Глава 29 Теперь уже Гуров почувствовал себя растерянным. – Как умерла? Когда? От чего? – Два часа назад, – ответил Трутнев. – Я допустил оплошность… Не оплошность – глупость! Поступил как последний слабак! Когда мне сказали… Его экономка, Алена, мне позвонила и рассказала, какое несчастье случилось с Борисом. Я был совершенно раздавлен, уничтожен! И рассказал об этом Тане. Этого не следовало делать. Она в Боре души не чаяла, только его и ждала, при нем оживала… Она почему-то вообразила, что Бориса ждет смертный приговор. И хотя я ей твердил, что смертный приговор давно отменен, она все повторяла: «Его убьют, они его убьют!» В итоге ей стало плохо с сердцем. А сердце у нее слабое, ей нельзя волноваться. Я сделал укол – я умею ставить уколы, – но было уже поздно. – И тогда вы решили выдать себя за убийцу, – заключил Гуров. – Чтобы спасти зятя и тем самым еще и дочь. – Да, все правильно, – кивнул Трутнев. – Чтобы спасти Лизу. Иначе зачем жить? Нет никакого смысла… Я взялся за карабин. Я вспомнил только одного человека, у которого хранилась картина, – вот этого редактора, Гришина. Поехал к нему. Выстрелил… Кажется, я целился в голову, но вы говорите, он жив? Он правда жив? – Да, его жизни ничто не угрожает, – подтвердил Гуров. – Но мне хотелось бы взглянуть на вашу жену. Вы позволите? – Да, конечно… Прощаться с мертвыми могут все желающие – такой уж обычай… Гуров направился к лестнице, но по дороге заглянул в угол, где стоял карабин. «На всякий случай, мало ли что…» Он отсоединил и вынул обойму, извлек патроны, положил их в карман и тут заметил что-то на полу рядом с карабином. Это был «маскарад», которым воспользовался хозяин дома: старый седой парик и мочалка, которая изображала бороду. Сыщик поднялся на второй этаж. Одна дверь была открыта. Он вошел и увидел супружескую спальню – некогда роскошную, а теперь запущенную, как и сад. Повсюду пыль, с потолка свисает паутина. Здесь давно не убирались. На кровати совершенно неподвижно, не дыша, лежала женщина. Гуров часто имел дело с мертвыми и знал, что смерть нельзя установить с первого взгляда, поэтому он приложил пальцы к сонной артерии и спустя несколько секунд ощутил слабое, едва различимое трепетание. Он достал телефон, позвонил в «Скорую помощь», назвался и потребовал немедленно выслать бригаду реаниматоров в поселок Холмы. – Спасти жизнь этой женщины необходимо в интересах следствия, – многозначительно добавил он. Его слова и тон возымели нужное действие – через несколько минут послышалась сирена. Гуров спустился вниз и позвал Трутнева: – Иван Никитич, скорее открывайте ворота – реанимация едет. Трутнев его не понял. – Зачем реанимация? Для кого? – Для вашей жены. Она жива, но у нее, по всей видимости, обширный инфаркт… Ай, без толку с вами говорить! Где у вас ключи? Заполучив ключи, сыщик пошел встречать «Скорую». Врачи действовали споро и лишних вопросов не задавали. Татьяне сделали несколько инъекций, дали кислород, погрузили в машину, и бригада отбыла в больницу. Все время, пока происходили эти действия, Трутнев бестолково топтался то в холле, то на участке перед воротами. Когда врачи уехали, хозяин усадьбы явно не знал, что ему делать дальше. Голос Гурова вывел его из замешательства. – Вам, Иван Никитич, придется проехать со мной. Ближайшие несколько ночей вам предстоит провести в СИЗО. Однако я разрешаю вам иметь при себе телефон. Когда вам будет звонить ваша дочь, ни в коем случае не говорите ей правду. Нас всех, конечно, в детстве учили, что лучше сказать правду, чем соврать, но сейчас тот случай, когда правда может принести вред. – Что же мне тогда говорить? – спросил вконец растерянный хозяин усадьбы. – Про зятя скажите, что он уехал в тайгу проводить сеансы психотерапии с особо тяжелым больным. Скажите, что там нет сотовой связи и связаться с ним невозможно. Про себя