- Есть у меня инструмент, старенький, довоенный. Пылится на шифоньере. Выглядит неказисто, двух струн не хватает, но коробка звучит хорошо. Я ведь тоже когда-то парубковал, "Гибель Титаника" играл с перебором. А куда мне сейчас, с такой-то рукой? Могу подарить, ежели не побрезгуешь. - Не жалко? - Было бы, что жалеть. Вот, на неделе домой попаду, принесу, коли не забуду. - А мне почему-то казалось, что у вас нету дома. - Серьезно? - засмеялся Василий Кузьмич. - Как это нет? - есть! Бездомных у нас на работу не принимают. Другое дело, что не люблю я туда приходить. Как, все равно, на кладбище. Ну ладно, бывай. Некогда мне. Петька скоро вернется, нужно приготовить закуску. Да и твои старики уже на подходе... Пьяным своего деда я видел один раз. Вернее, не видел, а слышал. Мне шел шестой год. Было поздно. Я лежал в своей детской кровати, пытался уснуть, но не мог. За стенкой гуляла шумная свадьба. Это Вовка, младший сын бабушки Паши, "пошел на семена". Гудели полы, играла гармонь, а я лежал и думал о несправедливости жизни. Ведь Вовку я считал своим другом. Мы часто ходили с ним в город. Он покупал мне мороженое и сладкую вату, дарил иногда игрушечные кораблики, которые делал сам. А как до дела дошло, даже не пригласил. Спустя какое-то время, за стеной что-то произошло. Общий фон разделился на несколько составляющих. Одна из них приближалась. Скрипнула калитка, ведущая в огород, около летней печки раздались возбужденные голоса, лязгнул замок и в дом завели деда. Я понял, что это так, еще до того, как включили свет. Он шел на своих ногах, расстроено повторял: "Ох, черт его знает!" и долго потом ворочался на своей скрипучей кровати, часто вздыхая и охая. Дед изредка выпивал. Как мне тогда казалось, без повода. Он мог провести на сухую Новогодние праздники, но в один из не примечательных дней, вернуться с базара с каким-нибудь мужиком, усадить его за наш круглый стол и раза четыре наполнить графин. Разговор в таких случаях, всегда шел о войне. Против домашних застолий бабушка не возражала. Она охотно подносила закуску, подсаживалась к столу, если внутренний такт требовал выслушать гостя. Иногда поднимала рюмку, чтобы слегка пригубить. Но стоило деду "лизнуть" где-то на стороне, а бабушке поймать его "на горячем", начиналась трагикомедия. Вот и сейчас, она вела себя так, будто супруг вообще не стоит на ногах и "лыка не вяжет": то подставляла плечо, то поддерживала под локоток, то пыталась толкнуть в шею. И при всем этом, беспрестанно ругалась. А тот шел себе, да посмеивался. Видеть, что будет дальше, мне не хотелось, да и не следовало. В конце концов, взрослые люди. Пусть разбираются без меня. Я отступил сначала во двор, потом в огород, вброд перебрался на островок. На своей его части, бабушка Катя окучивала картошку. Пришлось перелезть через две изгороди, чтоб поздороваться и навязаться на разговор. - Здравствуй, Сашка! - сказала она. - Ну что там, Степан Александрович, лекарство мое пьет? - Не то слово пьет - потребляет! - Я не пожалел красок, чтобы выразить свою озабоченность. Даже вздохнул. - Вроде все правильно, утром столовая ложка и стакан молока. А в банке чуть больше трети осталось. - Да что ж там у него за ложка такая?! - удивилась бабушка Катя. - Большая деревянная ложка. Я замерял: семьдесят пять грамм. - Ну, ничего страшного. Чем больше выпьет - тем здоровей будет! - засмеялась она. - Главное, чтоб натощак, регулярно. Ты приходи через полчасика. Я, как