* * * …Лос-Аркос. Бархатистая музыка берёт в плен сразу, как только переступаешь порог церкви Санта-Мария. Густые звуки органа обволакивают тело, заставляя присесть на ближайшую скамейку, чтобы обратиться в чистый слух. Аккорды и арпеджио заполняют пространство, переливаясь от края до края, вовлекают в гармонию нотных водоворотов и взмывают ввысь под стрельчатые своды. Басовые вибрации осязаемы всей кожей, а высокие ноты проникают в оголённый нерв сердца. Мелодия соединяет небо и землю, рай и ад, свет и тьму… Орган вздыхает то мощно и грозно, то тихо и жалостно. Он очень старый – более двух веков, но это не мешает ему и сегодня погружать прихожан в особое состояние парения, телесной невесомости. В такие мгновения душа освобождается от деспотичной власти ума, от тесной клетки тела и летит легко и свободно к небесным сферам. Или куда-то ещё дальше… Когда последние аккорды смолкают, послезвучие эхом раскатывается в гулкой долине нефа и окончательно замирает среди распятий и цветов. Начинается месса. Слов я не понимаю, да это и не нужно – главное я услышала… После службы падре приглашает пилигримов и местных прихожан во внутренний дворик – там уже накрыт скромный стол с вином и сыром, молоком и печеньем. К нам присоединяются и служители, включая старенького органиста в толстых очках. Все вместе мы разделяем вечернюю трапезу – такова здешняя традиция. Струится тихая неспешная беседа о высоких материях и мирских делах. Те, кому языковой барьер мешает включиться в общий разговор, с интересом вслушиваются в рокот испанской речи, наблюдают за живой мимикой и жестикуляцией испанцев. – Падре, а как вы относитесь к вину? – задаёт вопрос молодой паломник, подливая себе в стаканчик из запотевшего кувшина. – Вино – кровь Господа нашего, – вскинув бровь, отвечает священник, – но нельзя христианину превращаться в вампира. Думаю, каждый может выпить ровно столько вина, сколько своей крови он готов отдать. Любопытный комментарий! Мы с Агнетой переглядываемся и решаем, что свою порцию вина, эквивалентную объему донорской крови на сегодня, мы уже выпили, а потому налегаем на молоко с миндальным печеньем. К задавшему вопрос пилигриму подходят два взъерошенных товарища. Пошептавшись, все трое покидают пределы патио, видимо, не решаясь в стенах храма нарушить озвученную падре рекомендацию относительно дозволенной дозы спиртного. Постепенно рассасывается и остальная компания – завтра рано вставать. Битва при Клавихо Сансол, Торрес-дель-Рио, Виана… Дорога до Логроньо довольно однообразна – сплошные поля и бесконечные виноградники, ровными рядами упирающиеся в невидимую точку горизонта, – но интересна и познавательна с точки зрения начинающего живописца. Классическая перспектива, по которой можно изучать азы пространственной композиции. Рассматривая на просвет виноградный лист, разбирая оттенки земли и лозы, легко постичь тонкости колористики, а наблюдая переход от контраста дня к мягкой приглушённости вечера – освоить технику передачи светотени. Живая и наглядная хрестоматия для пейзажиста. Среди пилигримов идёт художница из Словении Даниэла, которая помимо рюкзака тащит на себе увесистый этюдник с красками. Я не раз видела её примостившейся возле моста или часовни и увлечённо пишущей быстрые этюды. Вот и сейчас, сбросив рюкзак наземь, торопливыми взмахами кисти Даниэла пытается запечатлеть переменчивую игру закатных лучей, запутавшихся в тяжёлых янтарных гроздьях. Мы с Агнетой замираем поодаль, осторожно заглядывая через плечо художницы. На холсте разбросаны хаотичные мазки густого масла самых невероятных оттенков – таких в природе не бывает! Они смешаны неукротимым воображением живописца, преломлены радужкой его глаз, так и только так видящих действительность. Вот удивительно: приведи сюда дюжину художников – и все их картины будут выглядеть по-разному, непохоже одна на другую, чего не скажешь, к примеру, о фотографиях… – Красиво! – заворожённо шепчет