- Ити его в кочерыгу, опять батарейка села! - преувеличенно громко сказал Фрол и выдернул за провод наушник. - Батарейка, говорю, села! Пойду, поменяю... Он с шумом отпрянул, в три шорканья развернулся своим еще крепким телом, и побрел по направлению к хате. - Фух, насилу за вами поспела! - сказала бабка Глафира, ставя на землю, укутанную в душегрейку, кастрюлю. - Видали красавца? Вот так вот, придуривается, издевается над людями. Теперь хоть заорись. Эй, старый пердун! Я ить, тоже сейчас уйду, до завтрева будешь нежрамши! Брезентовый плащ вздрогнул. - Ты, что ль, Глах? - живо отозвался колдун. - А я и не вижу! Кто это там с мальцом? - Что, сослепу не признал? Оно и немудрено! Это ж Катька малая, Пима Ляксеича дочь, невеста твоя... Устройство кубанской хаты традиционно. Две комнаты - большая и маленькая. У богатого казака крыльцо выходит на улицу, у бедного - смотрит во двор. Захочешь, да не заблудишься. У Фрола русская печь. Она отнимает добрую четверть жилого пространства. Кругом сплошные углы. Зато и уборки в хате - баран чихнул. Да и не развернуться вдвоем. Пока бабка Глафира выгуливает мокрую тряпку и накрывает на стол, все лишние сидят возле крыльца. Стулья и табуретки временно вынесли, чтоб не мешали. Колдун прячет увечный глаз под бескозыркой с красным околышем. Он уже в шароварах со споротыми лампасами и чистой белой рубахе. Как услышал, что в гости явилась сама бабушка Катя, так и помчался в избу со словами "Ты уж, Глаха сама!". Я хочу спросить у него насчет крестов в палисаднике, но все не могу встрять в разговор. Взрослым не до меня. - Добрым был атаманом Пим Алексеевич, все и про всех знал. Помню, в шестнадцатом, телушка у нас пропала. Веревку обрезали и с выпаса увели. Мне, аккурат, двенадцать годочков стукнуло, здоровый уже бугай. Да-а-а... Задумавшись, Фрол теряет над собою контроль. Откинулся на решетчатую стенку перил, и смотрит в небесную бездну, обнажив кадыкастую шею. Под его босыми ногами, заходится счастьем пес Кабыздох. Сунул нос в мохнатые лапы, зенки свои карие закатил и коротко постукивает куцым хвостом. Хозяин, наверное, для него не колдун и урод, а самый красивый и добрый на земле человек, хоть кормит его не он, а бабка Глафира. Я уже тоже привык, и смотрю на лицо колдуна без прежнего содрогания. - Да-а-а, - продолжает он. - Здоровый бугай! Выходит, что мой недосмотр. Ну, батько покойник и говорит: "Ты Карту седлай, я Баяна, поехали к атаману, пусть разбирается"... Фрол рассказывает долго и нудно, перемежая повествование бесконечными "да-а-а". Все для него важно: сколько у отца было строевых лошадей, а сколько рабочих, какую почем брали. Что за сбруя висела в сарае и на каком месте. Как будто бы, если что-то не вспомнит, украдет из семьи. Бабушка Катя ловит каждое слово. Ей все интересно. Это и ее детство. Она ведь еще не знает, что если во время помереть, и тебе повезет, то можно туда попасть. - ...Тёмно уже. Пим Алексеевич повечерял, курил за двором. Нас, выслушал, в хату провел. Отца усадил за стол, сказал, что надо мараковать. "А ты, - это он мне, - за невестой своей поухаживай. Что-то притихла. Не иначе, уже нашкодила", да-а-а... Тихий, домашний смех брызжет из-под ресниц Пимовны. Да и по лицу колдуна как будто прошлись утюгом. Рубцы и морщины разгладились. Даже увечный глаз теперь отражает свет. Кажется, сердце его нашло, наконец, точку опоры. - Это я так смекаю, - пояснил Фрол, - Пим Алексеевич в уме перебирал, кто из его казаков способен пойти на татьбу. Ну, атаман, да-а-а... - Неужели нашел?! - удивляется бабушка Катя. - А как не нашел? - нашел! Только по стопке они и успели поднять, слышу, отец кличет: "Ну-кось, наметом домой, лошадку какую смирную в бричку впряги, да дно не забудь притрусить старой соломой, чтобы в крови не испачкать. И - ко двору вдовы Василенчихи". Это у ей, беглый солдат Проскурня угол снимал, - зачем-то уточнил Фрол. - Тот самый? - вскинулась бабушка Катя. - А какой же еще? Других у нас отродясь не бывало, да-а-а... Когда я подъехал к воротам, мясо еще дымилось. Стреляли в той стороне. Для острастки стреляли, пожалели падлюку. Всеш-таки божья тварь. Ушел, паразит, задами да огородами. Подался опять на ерманский фронт. И вплоть до восемнадцатого года, не объявлялся. А уж когда к власти пришел, он нам эту телушку кровью попомнил. - Сидайте к столу, - сказала бабка Глафира, выплескивая грязную воду под толстое корневище дикого винограда. - Выпьем за встречу, да сбегаю, за шибеником своим присмотрю. - Она расправила мокрую тряпку и легким движением бросила под порог. - От горе мне на старости лет! Ни книжки читать, ни уроки учить. Ночь-полночь, глаза вылупил - и забежал галасвета. Хуч кол ты ему на голове теши, не берется за вум. Ты бы, сосед, повлиял на мальчонку, чай не чужой... Фрол был мужиком зажиточным. На стене настоящий ковер, под потолком хрустальная люстра. В одном углу холодильник "Днепр", в другом - радиола "Весна". Даже кухонный стол был покупным. Чтоб разместиться за ним вчетвером, пришлось бабке Глафире отодвигать его от стены. - Кому борща? - зычно спросила она, перебирая пустые тарелки. - Теплынь на дворе, все одно до заврева пропадет. - Мне! - с готовностью пискнул я. Вот сам не заметил, как стал фанатом этой еды. Как скажет лет через тридцать один малоизвестный поэт, Бледнеют перед ним супы и щи, И борщ кубанский этого достоин. Готовят по велению души Его хозяйки, в праздничном настрое. - Вот вумница! - вырвалось у бабки Глафиры. Кроме меня, пол уполовника попросила налить бабушка Катя. А Фрола никто и не спрашивал. Ему нафигачили полную миску, как говорится, по умолчанию. Я махал своей ложкой и думал: почему такой замечательный борщ обязательно должен пропасть при наличии холодильника? Ведь "Днепр" очень надежная штука. У первой моей тещи на кухне стоял такой старичок. Уже дверь проржавела насквозь, а он все морозил и останавливаться не собирался, а тут почти новый и не работает. Если змеевик не пробит, то причина неисправности может быть только одна - кугутская сущность местного населения. Скорее всего, в целях экономии электричества, Фрол отключал агрегат на зиму, хладагент сел, застоялся, и без хорошей встряски, к жизни этот "Днепр" не вернешь. Колдун в три взмаха взломал сургуч, экономным движением вышиб пробку, разлил по граненым стаканчикам эксклюзивную водку. Я так не умею. - Ну, с кем не чаял, за встречу! Старушки выпили чинно, культурно, маленькими глотками. Когда надо, поморщились. Налегли на закуску. - Бабушка Глаша, - сказал я, выждав момент, когда она собралась выйти из-за стола, - давайте, пока вы еще здесь, холодильник починим? - Тю на тебя! - отозвалась она. - Напрасно ты так, - вступилась за меня бабушка Катя. - Толковый мальчонка, и в этом деле он соображает. Деду сделал такую машину, что сама семена с веников очищает. - Да ну! - Фрол уронил ложку и скептически посмотрел на меня единственным глазом. - Ну, раз он такой толковый, пусть тогда скажет, что там сломалось. - Ничего не сломалось! - А почему не работает? - Потому, что вы его на зиму отключали. - Отключал. Ну и что? - А то. Охлаждающая жидкость из трубочек стекла в самый низ, и теперь холодильник работает вхолостую. Электричество жрет, а не морозит. - Тако-ое! - сказала бабка Глафира. - Ты, мать, погоди! - осадил ее Фрол. - Толковые вещи пацан говорит. - Сашкой его зовут, - вставила слово Пимовна и легонько толкнула меня локтем. - Скажи им, что делать то нужно? - Перевернуть кверху ногами. А потом поставить, как было. - И все-е-е? - изумленный колдун чуть ли ни выпрыгнул из-за стола. - Перевернуть я его и сам переверну. Ни хрен тяжесть. Бабушки поспешили на помощь. Одна убрала хрустальную вазу, другая - накрахмаленную салфетку. Пару минут спустя, в комнате наступила мертвая тишина. Взрослые с благоговением слушали, как тоненький ручеек журчит внутри холодильника. Первой пробило Пимовну: - Где у вас тут, отхожее место? - Пойдем, покажу, - предложила бабка Глафира. И пришлось нам с хозяином дома, по сермяжному прятаться за кустами. - Дяденька Фрол, - пользуясь этой оказией, между делом, спросил я, - а у вас в палисаднике кто похоронен? - Люди, - ответил он. - А почему не на кладбище? - Долго тебе объяснять. Все равно не поймешь. - Я попробую. - Понимаешь, Сашок? Девяносто семь человек в одночасье покололи штыками, да саблями порубали. Шутка ли? - девяносто семь человек! У кого сбережения были, те своих родственников выкупили, да тут же похоронили. Остальные целых три дня на церковной площади провалялись. Ну, собаки да свиньи растаскали по закоулкам то, что смогли унести, закопали на черный день. До сих пор в огородах, кто кусок черепушки найдет, кто руку, кто нижнюю челюсть. А куда это все? Вот ко мне и несут. Я ведь там тоже лежал. - Вы?! - Пойдем лучше в хату. Рано тебе еще копаться в изнанке жизни. Это такие знания, что тебе не помогут, а навредят. Пойдем, пойдем! - Он обнял меня за плечо, и не отпускал до самых дверей. - Не журчить! - сказала бабка Глафира, как только мы переступили порог. - Что делать? - Переворачивать и ставить на ножки, - скомандовал я и прикусил язык. Фрол, кряхтя, сделал холодильнику оверкиль и вытер ладонью пот. - Теперь можно включать. - Не рано? - поосторожничал он. - Жидкость таперича вся наверху? - В самый раз! Система лишнего не заморозит.