Девушка на ресепшен обращается ко мне сначала на испанском, потом на французском, потом на немецком… английского она, увы, не знает. Тогда я вытаскиваю из кармана заготовленную бумажку и по ней зачитываю с выражением: «Ола! Ай пласас либрес эн эль альбэргэ?»[53] «Пэрдон, эль альберге эста комплето»[54] – отвечает девушка, огорчённо разводя руками. Ну вот, похоже, придётся проситься обратно в монастырь, потому что ещё шесть километров до следующего альберга я уже не осилю. Волоча за собой рюкзак, я понуро плетусь к выходу и вдруг слышу на чистом русском: – Эй, подожди! Ты – Елена? – Да, – отвечаю, обалдев. – А я – Виктор, – представляется окликнувший меня мужчина в усах, – работаю здесь госпитальером. Мне сказали, что среди пилигримов есть русская, зовут Елена. Давно тебя поджидаю, и между прочим, занял место, притом самое лучшее: не могу же я бросить своих на произвол судьбы! – Виктор, да ты просто спас меня! – Я вприпрыжку возвращаюсь назад, испытывая радость бездомного, обретшего нежданный кров. Есть люди, тёплые и уютные, как дом. Обнимаешь их и понимаешь: ты дома! У них тихие голоса, крупные руки и добрые глаза, такие, как у Виктора. Он не только предоставил мне банальную крышу над головой, но и подарил настоящее ощущение дома. И где? – в месте, абсолютно далёком от самого понятия домашнего уюта. А ещё – русский язык, и значит, можно говорить обо всём на свете много, долго, свободно и легко! – Представляешь, Лен, я полтора года не видел русских, не слышал русскую речь, – говорит госпитальер. – И давно ты здесь, в Испании? – Пятый год, – отвечает Виктор. – Слушай, давай так: ты сейчас устраиваешься, – он указывает рукой на кровать возле окна, – по-быстрому приводишь себя в порядок, и мы идём ужинать к мэру города. – Что? Ты шутишь? – Ладно, к бывшему мэру! – улыбается Виктор, довольный произведённым эффектом. – Может, не стоит? – Я с сомнением разглядываю свои руки с траурной каймой походного «маникюра», прикидываю в уме, что чистого осталось в моём скудном гардеробе. – Да не бойся ты, сейчас он работает дворником! Ничего себе! – из князя в грязи! Такое вообще бывает? – это про себя, а вслух: – Ну, если только к дворнику… – А ещё он возглавляет местное отделение Ассоциации друзей Пути Сантьяго и курирует этот альберг, – добавляет Виктор. Моё патологическое любопытство к незаурядным судьбам и редким экземплярам человеческой породы берут верх, и мы договариваемся через час встретиться в холле. Быстрый душ, судорожное перетряхивание содержимого рюкзака… Белый хлопковый джемпер, купленный вместе с рюкзаком в Логроньо, слегка помят, но ничего, на мне разгладится! Наскоро сушу волосы, делаю лаконичный макияж, надеваю чистые джинсы – и через сорок минут я готова к знакомству с мэром-дворником. Оставшееся время посвящаю чистке и полировке ногтей – и вот я уже почти леди в преддверии светского приёма. Увидев меня, Виктор одобрительно оттопыривает вверх большой палец. Он тоже умылся, причесал усы, приоделся в парадное и в своей белой рубахе выглядел бы даже франтовато, если бы не доисторические сандалии на босу ногу, цвет которых сделался неопределённым ввиду длительного срока их эксплуатации (не ног, а сандалий!). – Невероятно удобная, ноская обувь, – произносит Виктор, поймав мой взгляд. – И невероятно надёжные, удобные и крепкие ноги, – добавляю я, намекая на их нерушимую связь. Поучительная встреча с дворником До трактира, где намечена встреча, мы доходим за считаные минуты. С наступлением сумерек городок на глазах оживает. Узкие улицы, казавшиеся во время сиесты забытыми декорациями давно отснятого исторического фильма, наполняются людскими голосами, смехом, летучими вечерними ароматами и дразнящим запахом свежей вкусной еды. Мы ныряем в подворотню и оказываемся в крохотном мощёном дворике, уставленном столами и стульями. Сквозь открытую дверь снуют туда-обратно две кудрявые черноволосые девушки, опоясанные длинными рыжими передниками. Это сёстры-погодки, а трактир принадлежит их отцу – дону Хосе-Антонио. Родословная хозяина восходит к династическим корням Нахеры, познакомиться с которыми я имела честь сегодня в склепе монастыря. На фасаде дома красуется громоздкий фамильный герб, состоящий из хитрых переплетений лозы, обвивающих крест. Геральдическими деталями отмечены также стены во дворе, ниша над камином, спинки стульев и даже