Агнета. Даниэла бросает на неё испепеляющий взгляд и резко отворачивается к этюднику. В её движениях сквозит раздражение и неудовлетворённость. – Кадмия не хватает, – бурчит под нос Даниэла, выдавливая из сморщенного жестяного тюбика бурого маслянистого червяка, и лихорадочно смешивает его в общем пятне на дощечке. Потом отходит на пару шагов и придирчиво рассматривает полученный оттенок. Снова смешивает. Мы молча наблюдаем за муками творчества, отойдя на безопасное расстояние. Художница ворчит и сокрушённо вздыхает, вытирая кисть о замусоленную тряпицу. Раскидав вокруг себя тюбики, она перебирает их составы и никак не может добиться нужного результата. Мы – терпеливые наблюдатели, докучливые зрители – переживаем вместе с ней. Наконец с облегчением вздыхаем, когда на лице Даниэлы вспыхивает удовлетворённая улыбка. Она садится на сухую землю и закуривает сигарету. Жадно затягивается, бросая нежный материнский взгляд на только что рождённую картину… То, чего другие достигают (или думают, что достигают) простым щелчком фотоаппарата, Даниэла добивается отчаянным напряжением сил, мобилизацией всех своих творческих и человеческих ресурсов… В далёкие времена, когда эти земли впервые были возделаны и засажены виноградными лозами, не было ни фотоаппаратов, ни диктофонов, ни видеокамер. События многовековой давности, прославившие здешние места, были запечатлены лишь в рукописных летописях и субъективных хрониках, рукотворных картинах и скульптурах. Такими же, как Даниэла, неравнодушными и крайне предвзятыми свидетелями. Одна из знаменательных историй произошла недалеко от нынешней дороги пилигримов, в семнадцати километрах южнее Логроньо. 23 мая 844 года здесь произошла легендарная битва при Клавихо – сражение, ставшее переломным моментом Реконкисты[42], и первое чудесное явление святого Иакова. Накануне битвы с маврами король Астурии Ромиро I увидел сон: «И пребывал я спящим, когда явилось мне видение – в телесной оболочке благословенный Сантьяго, защитник испанцев. И, взирая с удивлением на то, что явилось очам моим, спросил я его: „Кто ты?“ И в ответ услышал, что се благословенный апостол Господень, Сантьяго. И ещё сильнее стало моё удивление, когда чудесным способом достигли до меня сии слова, которые благословенный апостол сказал мне: „Разве ты не знал, что Господь мой Иисус Христос, распределяя другие области земные между моими братьями, другими апостолами, к счастью, отдал мне опеку надо всей Испанией и поручил её моей защите?.. Ободрись и будь храбрым, ибо я приду, чтобы помочь вам завтра с Божьей помощью победить все толпы врагов, окружающих вас. Однако многим из твоих солдат суждено обрести вечный покой, и они обретут мученический венец во время вашей борьбы за имя Христово. И чтобы не было места для сомнений ни для вас, ни для сарацинов, вы узрите меня в белом на белом коне и с белым знаменем в руках. Поэтому на рассвете, покаявшись и исповедавшись в грехах, причастившись крови и тела Христова и отстояв мессу, не бойтесь бросить вызов полчищам сарацинов, взывая к имени Господнему и моему и твёрдо зная, что падут они под лезвиями мечей“. Сказав так, исчезло сладостное видение апостола Божьего…»[43] На следующий день в разгар битвы на поле брани действительно появился всадник в белых одеждах с мечом в одной руке и знаменем в другой. Он скакал на белом коне и разил врагов. За плечами всадника развевался алый плащ, на стяге багровел крест. Воины Ромиро I узнали в нём апостола Сантьяго – покровителя Испании – и, воодушевлённые небесной поддержкой, разгромили армию сарацинов, несмотря на превосходящие силы противника. После этого сражения святой Иаков получил дополнение к своему имени – Сантьяго Матаморос (Santiago Matamoros), что означает «Мавробоец». Позже король Ромиро I основал рыцарский орден Святого Иакова, который существует по сей день. Ещё не раз являлся апостол христианскому воинству в самые трудные и судьбоносные минуты, оказывая