говорите, что у вас все в порядке. В общем, сделайте все, чтобы вслед за зятем и женой не потерять еще и дочь. – Хорошо, я сделаю все, как вы сказали! Спасибо вам! Даже не знаю, что бы я делал, если бы не вы… – Наверное, совершили бы очередную глупость… Кстати, где картина, которую вы вынесли от Гришина? – Картина? – казалось, хозяин усадьбы не может сообразить, о какой картине идет речь. – Ах да, полотно Закатовского! Я его где-то оставил… Кажется, в холле… Они вместе вернулись в дом. Действительно, в холле, рядом с дверьми, Гуров обнаружил прислоненную к стене картину. Он достал из буфета скатерть, бережно обернул картину и положил ее в багажник. Туда же отправились разряженный карабин Трутнева и его «маскарад». Самого хозяина Гуров посадил рядом с собой. Перед тем как уехать, Гуров запер дом и ворота, а ключи положил Трутневу в карман. – Думаю, через несколько дней вы уже сможете вернуться домой, – сказал он. – А чуть позже вернется и ваша жена. Но вот зять вряд ли сможет к вам присоединиться. Но я надеюсь, вы найдете способ сообщить об этом дочери так, чтобы не нанести ей смертельную травму. Машина отъехала от усадьбы бывшего миллионера и направилась в центр города. В гостиницу Гуров вернулся, когда начало светать. Он успел побывать в СИЗО, куда поместил бывшего миллионера Трутнева, затем на квартире у редактора Гришина – там он вернул жене хозяина украденную картину. А потом еще заехал в управление, чтобы сдать в отдел криминалистики карабин Трутнева и его «маскарад». Когда все дела были сделаны, сыщик остановил машину на гостиничной стоянке. «Что ж, у меня есть три часа, чтобы поспать перед отъездом. Но ничего, отосплюсь в поезде». Однако войдя в номер, сыщик остановился в удивлении. Номер не был пуст. Вокруг стола сидели члены следственной группы – Ганчук, Волобуев и Полудин. На столе стояла тарелка с селедкой и вареной картошкой и тарелка с нарезанной колбасой и хлебом. Посреди стола возвышалась бутылка «Столичной». – Доброе утро, Лев Иванович! – поприветствовал Гурова Ганчук. – Надеюсь, ты не обидишься, что мы здесь без тебя похозяйничали? Уж очень не хотелось время терять. Его у нас и так немного, а обсудить хочется предостаточно. Гуров молчал. Совсем как бывший олигарх Трутнев пару часов назад, он буквально не знал, что сказать. В конце концов он покачал головой и произнес: – Я не удивляюсь вашему вторжению – об этом можно было догадаться. И я даже не удивлен выбору напитка – все знают, что мы с Крячко всем коньякам на свете предпочитаем «Столичную». Меня удивляет другое: почему никто не спрашивает, где я был и как обстоит дело с расследованием покушения на убийство редактора Гришина? – Видишь ли, Лев Иванович, хорошие новости распространяются быстро, – ответил ему Ганчук. – Когда мне сообщили из «Скорой», что им позвонил человек, представившийся полковником Гуровым, и потребовал немедленно вызвать реанимацию к жене Ивана Трутнева, я сразу все понял про это покушение. Понял и кто стрелял в Гришина, и где ты сейчас находишься. Я велел девушке из «Скорой», чтобы они не медлили и срочно выполняли все, что ты сказал, а сам позвонил капитану и лейтенанту и отдал кое-какие распоряжения. Так что с покушением на Гришина нам все понятно. Но у нас остались кое-какие вопросы в связи с расследованием остальных преступлений. А главное – мы никак не могли тебя отпустить из нашего города, не попрощавшись! Гуров снял куртку и направился в ванную, чтобы вымыть руки. – Должен признаться, Николай, что когда я увидел ваш накрытый стол, я вдруг сообразил, что не только не ужинал, но и не обедал. Ты только скажи, это ведь не вся картошка, которая у нас есть? Где-нибудь существует резерв? – Ясное дело, существует, – ответил за своего начальника Волобуев. – Вон кастрюля, возле холодильника стоит. Мы ее накрыли всеми полотенцами, какие