– А чего боишься? – Сейчас, пожалуй, ничего. Раньше кое-чего боялся. – Чего, например? – Ну, например, боялся уезжать в Аргентину. Боялся зубы лечить, ночевать в горах, шаровой молнии боялся – сильно испугался в детстве. Очень боялся, что больше никогда не увижу детей. Да мало ли чего ещё? Зачем тебе? – Хочу познакомиться – я ведь ничего о тебе не знаю, кроме того, что зовут тебя Виктор, ты русский госпитальер и пятый год живешь в Испании. – Это будет длинный и не слишком интересный рассказ, – отшучивается Виктор. – Но мы, по-моему, никуда особо не спешим. И обещаю: как только потеряю интерес к твоей автобиографии, сразу же прямо скажу тебе об этом. – Вон, смотри, – Виктор показывает рукой на дом возле часовни. – Это альберг, о котором мало кто знает, он открылся в прошлом году. Там и переждём грозу. Словно услышав сигнал к наступлению, небо громыхает, сначала робко и неуверенно, будто пробуя силы, потом громче. Пыльный вихрь хватает с земли сухие ветки, пустые колосья, осыпавшиеся лепестки полевых маков. Мы ускоряем шаг и вскоре оказываемся в спасительном укрытии. В кафе на первом этаже приюта – никого, кроме монаха в сутане, сидящего за столом возле окна. Перед ним – стакан вина, дымящаяся миска супа и ломоть хлеба. Рядом у стены – крючковатый посох с привязанной тыквой-флягой, на спинке стула – пыльная накидка и шляпа с ракушкой. Я крепко зажмуриваюсь и открываю глаза вновь – монах не исчезает, а говорит приветливо: «Ола!» На мгновение мне чудится, что машина времени перенесла меня веков на пять назад, так правдоподобно средневеково выглядит паломник. Быстро поев, пилигрим благодарит невидимую хозяйку, прощается с нами и уходит прочь в непогоду, в неуютный сумрак, в почерневший от грозы горизонт. «Буэн Камино!» – только и успеваю крикнуть вслед. И всё – будто никого и не было. Словно монах из Средневековья – всего лишь плод моего воображения, порождённый усталостью мираж, фантом, явившийся из тех времён, когда призраки так же свободно разгуливали по дорогам Испании, как и простые смертные. Хозяйка приносит нам обед пилигрима – вино, хлеб, суп – и спрашивает, останемся ли мы на ночлег. Виктор отвечает, что пока не знаем. – Лен, ты все ещё хочешь услышать мою историю? – спрашивает он. – Покопаться в моих страхах? – Разумеется, – отвечаю я и устраиваюсь поудобнее. – Ну, тогда слушай. Рассказ Виктора: …Я пропущу то, что обычно пишут в автобиографии: родился, вырос, школа, институт, женитьба… Всё у меня было как у всех. Может быть, за исключением работы: я закончил Одесскую высшую мореходку по специальности «судоводитель». Тогда, во времена Советского Союза, профессия моряка была очень престижной и хорошо оплачиваемой. И это была одна из немногих возможностей посмотреть мир по ту сторону железного занавеса. Поступил я в училище с четвёртого раза, успев поработать простым матросом на каботаже. Каждый раз ехал поступать за две тысячи километров: родился я в Костроме, а каботажил в Белом море. Во время практики прошёл всю Европу от Бергена до Гибралтара, был в Западной Африке, через Суэц выходил в Индийский океан… В Одессе познакомился с будущей женой Оксаной. Когда Союз развалился, всё пошло кувырком: обнищали пароходства, разорились верфи, стали списываться десятками корабли, меняться судовладельцы. В общем, начался бардак. Наши ребята один за другим уходили «под флаг»: нанимались на иностранные суда к частным судовладельцам. Я через однокурсника вышел на аргентинскую компанию, подписал с ними контракт и встал под флаг Аргентины. За первым рейсом последовал другой, третий. Семья моя оставалась в Одессе (к тому времени у меня уже было двое детей: сын и дочь). Я выучил испанский, пригляделся к стране. И стал подумывать о переезде. Меня активно подталкивала к этому Оксана, не желавшая оставаться в самостийной, но нищей Украине. Вся подготовка заняла года полтора. И вот я придумал и реализовал хитрую схему переезда: легальных путей тогда не существовало. Это произошло в 1994 году. А через десять лет у меня было всё, о чём ни в СССР, ни в России я не мог даже и мечтать: большой дом, три автомобиля, счета в банках. Я дал детям хорошее