моральную поддержку и укрепляя дух верующих. Девиз «Святой Иаков с нами – рази, Испания!» (сокращённо «Сантьяго и Испания!») стал боевым кличем испанцев на долгие годы. На протяжении семи веков имя святого Иакова было мощной объединяющей силой в освободительной борьбе против арабских завоевателей, настоящим «знаменем» Реконкисты. Образ Сантьяго запечатлён в искусстве и литературе. В частности, слова о небесном рыцаре произносит герой Сервантеса Дон Кихот, обращаясь к своему оруженосцу Санчо Пансе: «… великому этому рыцарю багряного креста Господь повелел быть покровителем и заступником Испании, особливо в годину тех ожесточённых боёв, какие вели испанцы с маврами. Вот почему, когда испанцам предстоит сражение, они обращаются к этому святому как к своему защитнику и призывают имя его, и многие сами видели его в бою, видели, как он сокрушал, попирал, уничтожал и истреблял полчища агарян[44] – в доказательство я мог бы привести немало примеров, почерпнутых из правдивых испанских хроник»[45]. После окончания Реконкисты, когда миссия Сантьяго Матамороса была выполнена, среди части христиан появился скептицизм по отношению к роли апостола в освобождении Испании. Стали обнаруживаться неточности в исторических документах, нашлись хроники, дискредитирующие первоначальную трактовку событий. Сомнению подвергся сам факт явления святого Иакова при Клавихо. Некоторые священники и вовсе не желали признавать, что святой апостол может скакать верхом на лошади и размахивать мечом, ведь его предназначение – проповедь и обращение в веру словом. В XVIII веке папе Бенедикту XIV пришлось официально заявить о том, что испанская освободительная миссия апостола является историческим фактом, у Рима нет ни малейших сомнений по этому поводу и дело он считает закрытым. Разобраться в витиеватой истории Испании и ещё более запутанной истории христианства, в особенности его католической ветви, простому смертному крайне затруднительно. Разрозненные кусочки знаний, приоткрывшиеся мне в Пути Сантьяго, – лишь малые крупицы, позволяющие незначительно приблизиться к пониманию того, как и чем живёт Испания. Что питает её корни? Кто вдохновляет сердца людей? Чем обусловлены особенности национального характера? История и мифология – два крыла человеческого наследия. Одна зиждется на точных, проверенных и доказанных фактах, другая основывается на внутренней сущности человека в его бесконечном поиске истины. Легенды, как правило, имеют под собой реальную историческую основу, но она вторична. Главное же их предназначение, по мнению великого древнегреческого мифотворца Платона, – делать представления об истине коллективным достоянием. Легенды, мифы и притчи могут дать нам гораздо больше, чем научные знания и достоверные сведения, подкреплённые томами учёных трудов. Есть ли доказательства того, что тело апостола Иакова в утлой ладье без руля и паруса достигло берегов Испании? Действительно ли Сантьяго на белом коне рубил мечом врага? Правда ли, что солнце замерло над Ронсевальским ущельем, желая помочь рыцарю Роланду? И существовал ли Дон Кихот на самом деле? Ответы на эти вопросы никогда не будут однозначными. В наш век развенчивания мифов, препарирования легенд и низложения героев, во времена, когда голый прагматизм и эгоистические интересы затмевают память души и подменяют подлинную веру, как никогда важны способность восхищаться, умение воздавать почести, готовность самому совершить Поступок… Разве можно оценить в денежных знаках то, что бесценно? Взвесить то, что бесплотно? Измерить то, что не измеримо никакими физическими единицами? Цивилизация сегодня – это мир индексов, рейтингов, брендов и трендов. В нём почти не осталось места для сказки, природы, вдохновения и мечты. Вместо них – реальность, ресурсы, мотивация и целеполагание. Я убеждена, всем нам нужны мифы и сказки, нам позарез нужны настоящие герои, а не звёзды и медиаперсоны, нам крайне показано верить в