полотенца в руках официанток. Вскоре к нашему столику подходит коренастый крепыш с испепеляющими угольками глаз, жгущими из-под нависших карнизом бровей. Это и есть экс-мэр Нахеры, сеньор Хавьер. Смуглая, идеально гладкая лысина обрамлена ровным полукругом жёстких, как обувная щётка, смоляных волос. Синеватый подбородок чисто выскоблен, в густых нательных зарослях в разрезе рубашки прячется крупный католический крест. Сеньор Хавьер являет собой полную противоположность высокому субтильному Виктору. Внешне они напоминают легендарный тандем Дон Кихота и Санчо Пансы, только наоборот: Виктор – верный оруженосец, рассудительный помощник и преданный слуга, Хавьер – бесшабашный рыцарь-идальго, упрямый господин, неисправимый романтик. А вместе – колоритный дуэт, разительно контрастный по темпераменту, складу мышления и происхождению. Но, как поведал мне Виктор, дружат они уже третий год, а завести друзей-испанцев – задача не из лёгких! – Это сеньора Элена, – представляет меня Виктор, – пилигрим из России, пишет книгу об Испании и Пути Сантьяго. – Сеньор Хавьер, председатель Ла-Риохского отделения Ассоциации друзей Пути Сантьяго, мой друг. Друг бережно пожимает мои пальцы, и мы теснее придвигаемся к столу. Чернокудрые сёстры по знаку сеньора Хавьера приносят бутылку вина, хлеб и сыр, вручают каждому меню. На обложке потёртой кожи оттиснут всё тот же герб – до чего же неистребима тяга испанцев к геральдической символике, гордость за свои дворянские корни. К слову, практически все без исключения современные испанцы являются в той или иной степени потомками королей, вельмож, дворян или, по меньшей мере, посвящённых рыцарей. Возможно, отсюда проистекает их горделивая стать, нарочитое пренебрежение к монотонному труду, нерушимая традиция праздного и праздничного проживания жизни, а вовсе не от природной лености или колониальной привычки брать. – Сеньор Хавьер, расскажите о себе, – прошу я после первого бокала за знакомство. – Виктор упоминал о вашей необычной судьбе. Мне очень интересно услышать о ней из первых уст. – Давайте я лучше расскажу о Нахере. Знаешь ли ты, Элена, что наш город в Средние века был крупным центром по переводу манускриптов? Нигде больше не было такого почтительного отношения к людям других вер. Здесь жили в относительном спокойствии колонии иудеев и мусульман, трудились еврейские ученые, арабские мудрецы. – А как же Реконкиста? – А что Реконкиста? Освобождение земель от завоевателей вовсе не мешает перенять знания, мудрость иноверцев. Ну, какой смысл отказываться, например, от арабских достижений в области медицины? В своё время это хорошо понимал французский аббат Пётр Достопочтенный. В 1142 году он прибыл в Нахеру, чтобы совершить свой титанический труд – перевести важные исламские книги и документы на латынь. Делалось это в несколько этапов: сначала с арабского языка переводили на еврейский, потом с еврейского – на кастильский, а уж с кастильского – на латынь. В процессе работы аббат не раз обращался за помощью и к иудеям, и к мусульманам, они делали встречные переводы, придумывали новые термины. В общем, осуществить эту грандиозную задачу было непросто, говорю вам как профессиональный переводчик. – И что же перевёл Пётр Достопочтенный? – Главное – это Коран. В течение четырёх веков его перевод оставался самым точным и авторитетным в мире. Были и другие работы, – сеньор Хавьер загибает короткие пальцы, – античные легенды, философские трактаты, научные труды и даже арабская поэзия. – Сеньор Хавьер, вы сказали, что тоже были переводчиком? – Меня не отпускает мысль познакомиться с судьбой бывшего мэра, хотя заслуги Петра Достопочтенного мне тоже небезразличны. – Да, был и переводчиком. Впрочем, проще сказать, кем я не был! – с усмешкой говорит разомлевший от вина и мяса рассказчик. – Тогда скажите, кем вы не были. – Я никогда не был трусом, нытиком и подлецом. – Горящий и без того взор сеньора заискрился новыми всполохами чувств. – Я всегда жил честно, ничего не боялся и никогда не жаловался на судьбу. Хавьер разлил остаток вина по бокалам и попросил ещё бутылку. – Я был столяром, солдатом, учителем, переводчиком, секретарём муниципалитета, мэром Нахеры, в последние годы – директором мебельной фабрики. Из-за кризиса закрылась половина предприятий по всей Испании, остановился и наш комбинат. Я, как и многие другие, остался без