нашли. Она еще какое-то время будет горячей. А еще есть две банки шпрот, упаковка корейской морковки и еще кое-какая закуска. – И давно вы меня ждете? – спросил Гуров, выходя из ванной и по причине отсутствия полотенца вытирая руки носовым платком. – Да нет, товарищ полковник, не очень, – ответил лейтенант Полудин. – Мы еще только накрывали на стол, когда вы подъехали. Видели, как вы из машины выходили. Так что приготовления были закончены буквально за несколько секунд до вашего прибытия! Морковку даже не успели открыть и на стол выставить. – Ну, вы и жуки! – рассмеялся сыщик, садясь за стол. – Значит, у вас есть вопросы? Но я надеюсь, что, прежде чем отвечать на них… – Разумеется, мы дадим вам поесть! – перебил его Волобуев. – Разрешите? Он налил сыщику стопку, положил ему на тарелку картошку с селедкой. Майор провозгласил тост: – За нашу полицию! И за наших товарищей! Следующие несколько минут прошли в молчании – все жевали. Раздавались только стук вилок о тарелки и просьбы передать хлеб или закуску. Вскоре майор предложил еще раз наполнить стопки и провозгласить второй тост. Выпив «за успешное расследование и за интуицию дорогого гостя» и закусив, приступили к вопросам. Первым начал лейтенант Полудин: – Скажите, товарищ полковник, в какой момент вы все поняли? Когда вы перестали подозревать Столетова, Пермяка, еще кого-то и полностью сосредоточились на Тишинском? И что заставило вас подумать на него? Ведь ни одно показание на него не указывало, эту фамилию никто не называл… Судя по тому, что коллеги молча уставились на сыщика, этот вопрос интересовал их так же сильно. Гуров пожал плечами. – Должен признаться, моя интуиция, за которую мы только что выпили, на этот раз меня подвела. Когда я познакомился с Тишинским, я первое время ни в чем его не подозревал. Наоборот, я полностью исключил его из круга подозреваемых. Я увидел в нем обычного «околонаучного» деятеля, который, вероятно, способен помогать своим пациентам. Ничто не выдавало в нем хладнокровного расчетливого убийцу. Что меня в нем зацепило, так это тот факт, что он зять Трутнева, но в разговоре со мной он не сказал об этом ни слова. С другой стороны, человек не обязан рассказывать следствию о себе все подряд. Так что в тот момент моя интуиция промолчала. Заговорила она позднее – когда я услышал характеристику Ирины Зверевой. – А, это то, о чем мне рассказала блогерша Воробьева, – догадался Полудин. – Да, и Воробьева тоже, – подтвердил сыщик. – Но еще раньше примерно то же самое мне рассказал о ней такой малоприятный человек, как журналист Дмитрий Злобин. И он, и Воробьева отмечали одну деталь: Зверева не интересовалась иконами до прошлого года, начала собирать их внезапно. Как будто ее что-то подтолкнуло к этому. Или кто-то… Тишинский в моих рассуждениях фигурировал только один раз – когда ты, лейтенант, пересказал мне показания режиссера Мамонтова. А он, в свою очередь, передал слова Любарской о том, что ее новый знакомый «врачует и тело, и душу». «А ведь это то самое, что говорил о себе Тишинский!» – подумал я. Тишинский всплыл в памяти, но быстро утонул, ведь у него было алиби. А потом нам сообщили из Цюриха о продаже картины, принадлежавшей Трутневу. И я подумал о том, какую роль в жизни несчастного миллионера играет любовь к своей жене и дочери. Тогда я уже знал, что Лиза Трутнева – жена Тишинского, и эта связь между Трутневым и Тишинским прочно засела в моей памяти. А потом у меня состоялась беседа с чиновницей Маруцкой. Она сказала, что востоковед Овчинников тоже упоминал в разговоре какого-то врача, с которым недавно познакомился. Эти слова меня насторожили. – А почему они тебя насторожили, Лев Иванович? – не понял Ганчук. – Что в них такого необычного? Лично я не вижу никакой зацепки… – Необычным было совпадение событий, – пояснил Гуров. – Любарская говорила, что