Посторонний хорошо понимал, что сутки без движения грозят застоем крови и развитием процесса омертвения тканей, но в нынешнем своем состоянии был бессилен что-либо предпринять. Можно укорять себя за беспечность, можно действовать. Флай принялся раскачиваться в надежде ослабить путы, но очень скоро понял, что занят самообманом – судя по всему, его сдерживали железные скобы, накрепко вделанные в твердую неподвижную основу. Для того чтобы увеличить свою силу, Флай попробовал было избавиться от одного из пяти «шань», угнездившихся в его нутре. Осторожными ментальными движениями распутал жертву, освободил от паутины защитных импульсов и подтолкнул горячий, дряблый шар к выходу. Не тут-то было. Освободиться от полупереваренной энергии не удалось; необходимо было для начала встать или сесть, принять определенную позу; да и похоронить, скрыть после отторжения это псевдосущество тоже было негде. Что за невезение! Флай не страшился боли: что боль – позор был нестерпим! Грузные, мешковатые, сонные мысли – последствия наркотика. Даже сосредоточиться как следует не удается. Флай решил ждать и действовать по обстоятельствам. Острый оранжевый лист пламени с фиолетовой каемкой на конце: профессор Колодный включил горелку, демонстрируя ее Флаю. – Сейчас вам будет больно, – заботливо предупредил он. Пламя жадно лизнуло оголенную грудь Постороннего, рыжеватые волоски скрутились, вспыхнули и истаяли, пахнуло паленым, боль разъяренной осой впилась в нежную плоть. – Не нужно терпеть. Кричите, – посоветовал профессор. Флай подождал, пока волна боли накроет его целиком, растворит в себе. Затем волна неохотно отхлынула. – Что вы делаете с этими кассетами? Кто ваш заказчик? Пров Провыч добродушно рассмеялся, показав белоснежные крепкие зубы. – Ну, к чему вопросы? Лежите смирно. Ваше дело маленькое. – Вы ведь не на правительство работаете. Или мышиные крики в большой цене у садомазохистов? – Нет, родной вы мой. И членом тайной секты флагеллянтов я тоже не состою. Еще трижды Пров Провыч использовал горелку, помечая его тело багровыми полосами. Флай больше не мог терпеть и закричал: боли стало слишком много, часть просилась наружу. При этом отметил с некоторым удивлением: как странно, что, даже пребывая в геенне огненной, откуда-то берутся силы на крик. – Интересно, – сказал профессор, делая пометки в блокноте. – Теперь перейдем к иссечению тканей, – и взялся за скальпель. Когда Флай открыл глаза, выныривая из засасывающей трясины небытия, Пров Провыч стоял рядом, заботливо протирая его виски чем-то сильнопахнущим. – Что же вы так, голубчик, – укоризненно говорил Колодный, – у нас с вами еще долгие часы работы впереди, а вы этак расползлись, а? Ненависти к нему Флай не испытывал, врагом не считал: просто существо, которое необходимо уничтожить. Нелегкая и неотложная задача. – Скажите, Колодный, почему вы не пользуетесь видеокамерой? Что вам дает одна лишь звукозапись? А как же фиксирование давления, частоты ударов сердца, мозговых импульсов? Что, так плохо с оснащением? – Увы, необходимое оборудование стоит дорого. Да не переживайте вы так, – все, что надо, я и так не пропущу. – Поделитесь со мной, профессор. Я ведь не крыса: интересно все же, за что умираю. Профессор блеснул очками и неожиданно взял в рот мизинец. Покусав его слегка, сдержанно отметил: – Нет, любезный мой, вы – крыса. И весьма оригинальная крыса, смею сказать. Вы в своем роде феномен. – В моем роде все такие. – То-то и настораживает. В какой-то мере я вам, знаете, завидую, – отсутствие пищевода, идеальная приспособляемость к перепадам температур, поразительная гибкость костей. Ну, и невидимость к тому же, хотя это скорее психический фактор. – Вы нашли меня по запаху? – И это тоже, голубчик. У меня разнообразные способности. Но главным образом – по вашим тепловым следам. Посторонний не видел в этом ничего особенного. Некогда он знал старика-пасечника, который, стоя босиком на асфальте, мог, допустим, распознать, что час назад здесь проходила кошка и куда она направилась