образование, а жене сладкую жизнь, которую многие российские женщины видели только в кино. Но, как говорится, пи… ц подкрался незаметно! Я полностью доверял Оксане и не задумываясь подписывал всё, что она просила. Жена была вроде семейного бухгалтера: следила за всеми бумагами, счетами и налогами. Она хорошо во всём этом разбиралась – всё-таки экономическое образование! Когда не было времени, я ставил подпись на чистых листах: ну, подумаешь – так часто делают директора, когда уезжают в командировки. И однажды таким образом подписал себе приговор. Сам не ведая о том, заявил о разводе и переписал на жену всё движимое и недвижимое имущество, включая счета в банках и ценные бумаги, на которые собирался прожить спокойную обеспеченную старость. У Оксаны было много друзей и полезных связей в Буэнос-Айресе, среди них имелись и юристы, поэтому всё прошло без сучка и задоринки. Когда я вернулся из рейса, просто увидел два чемодана, стоявших на пороге дома и записку. Я долго не мог понять: что сделал не так, чем обидел, где прокололся? Всю жизнь я впахивал как вол, не жалея себя и ни грамма не сомневаясь в крепких тылах. Думал: ну, ещё чуть-чуть, и заживу по-королевски – как пелось в одной песенке: «В одной руке – бокал, в другой – сигара». Ну да, были у нас размолвки, моя работа не способствовала супружеской верности. Мы оба это прекрасно понимали и старались тему не трогать. Дети воспитывались без меня. Я только целовал их перед сном, если был дома, и задаривал подарками. Когда они подросли, иногда, возвращаясь из рейса, я наблюдал в их глазах только любопытство и меркантильный интерес: что папа привёз на этот раз, сколько заработал денежек? Это меня пугало, но я себя успокаивал: ну что с них взять, все подростки такие – дай, дай, дай… И давал. Жена постоянно куда-то их вывозила, пристраивала в полезные компании, знакомила с детьми новых аргентинских друзей. Я же в основном общался со своими – русскими моряками. Мы гуртом заваливались в любимую парилью[56] поесть асадо[57], уходили под парусами в залив или уезжали на водопады. В тот день, когда я оказался перед порогом собственного дома, один на один с чемоданами и официальной бумагой о разводе, у меня заболели сразу все внутренности. Мне казалось, я распадаюсь на атомы. Я спросил Оксану, может ли она объяснить мне хоть что-то, но бывшая жена отделывалась фразами типа: «У нас уже давно нет семьи, ты что, только заметил?» Детей она отправила к знакомым и пригрозила, что если я буду скандалить, то никогда больше их не увижу. Что мне оставалось делать? Я поселился в дешёвом отеле и запил. Мне хотелось окончательно развалиться на атомы и покончить с этим состоянием: тогда я всё ещё любил жену. Через месяц я остановился, через полтора ушёл в долгий рейс, почти на год, а когда вернулся, решил уезжать из страны. Мне было всё равно куда. Поговорив с друзьями, выбрал Испанию. Серёга, мой старинный кореш, капитан грузовика, взял меня нелегально на борт и довёз до Ла-Коруньи. А дальше началась совсем другая жизнь. Я узнал про Путь Сантьяго и больше года слонялся по разным его дорогам. Исходил Испанию вдоль и поперёк. Я был далёк от религиозного рвения, просто мне надо было как-то жить без денег, без работы, без надежды… Со временем потихоньку всё стало налаживаться. Меня отыскал мой племянник Олег из Новосибирска. Стал помогать: присылал деньги, писал письма. Потом я познакомился с Хавьером, тогда он был мэром Нахеры. С его подачи и стал госпитальером. Окончил курсы и стал работать в альбергах ассоциации: Логроньо, Нахера, Бургос, Асторга… Мне предоставляли отдельную комнату и питание. А больше я ни о чём не хотел думать. Так прошло около двух лет. За это время мои дети повзрослели и кое в чём разобрались. Первым приехал сын. Помню, проговорили с ним всю ночь. Он звал меня назад в Буэнос-Айрес, но я сказал: «Мой дом теперь здесь». Следующим летом они приехали вместе с сестрой и прошли часть Камино от Понферады. Сейчас мы общаемся с ними по скайпу. Оксану я с тех пор ни разу не видел. Слава Богу, отболело и отвалилось, как отмороженный хвост у собаки. Зато у нас с племянником грандиозные планы. Весной