работы. Виктор ёрзает на стуле, с трудом подбирая слова для перевода неприятных воспоминаний друга. «Может, сменишь тему?» – красноречиво вопрошают его глаза. – Да, кризис коснулся всех, и у нас в России тоже, – дипломатично замечаю я. – Но знаешь что? – Хавьер не услышал моего замечания. – Тебе как писателю должно быть интересно, как переживают кризис, да и вообще любые трудности разные люди. – Да, очень интересно, – соглашаюсь, – но не каждый станет говорить о своих проблемах, даже если они из разряда бывших. – Верно, в обществе не принято рассказывать о неудачах – только об успехах. Хотя, по мне, и удачи, и неудачи – это части одной и той же жизни. Порой проблемы как раз и проявляют характер человека. Кто-то выпрыгивает из окна, если его состояние сократилось на миллион, – человек готов потерять жизнь, но не статус. А кто-то продолжает жить, даже когда теряет всё. Или почти всё. Вот как Викто́р. – Хавьер уважительно хлопает друга по плечу. Виктор досадливо машет рукой, возражая против перевода темы на его персону, и что-то коротко говорит другу по-испански. – Я сейчас, например, работаю дворником, убираю улицы, – продолжает Хавьер. – Это, наверное, трудно – убирать улицы города, которым когда-то управлял? – задаю я неудобный вопрос, который в эту минуту занимает меня больше всего. – Как сказать… – задумывается экс-мэр, – с одной стороны да, трудно: ведь я могу гораздо больше. Но в то же время это лучше, чем жить на пособие. Нас всегда беспокоит, что скажут о нас другие люди, – рассуждает Хавьер. – Как посмотрят? Как оценят? Что подумают? На самом деле главное – что думаешь о себе ты сам. Если стесняешься своего положения, если удручён, обижен на судьбу, то и другие будут воспринимать тебя как проигравшего, от которого отвернулась фортуна. Если же стойко переносишь испытания, уверен в себе и продолжаешь действовать, то никто другой не сможет усомниться ни в тебе, ни в твоём будущем. И потом, если б не было потерь и поражений, как тогда мы могли бы оценить вкус победы? – На мой взгляд, победа как раз и состоит в том, что вы не сломились, не упали духом, что говорите без стеснения такие важные и нужные для других людей вещи. – Спасибо, Элена! – горячо благодарит Хавьер, прикладывая ладонь к войлочной груди в разрезе рубахи. – Если тебе что-нибудь понадобится, когда будешь писать книгу, смело обращайся ко мне. – И он вручает мне визитку. Там написано… нет, не «дворник города Нахеры», а «председатель АДПС, департамент Ла-Риоха». Остаток вечера мы проводим в лёгкой беседе о радостях жизни, смаковании риохи и восхитительных блюд от потомственного дворянина – дона Хосе-Антонио. Ранним утром, выйдя из альберга, я столбенею при виде сеньора Хавьера за работой. Никаких привычных мётел, лопат или вёдер, замызганных халатов и телогреек. Сеньор дворник одет в униформу, которой позавидовали бы и военные лётчики, и нефтяники Сибири, и пилоты «Формулы-1». Продумано всё до мелочей: удобная эргономичная обувь (на каждый сезон – своя), высокотехнологичная куртка с отражателями и умной системой теплообмена и вентиляции, головной убор под погоду, респиратор и белые (!) перчатки. За спиной – ранец – так выглядит уличный пылесос, предназначенный для всех видов уборки. От ранца отходит толстый гофрированный шланг с насадкой, которым, как хоботом, всасывают мусор, пыль и грязь. Есть режим мойки для витрин, мостовых и парапетов. Есть разнообразные приспособления: для чистки памятников, деревянных скамеек, дорожных знаков и указателей. Периодически дворник достаёт из ранца герметично утрамбованный пакет с мусором и отправляет его в специальный контейнер. Время работы дворника не более трёх часов. Существует профсоюз дворников и уборщиков, который строго следит за соблюдением норм и условий труда. После вахты по уборке закреплённой территории весь день свободен. Я постеснялась вчера спросить, как оплачивается труд дворника, но, судя по привычкам Хавьера, вполне достойно! И ещё. То, как выполняет друг Виктора свою работу, с каким лицом, с каким выражением глаз, как он улыбается знакомым и разговаривает с друзьями, не оставляет сомнений в искренности сказанной им вчера фразы: «… главное – что думаешь о себе ты сам. Если стойко переносишь испытания, уверен в себе и продолжаешь действовать, то никто другой не сможет усомниться ни в тебе, ни в твоём будущем…» Лично