чудеса и воодушевляться примером тех, кто их уже встретил. Только ради одного этого стоит отправляться по следам кем-то написанных книг, снятых кинофильмов, по стопам мифических героев, по звёздам и по картам, по дорогам земным и небесным, что не кончаются никогда… Винные баталии, языковые барьеры …Изумрудная долина Эбро залита лучами раскалённого солнца. Обезлюдевшие улицы плавятся от зноя, за кружевными занавесками дремлет сиеста. Ла-Риоха, маленькая аграрная провинция Испании, знаменита на весь мир своими бескрайними виноградниками, бодегами[46] и терпкими сухими винами, известными под общим названием «риоха». Считается, что микроклимат Ла-Риохи, заключённой в круглой чаше среди горных хребтов Кантабрии и Иберии, идеально подходит для вызревания винной ягоды. Виноградники занимают большую часть всех сельскохозяйственных угодий. Остальные земли засажены пшеницей и овощами. По горным пастбищам бродят стада коров и отары овец – гулкие разноголосые бубенцы звенят на все лады. Пастухов не видно. Зато довольно часто встречаются пастушьи собаки с пыльной шерстью и натруженными мозолистыми лапами. Пробегающие по небу затейливые кудряшки кучевых облаков создают тенистую рябь на ярких и сочных цветовых пятнах: рыжая земля, белесые камни, жёлто-салатовые поля, малахитовые рощи… Миниатюрная провинция сыграла весомую роль в истории Испании. Археологические находки свидетельствуют о том, что виноделие здесь процветало ещё во времена римских завоевателей. Именно римляне, обосновавшиеся когда-то в долине Эбро, научили искусству виноделия местных жителей. Производству вина в этих краях не помешало даже владычество мавров. В Средние века правила изготовления напитка были закреплены законодательно (первый документ такого рода был издан в 1650 году). Официальный контроль качества принёс свои плоды, тем не менее Ла-Риоха, как винодельческий регион, имела тогда лишь местное значение. Конец XIX века стал эпохой переворота, ознаменовав становление винной индустрии провинции. И помогла ей в этом эпидемия филлоксеры[47], разразившаяся во Франции и погубившая значительную часть её виноградников. Напасть заставила прославленных французских виноделов обратить свои взоры на плодородные земли соседней Испании, в частности на долину реки Эбро. Оттуда стали импортировать виноград, и вскоре о винах из Ла-Риохи заговорила вся Европа. Опыт бордосцев пригодился в оттачивании мастерства риохских виноделов: они научились у соседей купажированию (смешивание различных сортов винограда) и стали выдерживать вина в старых дубовых бочках. В 1945 году Ла-Риоха была провозглашена первым испанским винодельческим районом DO (Denominación de Origen)[48], а в 1991 году регион был удостоен статуса DOC (Denominación de Origen Calificada)[49] – единственный в Испании. Испанская риоха давно соперничает с французским бордо. Решающий фактор в конкуренции – погода. Где лето лучше для вызревания винограда – там и вкуснее вино. В международном рейтинге качества вин за последние три десятка лет между марками сохраняется честная ничья. Винодельческое соперничество касается не только «старшей сестры» Ла-Риохи – Франции, но и её ближайшей соседки – провинции Бургос. Мы с Агнетой по наущению пилигрима Рональдо решаем сделать небольшой крюк, оторваться от жёлтых стрелок и осмотреть монастыри Юсо и Сусо. Они теснейшим образом связаны с историей Ла-Риохи и её винными традициями. Местные святые – Хуан, Фелиций и Педро – всегда поощряли воинственный дух испанцев, будь то праведная Реконкиста, междоусобные сражения бургосцев и ла-риохцев за обладание горой Рискос-де-Билибио или винные баталии. Дни почитания святых – 24, 25 и 29 июня – сливаются в недельную фиесту, привлекающую внимание всей Европы. Финальная ее часть – великая Винная баталия (La batalla de vino) между жителями Аро (провинция Ла-Риоха) и Миранда де Эбро (провинция Бургос). Сегодня к одной из воюющих сторон может примкнуть любой