Олег приезжал, чтобы купить дом. Мы с ним собираемся сделать капитальный ремонт и устроить в нём альберг. Хочу назвать его «Приют для русских пилигримов» или, может быть, «Пристанище для тех, кто начинает всё сначала». Поэтому, когда ты спрашиваешь меня, чего я боюсь, мне трудно ответить на этот вопрос. Можно ли чего-то бояться после того, что было в моей жизни? Наверное, уже нечего… Когда Виктор заканчивает рассказ, за окном стоит глубокая ночь. Гроза давно стихла, и на чёрном бархате неба поблёскивают алмазные пуговицы звёзд. Млечный Путь тонкой газовой шалью окутывает плечи черноокой красавицы. Где-то под ним, в кромешной темноте петляет невидимая дорога, ведущая к бесстрашию… Бодега сеньора Морено Заночевав в маленьком приюте Сируэны, ранним утром мы снова выходим на дорогу и вскоре оказываемся в деревушке с витиеватым названием Санто-Доминго-де-ла-Кальсада. Своим именем поселение обязано местному пастуху Доминго Гарсия, принявшему впоследствии монашество и посвятившему свою долгую праведную жизнь (а прожил он 90 лет!) заботам о Пути Сантьяго. Вторая часть названия – «кальсада»[58] – отражает главное деяние Доминго: монах построил тракт от Нахеры до Ридесильи длиною около тридцати километров, спрямив и существенно сократив путь паломников в Сантьяго-де-Компостела. В течение многих лет он вырубал деревья, засыпал низины, расчищал просеки, возводил мосты через реки, строил церкви и приюты, а также принимал самоличное участие в заботах о пилигримах. В хрониках о нём говорится: «… Врач и сиделка, повар и землепашец, каменщик и архитектор, освободитель рабов и чудотворец, один из тех великих людей, которые основывали города и вершили историю…» Закончив свой земной путь, монах Доминго пополнил небесную свиту помощников святого Иакова. Мы с Виктором подходим к готической церкви Санто-Доминго необыкновенного оттенка топлёного молока, словно выточенной из глыбы мела. Собор наполнен старинным литьём и позолотой, каменной резьбой, серебряными чашами и прочими древностями. В одном из приделов – спуск в мавзолей с гробницей святого Доминго. Торжественную тишину прохладного нефа нарушает громогласный петушиный крик. Зычное кукареканье отражается от высоких сводов и многократно усиливается акустикой собора. Откукарекав положенные три раза и отхлопав себя по бокам могучими крыльями, белоснежный петух размером с небольшого пеликана переходит на лирическое воркование и начинает обхаживать аппетитную курочку с серебряными серёжками. Эта пара роскошных птиц живёт в нарядном домике – слово «курятник» плохо соотносится с изысканной архитектурой и богатым декором места их проживания. Это самое необычное зрелище из тех, что я встречала до сих пор в христианских храмах. – Ну как, впечатляет? – улыбается Виктор. – В общем, да! – соглашаюсь я. – Но что они тут делают? – Как что? Живут и выполняют почётную миссию, – рапортует друг, – кстати, этот чудо-курятник был построен больше пяти веков назад, представляешь?! – Да… много поколений кур и петухов здесь прожило. – Я мысленно рисую ветвистое династическое древо куриного рода, уходящее в глубь веков. – А что за миссия такая? И почему её исполняют куры, а не гуси, например? Гусей-то в Испании куда больше! – Сейчас расскажу. …Давным-давно по Пути святого Иакова шла французская (по другим источникам – немецкая) семья: отец, мать и сын. Уставшие паломники остановились на ночь в приюте, построенном у тракта святым Доминго. Красивый юноша понравился хозяйке постоялого двора, и она стала его соблазнять. Но сердце и помыслы молодого француза принадлежали совсем иным сферам, и он не ответил на любовные призывы женщины. Распалённая страстью и снедаемая обидой, хозяйка решила отомстить и ночью, когда все спали, подсунула в котомку юноши серебряный кубок, а наутро сообщила о краже градоначальнику. На рассвете семья собралась в дорогу, но на пороге юного паломника схватили и заставили вытряхнуть содержимое сумки. Среди нехитрого скарба была обнаружена пропажа. Молодого пилигрима взяли под стражу, осудили и отправили на виселицу. Убитые горем отец и мать вынуждены были продолжить путь вдвоём, всю дорогу взывая со слезами