управлюсь, еще одну банку для него наведу. - Может быть вам помочь? - осторожно предложил я. - Сейчас, только за тяпкой слетаю... - Если что-нибудь надо, прямо скажи! Нечего тут дипломатию разводить! - Екатерина Пимовна выпрямилась, уперла в тощие бедра костлявые кулаки, как перед ссорой с соседями. - Ну, говори! Под ее водянистым взглядом, мне стало не по себе. - Проклятье на нас, - обреченно сказал я, облизнув пересохшие губы. - Кто-то по женской линии, в одном поколении, обязательно сходит с ума. На очереди Анна Акимовна, родная сестра моей бабушки. Следующей будет мама. Бабушка Катя отпрянула, посерела лицом и посмотрела на меня с каким-то мистическим ужасом. Тут все понятно без слов. Вот и накрылось дедушкино лекарство, - думал я, перелезая через ограду. - теперь она ко мне на километр не подойдет. Тонко звенели комары-кровопийцы. За мокрые ноги цеплялась картофельная ботва. На сердце было погано. - А ну-ка вертайся назад! Я не ждал этих слов. Поэтому подумал, ослышался. На всякий случай, решил обернуться. Бабушка Катя стояла, опершись на свою тяпку, и призывно махала рукой. - Куда это ты побежал? - спросила она, когда я оказался рядом. - Ишь ты, какой обидчивый! А ну-ка садись, рассказывай. До Анны Акимовны кого там бог покарал? - Сестру Марфы Петровны. Это мама моей бабушки. А как ее звали, и кто еще был до нее, этого не скажу. - Откуда узнал? - Увидел. - Ладно, пошли. Какая уж тут картошка! Да и тесто уже подходит. С ее стороны речка была чуть шире, дно мелким и каменистым. Я перешел ее вброд, а бабушка Катя - по специально уложенным валунам. Пахло подсыхающим илом. Мелкие водоросли тянулись вслед за течением. Со стороны островка, огород окружал редкий плетень, увенчанный железной калиткой. Над крышей поднимался дымок. Несмотря на жару, в хате топилась печь. Но тепло было не одуряющим, как на улице, а домашним и сытным. В кадке томилось тесто. - Ваньке моему десять лет, - пояснила бабушка Катя. - Ох, и любил Ванька ватрушки! Никчемный был человек. Что жил, что под тыном высрался. От водки сгорел. Как с фронта пришел - так из стакана не вылезал. Скоро начну печь, а вечером по людям разнесу. Садись, Сашка к столу, будешь снимать пробу. Я мышкой притих в уголке, боясь неосторожным словом разрушить это зыбкое статус-кво. Ведь Пимовна могла завестись с пол оборота, особенно, если почувствует, что человек с ней неискренен. Руки ее порхали над клеенчатой скатертью, как дирижерская палочка над оркестровою ямой. Сито она держала на уровне плеч, но ни одна пылинка муки не упала на крашеный пол. - Что, Сашка, молчишь? Робеешь, или слова моего ждешь? - бабушка Катя легко разгадывала все мои уловки и хитрости, - так ведь не дождешься! Слышала я, что жили в старину люди, которые были на такое способны, так ведь я им не ровня. Это сколько же ненависти нужно иметь в душе?! Даже не знаю, с какого краю к этому подступиться. Но сердцем уже чую, что если возьмусь, долго не проживу. Она еще долго возилась с тестом: сминала, с размаху кидала на стол, колотила тощими кулачками, успевая при этом задавать мне каверзные вопросы: - А Елена Акимовна знает о родовом проклятии? - Конечно, знает. Только мне она об этом не говорила. Да и с бабушкой Аней пока все в порядке. Только курит в постели. - Как это курит? - А так: лежит и дымит. Чтобы тот, кто захочет ее убить, подумал, что в хате мужчина. Пимовна засмеялась: - Ишь ты, какая хитрая! Ты это сам видел, или опять