик и ходить по парапету из тонкой стальной трубы. Гимнастка-канатоходец, понимаешь! Пятый этаж! Мы не разрешали. Но ей ужасно хотелось походить. И однажды, в очень ветреный день, она всё-таки прошмыгнула на балкон и запрыгнула на бортик. В этот момент как раз рванул сильный ветер — и сдуло кошку. Сорвалась. Она даже уцепиться ни за что не успела — да и не за что было цепляться. Мы побежали на улицу, на помощь. Бежали и думали: разбилась! Разбилась! Кошки, конечно, умеют падать на все четыре лапы, но — пятый этаж! Высоко! И даже кошка, великий прыгун, может получить сотрясение мозга или что-нибудь себе сломать. А дом так выстроен, что надо его весь вокруг обежать, как на грех. Пока мы обежали — Тимоша из-под балкона пропала. Надо думать, от боли и ужаса сиганула в подвал, как ещё в бродячем детстве привыкла — и спряталась там. Мы носимся вдоль дома, зовём: «Кис-кис! Тимочка!» — но никто не это не отзывается и не выходит. Ох, как нам было плохо! Но, надо думать, Тимоше — ещё хуже. Мы домой сбегали и Марка взяли. Марк — суровая дворняга, старый Тимошин товарищ; мы кошку у каждой подвальной дырки зовём, а Марк туда носом тычет, нюхает. Никто не отзывается. От страха кошка далеко в подвал ушла, забилась в щель какую-нибудь, приходит в себя. Что делать? Сами спустились в подвал, с фонариком. Но разве человеку за всеми щелями уследить! Только мыши брызжут из-под ног, как горох — а кошки нет. Совсем беда. День ищем и два ищем. Сбились с ног. Около подвальных окошек оставляли еду — самый любимый кошачий паштет с телячьей печёнкой, да только тот паштет, похоже, ели нахальные вороны и подвальные мыши. Расклеили объявления: «Потерялась самая красивая кошка на свете: вся серая, полосатая, пузо рыжее, подбородок и шея — белые, варежки тоже белые, глаза золотые, уши громадные, нос пипочкой. Позвоните, пожалуйста, по телефону, если увидите» — а внизу фотография. Не помогло. Позвонили: «Сидит ваша кошка около нашей парадной», — мы туда прибежали, а там здоровенный серый кот, что у бабушки с первого этажа живёт. Самодовольный зверь — и не похож. А наша Тимоша потерялась — и никто её не видал. Вот тогда, от отчаяния, нам и пришла в голову глупая мысль. Взяли мы пакет с резинками — и насыпали под самым нашим балконом тех самых резинок, с которыми Тимоша так любит играть. Ну — вдруг? Может, она поймёт, что это мы оставили? Может, она поймёт, что это мы её ищем? Насыпали резинок — и ушли на работу с тяжёлым сердцем. И весь день всё из рук валилось. Возвращаемся вечером, грустные — и вдруг видим: семенит к резинкам вдоль дома серая тень, ёлочкой-ёлочкой, мелкими шажками. Ну не перепутать походку! Мы — звать: «Тимочка! Тимошенька!» — а серая тень повернулась — и к нам! Бегом! На руки — прижалась — обняла за шею. Грязная-грязная, подвалом от неё несёт, пыльная, личико осунулось. Но живая и целая. Дома отмыли мы её, феном отогрели, съела она целое блюдце паштета зараз — и упала спать. Марк Тимошу нюхал — она только глаза приоткрыла, так устала. Но задней лапой, коготком, прижала резинку. На всякий случай. Потому что резинка — штука не простая, а счастливая. Удивительная история В Питере бродячих собак нет. Если попадается бродячий пёс — значит, потерялся, надо фоткать и в Потеряшку выкладывать. В тот год я видел только двоих, и то — ещё весной. Доберман и шарпейка — видно по ним, что не бродячие, а