недавно познакомилась с целителем, и Овчинников говорил, что недавно познакомился с врачом. Появляется цепочка событий: знакомство фигуранта с человеком, который представляется как врач, и далее следует смерть этого фигуранта. Понимаешь? Таких совпадений в жизни не бывает. И я стал думать о Тишинском чаще, стал вспоминать случаи, когда люди специально подстраивали себе алиби. Еще сильнее меня заставил думать в этом направлении рассказ Вали Столетова о некоем заказчике, который навел его и Чеснокова на Ирину Звереву. А уж когда Столетов сообщил, что заказчик назначил ему встречу в «доме Воротынского», психологический портрет этого заказчика стал мне ясен как день. И я принялся шаг за шагом вспоминать свой разговор с Тишинским, вспоминать, как умело он ушел от некоторых вопросов. И мне захотелось проверить его алиби. Я только тогда обратил внимание на то обстоятельство, что оба конгресса, на которых он побывал, проходили в дни убийств. Таких случайностей не бывает! И я поехал сначала в Киров, потом в Кострому. Остальное вы знаете. – Значит, Тишинский совершил ошибку, когда построил два своих алиби одинаковым способом? – сделал вывод Волобуев. – Если бы он в качестве второго алиби придумал что-то другое, его не удалось бы поймать… – Да, с его стороны это была ошибка, – согласился Гуров. – Но я не согласен, что в противном случае его не удалось бы поймать. Преступник всегда оставляет следы. А преступление остается нераскрытым, если расследование проводится плохо, небрежно или вообще только на бумаге. – Да, когда вы все это рассказываете, кажется, что ничего сложного и не было, – протянул Полудин. – А всего каких-то три дня назад казалось, что мы бродим во мраке. – Так что необычного вы видите в этом расследовании? – спросил Волобуев. – Это дело не отнесешь к числу стандартных, – сказал Гуров. – Самое необычное в нем то, что все преступления совершались не из корыстных побуждений. Движущей силой убийцы была любовь. Только любовь к жене заставила успешного врача Бориса Тишинского задуматься о похищении картин, стоящих на международном рынке тысячи долларов. А поставив перед собой задачу похитить картины, он неизбежно пришел к мысли об убийстве владельцев этих картин. Любовь к Лизе заставила Тишинского убить пять человек, а любовь к дочери и жене заставила его тестя сымитировать убийство, совершив попытку покрыть эти преступления. Любовь – великая сила! – В таком случае последнюю стопку нам придется выпить за любовь, – улыбнулся Волобуев. – У нас тоже есть любимые, и эта любовь движет и нами. Только, к счастью для общества, нас она движет в другую сторону. – Хорошо сказал, капитан, ох хорошо сказал! – воскликнул Ганчук. Остатки водки были разлиты по стопкам, стопки глухо стукнулись друг о друга. – Я надеюсь, это были все вопросы на сегодня? – спросил Гуров. – Скоро шесть часов. Мне осталось подремать буквально час. – Сейчас, еще один вопрос, последний, – сказал Полудин. – Как вы думаете, если бы мы не раскрыли эти убийства, Тишинский бы на них остановился? Или продолжил бы убивать? – Хороший вопрос, лейтенант, – похвалил Гуров. – Я думаю, он не смог бы остановиться. Тут действуют несколько факторов, и необходимость в деньгах на лечение жены и тещи – не единственный и даже не главный фактор. Со временем любовь перестает быть главной движущей силой преступлений. На определенной стадии совершение убийств становится для человека потребностью. Он превращается в маньяка. – То есть он убил бы всех, кто имеет у себя картины Закатовского? – спросил Волобуев. – И редактора Гришина, и дирижера Леонида Ярского, и органистку Татьяну Варенникову… – …И бизнесменов Бермана и Терентьева, – подхватил Гуров. – А потом, возможно, стал бы убивать людей, не имеющих отношения к живописи. Я же говорю, на определенном этапе убийства становятся потребностью.