желающий, пусть и не имеющий никакого отношения к давнему историческому конфликту. Во все времена соседям было о чём поспорить и чем доказать свою правоту. А уж привлечь на свою сторону третейского судью или случайного свидетеля – вообще милое дело! Что уж говорить о сотнях чужестранных наблюдателей, готовых вступиться за правое дело со всем пылом и рвением новобранцев! Покровители здешних мест, как и святые по всей Испании, мудры, великодушны и снисходительны к человеческим слабостям. Поэтому предрассветное паломничество на гору, к монастырю Юсо, где хранится старинное полотно с живописанием деяний святого Фелиция, и торжественная месса в его честь плавно перетекают в винные «бои без правил» и хмельное парламентёрство. Хотя нет, одно правило всё же существует: никто не покидает поле битвы сухим и трезвым. Муниципальные власти выделяют приличную сумму из своего отнюдь не безразмерного бюджета на всеобщее увеселение. В ходе баталий ежегодно расходуется от 50 до 80 тысяч литров первоклассного риохского вина. Бойцы-виномётчики используют различные типы вооружения. В большой чести старинное, веками зарекомендовавшее себя оружие – бурдюки «бота», выпускающие при падении или давлении мощную тонкую струю жидкого боеприпаса. Но годятся и любые другие ёмкости: от пластиковых бутылок, вёдер и кастрюль до автомобильных канистр и садовых распылителей. Вино льётся рекой, оставляя на земле багряные лужи, жутковато напоминающие кровь. «Раны», полученные в бою, имеют исключительно токсическое происхождение и проходят сами собой через какое-то время. К вечеру все участники побоища, мокрые и весёлые, собираются за общим обеденным столом, накрытым прямо у подножия горы – виновницы конфликта. Рональдо признаётся, что дважды принимал участие в Винной баталии. В первый раз, будучи молодым и неопытным бойцом, он сразу был наголову разбит меткими винными струями бывалых воинов из Миранды де Эбро и вынужден был покинуть поле боя во избежание тяжёлой винной контузии. Во время бесславного отступления его ещё и обстреляли прячущиеся по кустам «партизаны». Но во второй раз Рональдо подготовился к сражению основательно. Его щитом стал непромокаемый дождевик «чубаскерос», в запасе имелся сухой комплект обмундирования, а оружие он позаимствовал у своего испанского друга. Но главное – он приобрёл стойкий иммунитет против психических расстройств, связанных с нецелевым использованием десятков тысяч литров драгоценной пьянящей жидкости. Что ж, на дворе конец июля, и я довольна тем, что не приходится подвергать своё психическое, да и физическое здоровье таким непомерным нагрузкам и тяготам винной войны. Меня вполне устраивает винный мир! Если погода в Ла-Риохе этим летом будет такой, как сегодня, – богатый урожай винограда и победа в винном соревновании ла-риохцам обеспечены. Мы же с Агнетой соревнуемся сегодня с группой корейских паломников. С утра все вместе дружно покинули альберг и теперь идём дистанцию почти корпус в корпус: то они обгоняют нас, то мы их. Корейцы не говорят ни на русском, ни на польском, ни на английском, но общаться очень хотят. Это заметно по их широким улыбкам и заразительным жестам. Испанского они тоже не знают. Как же справляются в пути? Как спрашивают дорогу и покупают еду? Впрочем, и мой скудный английский часто оказывается невостребованным в испанской глубинке. Язык международного общения в ходу лишь в крупных городах, где это общение в основном и проистекает. Но стоит чуть углубиться в провинциальные дали, как сразу превращаешься в мима-дилетанта, зачитывающего по бумажке жизненно важные фразы типа «дондэ эста эль сэрвисьо?»[50] или «куанто куэста эль пан?»