потом. – Вы надеетесь выгодно продать результаты опытов? – Нет, ну что вы. За такое открытие меня могут просто нивелировать, себе дороже. Лучше использовать их для себя. – Гиперболоид инженера Колодного? – Ваша ирония понятна, молодой человек, но неуместна в данной ситуации. Изучив скрытые психологические механизмы возникновения ужаса, боли, отчаяния, я смогу контролировать любого индивида, не говоря уже о мелких тварях. – Собрались устроить государственный переворот? – Не глупите, юноша. Со временем отыщутся пути насильственного управления целыми регионами, а то и государствами. – Вы профан, Пров Провыч, и ни черта не смыслите в перераспределении энергии. Где вы возьмете лейденскую банку для своих грязных манипуляций? Накопившийся заряд нужно куда-то девать. – Милый вы мой, а вы-то мне на что? Я подозреваю, что вы-то и есть та самая «банка». Посторонний внутренне поморщился: проницательный старикан, мать его! – Зря вы так раздухарились, профессор. Я не собираюсь с вами сотрудничать. Если вы надеетесь с моей помощью найти других, таких же, как я, знайте, – едва они узнают о ваших планах, вы будете уничтожены. – Артачитесь, юноша? До ваших сородичей мне дела нет – на первых порах и вас довольно. Вас я сумею склонить к сотрудничеству, не сомневайтесь. Это лишь вопрос времени. А родных ваших я нимало не опасаюсь. На этот счет имеются две теории. Первая: вы – изгой, infant terrible. Вторая: все существа, подобные вам, ведут себя сходным образом – охотятся в одиночку, не сбиваясь в стаи. Посему нет причин тревожиться – вашего исчезновения никто не заметит, драгоценный мой. Флай устало закрыл глаза и мысленно нарисовал барашка. Все аргументы были исчерпаны, старикан, твердый, как орех Кракатук, оказался хитрой шельмой. – Вы уже закончили со мной на сегодня, профессор? – Вижу, вы успели отдохнуть, юноша. Пожалуй, продолжим наши исследования. – Последний вопрос. Вы не хотели бы посмотреть, каким образом я извлекаю и поглощаю чужую энергию? Готов предоставить вам такое удовольствие. – Ах, что вы, что вы. Вовсе незачем так напрягаться. К тому же я сам хочу нащупать те пружинки, с помощью которых можно… м-м-м… руководить вами. Одолжения мне ни к чему. – Смею вас уверить, Колодный, что процесс изымания чужой энергии и преобразование, «переваривание» ее, не говоря уж об обратном выделении, – дело долгое и сложное; это вам не за рукоятки дергать. Не боитесь, что игрушка сломается? – Что ж, определенная доля риска имеет место. Но не будем отчаиваться, мой бесценный, не будем отчаиваться. Нужно надеяться только на лучшее. Флай нашел в себе силы улыбнуться. Пров Провыч подобрал нечто острое и длинное, с несколькими загнутыми краями, и пытка продолжилась. Тряпичный зайка, бесполезно тараща глаза– пуговки, был смыт равнодушной волной и вновь завертелся в безбрежном и бездонном океане боли. Взгляд словно пробивался сквозь песок. О, благословенная темнота! Флай услышал шаги на лестнице – идет, мучитель. Ничего, что бы не болело, не осталось. Вчера он даже охрип. Если бы удалось освободить руки! Но для этого надо хотя бы взглянуть на оковы, а как? Резко зажегся свет, и песок в глазах стал осколками стекла. – Доброе утро, голубчик. Отдохнули? – У меня к вам разговор, Колодный. – Слушаю. – Вы не могли бы убавить свет или хотя бы изменить направление лучей? – С какой стати? – В осенне-зимний период яркий свет мне противопоказан. Он может вызвать аллергические процессы, что негативно скажется на моем иммунитете и пищеварительных способностях. – Не улавливаю связи. – Уверяю вас, она есть. От длительного излучения внутренние узы ослабнут, узы, при помощи которых я удерживаю пищу, или, по-вашему, энергопотенциалы. – Разыгрываете меня? – Вовсе нет. Если я не сумею удержать полупереваренные сущности, вам придется нелегко, профессор. – Вчера вы не жаловались. – Вчера это продолжалось недолго. – Вы предлагаете мне работать в темноте? – В полутьме, если быть точным. – Исключено. – Но по крайней мере ослабьте освещение. – Что вы имеете в виду?