заблудились. Мы их сфотографировали и выложили в Потеряшку фотографии — и скоро они нашлись, бедолаги. И славно. Но с тех пор уже много времени прошло, декабрь заканчивался, мы ждали Нового года. Даже уже купили всякой вкуснятины к празднику и что-то такое готовили. И как всегда, в процессе, образовались всякие очистки и скорлупа — и я пошёл выкидывать мусор. А в декабре у нас темнеет рано. Если пасмурный день — то в четыре часа пополудни уже сумерки, в шесть — глухой мрак. Полярная ночь как есть — северный город. А день тогда выдался пасмурный, хмурый, вечерело. Лампы в парадной ещё не включили — а со двора свет фонарей сочился в окна еле-еле. Чуть видны ступеньки. Телефоном себе подсвечиваю, чтобы не оступиться и мусор не вытряхнуть. Иду к мусоропроводу — и вдруг слышу: «Фрррр… Ням-ням-ням… хрюк-хрюк-хрюк… фррр…» Ну прямо я опешил, какие странные звуки. Главное, в закутке около мусоропровода темно, как у крокодила в желудке — и совершенно непонятно, что происходит. Я взял и телефоном туда посветил. И вижу: кто-то уронил около мусоропровода чёрствый батон — и около батона сидит такая хрюпка ушастая, толстенький французский бульдог. Трескает этот батон, хрюпает, чавкает и шмыгает носом. Я подумал: вот же бедный парень. Небось, потерялся, голодный. На улице холодно, метёт, а у него шёрстка короткая и пузо голое. Забрался в парадную погреться, нашёл этот гадкий батон… Ну и приманил я его. Иди, говорю, хрюпочка, со мной, я тебе покушать дам. И булька немедленно пошёл. С готовностью. Хвоста у него под самый корень нет — так он оставшимся катышком повиливает и всей попой в целом. Мои домашние, конечно, ужасно удивились. Киса распушились, как ёршик для бутылок, взъерошилась, сказала ему: «П-сс-сса!» — и запрыгнула на шкаф. Марк полез здороваться и нюхаться. А хрюпка вздохнул, шмыгнул носом и пошёл на кухню. Как знал, где она у нас расположена. Красивый парень: круглый, как мячик, упругий, курносый, уши громадные, белый с чёрными пятнами. Чистый такой, холёный — недавно потерялся. И, уж конечно, ищут его, такую душку. Беспокоятся, наверное, ужасно. Распечатали мы на принтере объявление «Найдена собака», я побежал его расклеивать, а бульке тем временем дали поужинать. Я вернулся — он всё ещё ужинал. Съел пару мисок собачьего корма, заполировал кошачьим из Кисиного блюдца — и вид у него всё ещё был голодный. Мы ему курятины дали — он и курятину уплёл. Отдувался, шмыгал носом — и по нему было видно, что ему очень хорошо. Просто прекрасно. А Марк с Кисой на это диво просто смотрели потрясённо. Раньше они никогда не видели, чтоб кто-то так аппетитно трескал — и чтоб в кого-то столько вместилось. Ведь хрюпка-то был гораздо, что показательно, мельче Марка. А Марк за один заход столько не осиливал. Вот тут-то нам и позвонили по телефону. Дама, которая потеряла это диво. Мы её пригласили заходить, она пришла очень радостная. А хрюпка обрадовался, конечно, но как-то смущённо, пофыркивал, почёсывал себе бок и ухмылялся как-то неуверенно. Даже виновато. И его хозяйка нам рассказала, что это ушастое диво теряется само. Уже четвёртый или даже пятый раз. Дома его правильно кормят. Диетическим кормом, по часам. А хрюпку это как-то не особо устраивает. Натура у хрюпки стихийно-вольная, и толкает его эта натура порой то в помойке порыться, то поднять на улице какую-нибудь дрянь вроде тухлого рыбьего хвоста.