[51] Случаются и курьёзы. Однажды я зашла в аптеку, чтобы купить солнцезащитный крем (свой я забыла в приюте, а на дворе стояло ужасное пекло). Скажу сразу, что аптека в испанской деревне – это одна единственная полка в лавке, до боли напоминающей российский сельмаг. Хлеб, вино, лампочки, мыло, нитки, резиновые сапоги, гвозди, собачий корм, крысиный яд – всё размещено на более чем скромной площади в десяток квадратных метров. Часть товара лежит в задней комнате, но местные знают наизусть весь ассортимент. На аптечной полке тоже выставлено далеко не всё, что есть в продаже, так что нельзя просто ткнуть пальцем в витрину и показать, что тебе надо. До следующего населённого пункта далеко, поэтому выбирать не приходится. Сняв рюкзак и откашлявшись, я принялась жестами изображать свою потребность. По моему замыслу быстрые движения рук от потолка к плечам должны инсценировать палящие солнечные лучи, от которых и проистекает моя проблема. Хозяин аптеки смотрел мою пантомиму, приоткрыв рот. Спустя минуты три он скрылся за дверью подсобки. «Наконец-то понял», – обрадовалась я. Но рано. Вернулся мужик не один, а с двумя сеньорами – пожилой и молодой, по всей видимости, женой и матерью. Мне пришлось с самого начала повторить весь спектакль. Теперь на меня заворожённо смотрели три пары глаз. «Это успех», – пронеслось в голове. Но защитного крема на прилавке так и не появилось. Тогда я решила пойти другим путём: взять ручку и нарисовать солнце. Но ручку надо было ещё попросить, то есть снова изобразить жестами. Левой ладонью я показала лист бумаги, а сложенными в щепоть пальцами правой начала как бы писать. Хозяин кивнул и протянул мне визитку. Вошли двое мальчишек и начали хихикать, а потом и хохотать в голос. Вскоре я стояла в окружении группы селян и чувствовала себя уличным мимом, зарабатывающим на обед. Совсем отчаявшись, я произнесла всплывшее в голове слово «соларис», вспомнив о его латинском происхождении. Дело сдвинулось с мёртвой точки – мне подали панамку в горошек. Я отрицательно замотала головой и бросилась к рюкзаку, откуда с неимоверными усилиями извлекла косметичку, а из неё – тюбик крема. «Соларис», – повторяла я, показывая пальцем на крем, а потом на плечи. Тут и пала стена непонимания. Охнув от облегчения, хозяин снова скрылся за дверью и тотчас вернулся с баллончиком, простоявшим в кладовке, видимо, не один год. Он смахнул с него пыль и написал фиолетовой ручкой прямо на крышке цифру пять. Я поняла, что это цена. Отсчитав монеты, забрала спрей и сердечно поблагодарила вспотевшего от напряжения испанца, порадовав его знакомым и родным словом «грасиас». …В Логроньо мы прибываем уже затемно. В монастырском альберге встречаем и опередивших нас улыбчивых корейцев, и художницу Даниэлу, и винного стрелка Рональдо, и многих других, ставших уже родными пилигримов. Знакомимся и с новыми попутчиками. За длинным столом в трапезной сидят плечом к плечу путешественники со всего мира. Сам падре в сутане и фартуке обслуживает паломников: подливает густой чесночный суп, угощает вином, подкладывает ноздреватые куски тёплого, испечённого в монастырской пекарне хлеба. Параллельно с трапезой начинается концерт. Чернокожий парень в вязаной шапочке читает рэп. В тексте речь идет о Камино Сантьяго, и Джим (так зовут рэпера) говорит, что сочинил его несколько дней назад. Потом другой пилигрим достает гитару и наигрывает что-то похожее на скандинавскую балладу. Следом кореянка Сильвия исполняет национальную музыку на смешном инструменте в две струны. Профессиональный флейтист Гвидо из Флоренции выдувает грустную одинокую мелодию, от которой наворачиваются слёзы. Наступает и мой черёд. Я выбираю казачью песню «Ой, то не вечер…» – беспроигрышный вариант для застолья! Надо же – совсем не волнуюсь, мой голос льётся плавно и переливчато под своды потолка. Сотни глаз – синих, карих, серых и зелёных, узких азиатских и круглых европейских, маленьких и огромных, миндалевидных, влажных, широко распахнутых и полуприкрытых, юных и мудрых, счастливых и печальных – устремляются на меня. Агнета тихонько подпевает… Тайна монастырского склепа Долгие проводы – лишние слёзы. Наутро я сажаю Агнету с детьми на рейсовый автобус Логроньо – Сарагоса. Мотор