у меня нет ни малейших сомнений, что у Хавьера всё в порядке и что именно так надо рассуждать и так поступать, если вдруг жизнь преподносит тебе не очень приятный сюрприз. А мой сегодняшний сюрприз оказался чрезвычайно приятным: Виктор взял выходные и намерен часть Пути пройти вместе со мной, а заодно рассказать обо всём, что успел за четыре года узнать о Ла-Риохе и об Испании. «Попрактикуюсь в русском, а то скоро совсем забуду» – так объясняет он своё решение. Страх и бесстрашие …Асофра, Санто-Доминго-де-ла-Кальсада, Белорадо, Сан-Хуан де Ортега – это наш маршрут на ближайшие дни. Конечная для Виктора точка – Бургос, потом ему нужно будет возвращаться к обязанностям госпитальера, а я продолжу свой путь дальше. По дороге Виктор обещает познакомить меня ещё с одним своим испанским приятелем – виноделом-миллионером Хосе Морено, показать церковь, на алтаре которой живут настоящие курица и петух, и научить готовить чесночный суп – любимое блюдо пилигримов с незапамятных времён. Бодега Хосе Морено, куда мы направляемся для более глубокого знакомства с винным миром Ла-Риохи, расположена по дороге на Асофру. Название городка запомнилось мне из книги Коэльо как место встречи героя с дьяволом, явившимся в образе чёрного пса. На самом деле речь шла о страхе. Паломника Пауло спасает от нападения случайно проходящая мимо монашенка, не ведающая чувства страха. Но осознание приходит позже. «Пока ты не принял угрозы, – говорит наставник, – ничто не угрожает тебе… Никогда не забывай… о том, что отступление, так же как атака – неотъемлемая часть боя. А вот леденящий, сковывающий страх – нет»[55]. В сражении со страхом не бывает ничьей – или победа, или поражение, или ты одолеваешь страх, или он тебя. В нашей повседневной жизни мы довольно часто употребляем фразы типа «боюсь, что…», «я опасаюсь, как бы…», не подозревая, что тем самым «прописываем» страх в своём сердце, в своих мыслях. Страх заставляет нас совершать действия и поступки, о которых впоследствии мы горько сожалеем. Или, наоборот, не совершать действий и поступков, единственно верных на данный момент. Современного человека окружает множество страхов: страх потерять работу, статус, имидж, лишиться денег, связей, страх не соответствовать принятым стандартам, страх потерпеть неудачу, утратить влияние, упустить выгоду, страх быть отвергнутым, осмеянным, непонятым… Не говоря уже о мелких, бытовых боязнях и фобиях: темноты и высоты, пауков и лифтов, толп и болезней. Но, пожалуй, один из самых глубоких и архаичных страхов, коренящихся в самой глубине человеческого существа (после страха смерти), – это страх одиночества. Очутиться одному в незнакомом месте, среди чужих или чуждых тебе людей – непросто. Оказаться один на один с самим собой – ещё сложнее. А проживать жизнь в непрерывном потоке подобных обстоятельств и вовсе тяжкое испытание. Не для каждого. Поэтому многие предпочитают компромисс – пусть рядом будет хоть кто-то. Рожают детей, чтобы было кому «подать стакан воды» в старости. Работают, чтобы «быть на виду», «быть как все». Соглашаются день за днём проводить среди тех, кто неинтересен, скучен, а то и откровенно враждебен. Общаются с нужными людьми, вращаются в тусовке, чтобы быть в курсе, в тренде, на волне, в обойме, не вполне понимая: зачем? Просто по-другому страшно. На самом деле для человека опасно и разрушительно само чувство страха, а не предмет, который его вызвал. И человек бывает сильно удивлён, если случается то, чего он боялся больше всего на свете, но при этом мир не перестаёт существовать, а жизнь течёт своим чередом, словно не замечая происшедшего. Страх очень трудно, почти невозможно побороть, преодолеть усилием воли. Но противника можно обезоружить, для этого нужно всего-то – осознать его, то есть понять и признать: да, это мой страх. Осознание страха – первый шаг к бесстрашию. Пока я размышляю о страхе, мир вокруг меня на глазах меняется. Небо заволакивает душная серая мгла, из-под ног взвихривается пыльный смерч, толстые деревья вдали гнутся, как каучуковые. Воздух густеет и электризуется тревожным предчувствием. И я начинаю бояться… грозы. Поворачиваю голову – рядом со мной невозмутимо шагает Виктор. – Кажется, будет гроза, – прерываю я многокилометровое молчание. – Мы успеем добраться до Сируэны. Осталось совсем чуть-чуть. – Виктор, а ты не боишься смерча? – Нет.