знаешь? - Знаю. А через год увижу. - По глазам вижу, не врешь. Да и придумать такое тебе пока не под силу. - Екатерина Пимовна убрала тесто на край стола и накрыла его чистенькой тряпочкой. - Бедный ты бедный! Представляю, как трудно все это таскать в себе. А теперь, честно скажи: ты про мальчика Раздабариных знал? - Знал, - потупился я. - Почему не предупредил? - Не успел. Да и с какими словами я бы к ним подошел? Знаете, бабушка Катя, кажется, что это я... У меня перехватило дыхание. В глазах потемнело, и они как то сразу наполнились забытым теплом. Господи, как давно я не плакал! - Ну-ну, успокойся! - она оттолкнула эмалированный тазик с творогом, присела на стул, и прижала к груди мою стриженую макушку. - Не надо себя казнить. Прошлого не вернешь. В следующий раз будешь умней: придешь и расскажешь мне. А я уж найду способ... кто там у нас на подходе? - Дядька Ванька. - Знаю уже. - Потом Агрипина Петровна, мамка мотоциклиста. - Этой давно пора! - А следом за ней Федоровна, ваша подруга. Но это уже осенью, в сентябре. - Лизка?! - Пимовна отшатнулась. - Что у нее? - Белокровие. Елизавета Федоровна работала в детской библиотеке. Во многом благодаря ей, все бабушки с нашего края были дружны, и не ругались даже в тех случаях, когда были тому причины. Ну, например, если соседский кот ополовинит цыплят, или чья-нибудь наглая курица проникнет в чужой огород. Вечером, когда начинало темнеть, все они собирались у нашей калитки со своими стульями, табуретками и маленькими скамеечками. Сначала, как водится, "перетирали" местные новости, а когда разговор начинал затухать, слово брала Федоровна. Она начинала рассказывать в лицах, содержание какой-нибудь приключенческой книги. "Дети капитана Гранта" я, кстати, впервые услышал в ее исполнении. - Лизка... - Пимовна смахнула слезинку уголком носового платка. - С работы придет, возьмусь за нее. Может, еще не поздно. Это все? - На следующий год будет пять гробов. И все из того же дома. - Я что-то не поняла... да пошла ты, проклятая! - бабушка Катя оттолкнула ногой одну из своих кошек и снова упала на стул. - Из какого "того же", Лизкиного? Она ж одинокая! - У нее еще есть шесть сестер. Они будут приезжать, одна за другой, чтобы вступить в наследство, но ни одна больше месяца не протянет. Ну, кроме последней. Та проживет сравнительно долго, но тоже умрет от белокровия. - Тоже? Хочешь сказать... нет, я тут сегодня с тобой никаких ватрушек не напеку! Сиди уж, - увидев, что я встал и собираюсь уйти, Пимовна надавила мне на плечо и с силой впечатала в стул. - Про сестер я сегодня же у нее уточню. А ты расскажи, что еще про эту семью знаешь. - У младшей сестры подрастает девчонка, которую зовут Лизой, - выпалил я обиженным голосом. Почему-то вдруг показалось, что бабушка Катя мне не совсем верит. - Ей сейчас где-то четырнадцать, или пятнадцать. У нее дочерей не будет, останутся одни сыновья. - Хватит! - отрезала Пимовна. - Я все поняла. А сейчас помолчи, не мешай. Через двадцать минут, я запивал ватрушки сладким вишневым компотом. Хозяйка колдовала над трехлитровою банкой. Судя по количеству самогона, который она туда налила, настроилась на полный объем. - Куда столько?! - запротестовал я. - А если спросят: "Где взял?" - Я кому сказала, чтоб не мешал?! - огрызнулась бабушка Катя. - Знаешь, что такое "жримоучки"? - Ешь, молча, - перевел я. - То-то же! Если спросят, скажи, что картошку окучивать помогал. Не поверят - ко мне посылай!