уже урчит, прогреваясь перед дорогой. Распростёртые крылья багажника призывно открыты, в его утробе исчезают один за другим чемоданы, рюкзаки, ящики, зачехлённые удочки и сложенные велосипеды. Ева прилепила курносую мордашку к окну и, распластав нос и губы по стеклу, пытается меня рассмешить. Ежи воткнул в уши наушники и готовится спать. Агнета суетится, что-то поминутно застёгивая и расстёгивая, поправляя, распихивая и благоустраивая вокруг себя, но я знаю – так она скрывает грусть. Я тоже бодро улыбаюсь и показываю через стекло, мол, звони, пиши. Но вот водитель запрыгивает на подножку, улица оглашается рёвом клаксона, и автобус, грузно разворачиваясь, выходит на трассу. Я машу рукой вслед. В самый последний момент Агнета высовывает голову в приоткрытое окно и кричит: – Элена, я научилась плакать! – Из глаз у обеих брызжут слёзы. …Через пару часов, ступая по вмурованным в мостовую железным пластинам со стрелками и ракушками, я покидаю Логроньо. Мою спину от шеи до поясницы профессионально охватывает новый удобный рюкзак, купленный в спортивном отделе супермеркадо[52], и теперь я чувствую в себе силы идти дальше, дольше и значительно легче, чем прежде. Снова мелькают знакомые жёлтые стрелки и незнакомые названия городков: Наваретте, Вентоза… * * * Если б меня спросили, какой из городков больше всего соответствует образу провинциальной Испании, я бы, не задумываясь, ответила: Нахера. Жаркий и пыльный, в меру разрушенный, но достаточно сохранённый, он прибился к подножию розовых скал, поросших редким лесом и скрывающих в своих недрах массу загадок и тайн. Археологи нашли в них остатки древнего поселения, датируемого бронзовым веком. Мягкий песчаник порист и ноздреват, как гигантская пемза, от великого множества пустот – часть их природного происхождения, часть вырыты людьми, а некоторые пещеры, скрытые от глаз, преобразованы в подземные часовни и храмы. В период мавританского владычества в них прятали, защищая от осквернения, христианские святыни. На месте одной из древних пещер – той самой, в которой король Памплоны Гарсия в 1050 году во время охоты нашёл деревянную статую Богородицы, – теперь стоит церковь Санта-Мария ла Реаль. А найденная тысячелетие назад статуя Пресвятой Девы украшает сейчас алтарь её подземной часовни. Когда-то Нахера была даже столицей. Мавры, разрушившие в X веке Памплону, обязали короля Наварры перенести сюда центр государства и королевский двор. В течение полутора веков в столичной Нахере жили наваррские и кастильские короли, видные учёные и церковные деятели. А сейчас многие из вельможных особ покоятся в монастырском склепе Санта-Мария ла Реаль. Туда, оставив рюкзак в рюкзачной очереди перед альбергом, я и отправляюсь. Почему именно туда? Во-первых, на улице ужасная жара, а в склепе всегда прохладно. А во-вторых, где, как не в подземелье с мертвецами, можно восстановить своё душевное равновесие? Постояв рядом с гробами великих властителей ушедших эпох, так просто и легко обрести осознание полноты и величия твоей собственной, пусть не столь великой, но от этого не менее ценной жизни. Для того чтобы попасть в склеп, сперва надо проникнуть внутрь старого бенедиктинского монастыря, а сделать это не так-то просто. Никакого расписания открытых дверей или часов работы нет и в помине. Кроме того, сейчас время сиесты, одинаково священной как для мирян, так и для монахов, поэтому звонить в медный колокольчик возле массивных запертых дверей как-то неловко. Я подбадриваю себя мыслью о том, что я издалека, а путникам, тем более пилигримам Камино Сантьяго, прощается многое – почти всё. Собираюсь с духом и дёргаю ветхую цепочку. Тишина. Переминаюсь с ноги на ногу и уже готова ретироваться, но всё же решаюсь повторить попытку. Звоню ещё раз, чуть дольше и настойчивее. На моё настырное дилиньканье выходит заспанный монах в выгоревшей сутане и вопросительно смотрит на меня. На его лице написано любопытство, смешанное с плохо