к святому Иакову. В соборе Сантьяго-де-Компостела во время мессы им явился сын и сообщил о том, что он жив. Изумлённые родители вернулись в городок Санто-Доминго-де-ла-Кальсада. Они подошли к виселице, на которой до сих пор висело тело их сына, чтобы помолиться, но вдруг услышали его голос: «Я не мёртв и не виновен – Господь, апостол его святой Иаков и слуга святой Доминго сохранили мне жизнь». Старики поспешили к главе города и стали просить снять тело их сына с виселицы, ибо тот жив. Правитель как раз собирался отобедать, и перед ним на столе стояло блюдо с зажаренным петухом и курицей. Он рассмеялся в ответ на просьбу несчастных родителей и сказал: «Он так же жив, как эти птицы на моей тарелке!» В тот же миг петух и курица на глазах обросли перьями, взлетели с блюда, а петух трижды прокукарекал. Перепуганный градоначальник вскочил из-за стола, позвал помощников, и они обрезали верёвку на шее пилигрима, после чего тот открыл глаза и окончательно воскрес. С тех пор белый петух и белая курица стали символами города и постоянно живут в церкви Святого Доминго. – Виктор, а как отбирают этих кур и петухов? Они что, какие-то особенные? – Да ничего особенного, кроме цвета и размера. Для любого крестьянина в округе большая честь принести в дар церкви свою самую красивую белую птицу. Кроме того, во дворе церкви есть своя маленькая птицеферма по селекции белых кур. Так что никаких проблем со сменщиками у птиц нет. – И часто их меняют? – Каждый месяц, не реже, ведь они живые – им нужен солнечный свет и свежий воздух! – Получается минимум двенадцать пар за год, – вычисляю я в уме, – они ведь дежурят круглогодично? – Да нет, что ты, только с мая по сентябрь! Зимой птицы могут перемёрзнуть. – Вить, а как же яйца? Курицы несутся прямо в церкви? Но как? Ведь нужно громко кудахтать, а это не совсем… – Уместно? – Ну да. Ты представь, человек зашёл поговорить с Богом или исповедаться, а в это время раздаётся надсадное кудахтанье несушки! – Хм… – чешет затылок Виктор, – я об этом как-то не задумывался. Давай спросим! Мы оглядываемся в поисках того, кому можно задать вопрос, но никого не обнаруживаем. – Ладно, будем считать, что делают они это в отсутствие прихожан… Лен, ну что ты всё про кур да про петухов? Между прочим, через три километра нам сворачивать к бодеге Хосе Морено – не пропустить бы поворот! * * * …Позади городская застава. Раннее утро, дорога свежа и немноголюдна. Три километра проскакивают незаметно. Во время пути Виктор рассказывает мне о своём приятеле Хосе Морено. Видимо, в жизни так выходит, что в друзья подбираются люди со схожими по яркости и количеству крутых поворотов судьбами. Что сам Виктор, что мэр-дворник Хавьер, что бодегейро Хосе – по каждой биографии впору писать книгу. Сеньор Морено начал свой путь на винный олимп довольно поздно. В сорок лет ему наскучила однообразно-стабильная работа инженера в Барселоне, и он решил вернуться к фамильным корням: заняться виноделием. Его прадед и оба деда когда-то имели обширные виноградники на границе провинций Ла-Риоха и Бургос, а также владели собственными винокурнями и винными погребами. До этого судьбоносного решения Хосе успел пожить три года в Чили, где обучал молодых дорожных инженеров мастерству, побывать хористом в капелле Королевской церкви Сан-Исидоро в Мадриде и стать почётным патроном творческой ассоциации молодых художников-натуралистов (тех, кто работает с природными материалами: камнями, корнями, ракушками). Сейчас бодегейро Хосе Морено хорошо известен в узких кругах сомелье и виноторговцев. Он один из самых богатых виноделов Испании. – В общем, сама всё увидишь, – завершает свой краткий рассказ Виктор. Приземистое двухэтажное здание из красного кирпича с плоской черепичной крышей окружено узкой тенистой аркадой, вдоль которой выставлены бочки и бочонки самых разнообразных форм, размеров и оттенков – настоящий музей бочек! Идеально выстриженный газон украшен живописными развалами камней, геометрическими кустами и каменными чашами с пёстрыми петуньями. Входим вовнутрь. Тихо. Прохладно. В просторном холле главное место занимает стойка сомелье с десятками хитрых