скрываемым раздражением. Я приветливо здороваюсь и повторяю назубок заученную за время пути фразу «Сой перегрино. Сой де Русиа», и дальше спрашиваю по-английски, не разрешит ли он мне осмотреть монастырский склеп, ибо я очень интересуюсь средневековой историей Испании. – Одну минуту, – говорит хмурый монах на чистом английском и запирает дверь прямо у меня перед носом. Я жду минуту, пять, десять. Наверное, рассерженный грубой побудкой служитель таким образом решил избавиться от непрошеной гостьи. Но нет – вскоре засовы скрипят снова, и на пороге появляется знакомый уже монах с другим – более пожилым и менее хмурым. Сутана второго отличается по цвету и крою, и я решаю, что это кто-то из старших, быть может, даже сам аббат. Меня приглашают зайти – я опускаю несколько монет в прорезь деревянного ящика с надписью «донативо» и следую за ними. Пройдя по длинной розово-каменной аркаде, миновав большую пустынную церковь и сонный дворик с пожухлыми от зноя платанами, мы резко сворачиваем за угол и спускаемся по крутой лестнице вниз. Воздух с каждым шагом становится холоднее и гуще, веет сыростью подземелья, и вот мы входим в мрачный подвал. Аббат включает свет, и тусклая электрическая лампочка без плафона высвечивает древние каменные изваяния и саркофаги. Искусственное освещение выглядит нелепым в погребальном покое, не знавшем иного света, кроме факелов и свечей. Я вздрагиваю от неожиданности: по обеим сторонам от входа стоят каменные рыцари в человеческий рост. В руках у них грозные алебарды, они готовы убить каждого, кто посягнёт на вечный покой монархов. Когда глаза привыкают к тусклому освещению, я замечаю чуть дальше коленопреклонённые статуи королей и королев, тоже в натуральную величину. Кажется, будто бы они только что творили молитву Богородице – руки сложены ладонь к ладони у груди, – но под смертоносным взглядом горгоны Медузы превратились в неподвижные изваяния. Вокруг окаменевших вельмож, в бездонных нишах подземелья гробы и саркофаги в хлопьях паутины, местами покрытые замшей бесцветного мха. Путаная вязь имен: Бланки, Гарсии, Санчо, Клары и Беатрисы, наваррские, кастильские, леонские, составляющие династический клубок раннего Средневековья, не подлежащий распутыванию и разматыванию, – только целиком и неделимо можно воспринимать этот посмертный букет некогда ярких имён и пышных титулов. Благородные и Храбрые, Жестокие и Великолепные – сейчас все они одинаково мертвы и спокойны. Только каменные таблички с выбитыми на них именами, выцветшие закорючки в монастырских летописях и печальное почитание в сердцах тех, кто ещё помнит. Я отдаю дань уважения властителям минувших веков, почтив их минутой молчания, благодарю монахов и выбираюсь из царства мёртвых в светлый день. Солнечное тепло, в которое я возвращаюсь после ледяного склепа, действует благотворно и живительно. Городок оживает после летаргии сиесты: женщины развешивают на балконах бельё, мужчина с закопчённым лицом разгружает ящики с виноградом, другой – усатый старик в тёмной от пота рубахе – правит повозкой с сеном. Запряжённая в неё пара волов мается от докучливых мух, вздрагивая всей кожей. Рыбаки толпятся вокруг единственного в мелководной речке Нахерильо омута. Альберг давно открыт, и я спешу в него, опасаясь: хватит ли места? Он хоть и большой (вмещает сотню человек), но один-единственный в городе. Мой рюкзак сиротливо стоит у дверей, целый и одинокий. Я беру его в охапку и захожу внутрь. На ресепшен меня приветствует пухленькая француженка-госпитальер. Все пилигримы уже устроились в большом, похожем на казарму помещении, искупались в душе и теперь громко и весело готовят ужин на общей кухне. По телевизору в холле транслируют футбольный матч «Атлетик Бильбао» – «Реал Мадрид», и несколько мужчин с наслаждением развалились на диванах. Бразильянка с тюрбаном из полотенца на голове настойчиво зовёт кого-то из глубин спальни. Обстановка – как в студенческом общежитии.