приспособлений и обширным арсеналом бокалов. Задняя стена сверху донизу увешана грамотами и сертификатами в рамках. На длинной полке – медали, кубки, вымпелы и прочие награды. В застеклённых витринах мерцают бутылки, возраст которых явно исчисляется веками. Приветливый юноше приглашает нас присесть на мягкий диван и говорит, что хозяин будет с минуты на минуту. Мы с Виктором листаем толстую книгу отзывов – на её страницах вязь из разных языках, встречаются даже иероглифы и кружевные арабские письмена. Интересно, попадётся ли хоть одна русскоязычная запись? Не проходит и пяти минут, как в комнату входит лучащийся жизнелюбием и бьющей через край энергией сеньор. Он не молод, но в глазах столько огня, что это вызывает невольное желание подобрать живот, расправить плечи и радостно выкрикнуть: «Буэнос диас, сеньор Морено!» Что я и делаю. Меня не перестаёт удивлять способность европейского агрария сочетать в себе черты уважающего традиции фермера, практичного коммерсанта и гостеприимного хозяина. Эти свойства характера я наблюдала у сыроваров и виноделов, изготовителей ветчины, колбас, бальзамического уксуса и оливкового масла в Италии, Хорватии, Франции и Черногории. Всё это в полной мере можно отнести и к Хосе Морено. Но есть кое-что ещё. Когда делом занимается талантливый, по-настоящему творческий человек – любой технологический процесс превращается в поэму, а обычный ритуал возводится в ранг священнодействия. Виноделием в Ла-Риохе никого не удивишь: в провинции зарегистрировано более 18 тысяч виноградарей, 100 тысяч частных виноградников и почти две сотни винодельческих хозяйств. Однако сеньор Морено подходит к процессу творчески. Его бодега не просто место, где разливаются, зреют и выдерживаются вина, но и настоящий музей истории виноделия плюс художественная галерея. Из необычных корней винограда сотворены диковинные скульптуры с оригинальными названиями: «Танцующая девушка», «Слеза старика», «Рождение лозы». В бодеге Хосе Морено работает штатный дизайнер. Да и сам хозяин, бывает, лично подбирает замысловатые корни, в которых видит будущий образ. Мы спускаемся ещё глубже. Прохладные подвалы бодеги смыкаются с подземными пещерами, их скалистые стены мерцают кварцевыми пластами, сочатся грунтовыми водами, местами покрыты благородной плесенью. Всё это великолепие искусно подсвечено, а пространство бодеги идеально организовано: есть здесь и раритетные ручные орудия средневековых виноделов, и уютные дегустационные площадки, и кинозал со специальной фильмотекой. Хосе Морено работает как с виноградом, выращенным в собственном хозяйстве, так и с материалом других виноградарей. В подвалах бодеги хранится более 500 бочек вина, ещё 30 тонн зреют в полуторатонных кегах. Некоторые бочки с торцов расписаны сюжетами, отражающими разные стадии приготовления вина: вот юная крестьянка срезает с лозы налитую кисть винограда, вот обнажённый по пояс мужчина давит созревшие грозди в каменном чане (как герой Адриано Челентано в фильме «Укрощение строптивого»), вот винодел снимает пробу вина из медного ковша, а сотрапезники дружно смыкают стаканы. Но пора приступать к главной части экскурсии – дегустации. По старой дубовой лестнице поднимаемся из подземелья в верхний зал. Сомелье приготовил уже специальный столик, на котором выставлены несколько бутылок, бокалы и тарелка с тапасом. – Итак, все вина по степени выдержки делятся на четыре группы, – объясняет хозяин бодеги, – «ховен», «крианца», «резерва» и «гранд резерва». «Ховен» – самое молодое вино, без выдержки, разрешено к продаже на следующий после сбора урожая год. Мы отпиваем по глотку из бокалов и перекатываем, как опытные дегустаторы, жидкость по нёбу. Сомелье услужливо придвигает металлическую миску. Я вопросительно гляжу на Виктора. – Сюда нужно сплёвывать то, что попробовал, – говорит он, – но я считаю это святотатством, – и он глотает согретый во рту напиток. – Это «крианца», – продолжает Хосе, показывая другую бутылку, – выдерживается в дубовой бочке минимум год. Мы используем бочки из американского дуба, они придают вину особый оттенок. Такое вино можно продавать через два года после сбора урожая.