- Вот никуда не уйду, пока не увижу, чем дело закончится! - сказала бабка Глафира, усаживаясь за стол. Кому борщ разогреть? Допили бутылку. Закусили бутербродами с колбасой. Специально для меня, в хозяйстве нашелся клубничный компот и плитка ванильного шоколада. О холодильнике, казалось, забыли. А может, и не казалось. В разговоре, чаще всего, вспоминали общих знакомых. Кто кого видел в последний раз, где и когда это было. - Ладно, пойду. Засиделась. Уже и унучок, наверное, спить, а я тут все лясы точу, - спохватилась соседка. - Глянь там, заодно, агрегат, - попросил ее Фрол. - Тю! А я и забыла, - бабка Глафира прошлепала мимо своих "чувяков", приоткрыла дверь холодильника. - Кажись, морозит! - Так морозит, или кажись? - Хозяин выбрался из-за стола, попробовал пальцем тонюсенький слой инея и изумленно сказал. - Су-у-ка! С меня в прошлом годе, за такую же точно поломку, Васька бутылку взял! - Ну, ради такого дела... Пимовна водрузила на стол еще один "эксклюзив". - Не, не! - замахала руками Глафира. - И не упрашивайте! Пойду я. Вы, Кать, если что, идите ко мне ночевать. В маленькой комнате постелю. - Ушла, - констатировала бабушка Катя, прислушиваясь к шагам за окном. - А я ведь, Фрол, по делу к тебе. - А иначе-то как? Возраст такой подошел, что только по делу. Тем паче, в такую даль. Посмотрел я, Катюша мальчонку твово. Здоровенький он, и с душой у него все нормально. Только на водку жалостливо так смотрит. Как будто бы, тоже хочет. Ну, это можно заговорить. А так, ежели не сопьется, хороший человек вырастет. - Сашка! - прикрикнула Пимовна, - вот я тебя жигукой по сраке! - Ну, ну, не строжи! С душой, говорю, все нормально, только болить она у него. Как у взрослого человека болить. Я съежился за столом, стараясь не смотреть в сторону колдуна и вообще ни о чем не думать. А ну, как расколет?! Было страшно до памороков в глазах. - Еще б не болела! - вздохнула бабушка Катя. - Сны ему снятся, Фрол. Видит мальчонка, кто и когда на нашей улице будет болеть, или помреть. Про мамку свою сказывал, как она тронется головой. Про подругу мою, Федоровну, все по полочкам разложил: сколько сестер у нее, и какая племянница вступит в наследство, когда они все, одна за одной, преставятся. - Родовое проклятие? - Хозяин, начавший было, оббивать сургуч с горлышка эксклюзивной казенки, поставил бутылку на место, насупился, посерьезнел. - Поганое это дело! - Вот ты, в одночасье столько народу проклял. Расскажи, как это бывает? Ты их всех ненавидел? - Мальчонка услышит, - замялся колдун. - Ничего, этому можно. У него в роду ведуны такие, что чище тебя будут. Только не матюкайся. - Не то чтобы, Катя, ненависть, - Фрол достал из фабричного портсигара передавленную резинкой, самодельную папиросу, - изумление какое-то было. Четырнадцать годочков прожил на земле, от христианского труда не отлынивал, никогда ничего не украл, не успел никого убить. Ну, взял Армавир генерал Покровский, а я то причем?! Лежу среди станичников мертвяков, одним глазом в небо смотрю. Комок какой-то в груди рвется наружу: за что?! Чтоб, думаю, вам, паразитам, и детям вашим, до седьмого колена, такие же муки принять! А помирать хорошо-хорошо! Ничего не болить, облака надо мною плывуть и качаются, как будто баюкають... Фрол высморкался, вытер лицо подолом рубахи и побрел на крыльцо. Не сговариваясь, мы потянулись за ним. - Вот до казни еще, то да, - колдун, как будто увидел, что мы стоим за спиной. - До казни я этого Проскурню ненавидел. За то, что он, гад, сестренку мою среднюю социализировал. - Как это? - вырвалось у меня. - А так. К солдатам увез, в Вознесенку. Пришел с конвоирами и увез. Матери мандат показал. "Предъявителю сего, товарищу Проскурне, предоставляется право социализировать в станице Ереминской шесть душ девиц возрастом от шестнадцати до двадцати лет, на кого укажет данный товарищ". Главком Ивашев, комиссар по внутренним делам Бронштейн. Подписи и печать. Мать кричала, соседей звала, метрики им показывала, что Маришке только-только пятнадцать исполнилось. А он говорит: "Вот, видишь винтовку? Она тебе бог, царь и милость. Будешь орать, на штык посажу. И ее, и тебя". - Вот, если бы, - Пимовна положила ладонь на его плечо, хотела что-то сказать, но передумала. - Пошли, женишок, врежем! Она сама открыла бутылку, убрала рюмки и поставила на стол два граненых стакана. Выпили, закусили. - Ой, у мэнэ есть коняка, та й гарний коняка, - начала бабушка Катя. - Ой, який вин волоцюга, який разбишака! - подхватил Фрол - Ой того-то я коняку поважати буду, за него не взяв би срибла хоч повную груду, - завели они на два голоса. Обо мне, казалось, забыли. Пели еще "Заржи, заржи, мой конечек, подай голосочек", "Ой при лужку, при лужке, при счастливой доле". - А вот, если бы нашелся такой человек, который за детей твоих душегубов стал бы у бога просить? Если бы ты услышал, не проклял? - спросила, вдруг, бабушка Катя. - Я-то? - задумался Фрол. - Я их всех, Катя, давно простил. Только слово мое от бога. То, что сказано, не поймаешь, обратно в рот не засунешь и не проглотишь. - Почему ты решил, что от бога? - Я ведь тогда помирать собрался. И помер бы, если б перед собой Богородицу не увидел. Наклонилась она надо мной и говорит: "Что же ты, Фролка лежишь, ай дел никаких нет? Тебе ж еще жить да жить. Ползи-ка, сынок, к тому ерику, да в кушерях схоронись. Душегубы твои поехали за телегами. Покушают заодно, да выпьют после таких-то трудов". Было такое, да. Но ты ведь, Катя, другое хотела спросить: не ударит ли слово по тому, кто захочет его отменить? Так я тебе так скажу: это в зависимости от того, кто будет просить. - А ежели я попрошу? - Ты?! За моих врагов? - И все-то он знает! - усмехнулась Пимовна. - Успокойся, колдун, когда над семьей этого мальчугана нависло проклятье, твоих деда с бабкой еще и в помине не было. Старинный это замок. Так просто не отомкнуть. - Вдвоем надо, - сказал Фрол и разлил по стаканам остатки спиртного. - Если согласен, я помогу. - Ты?! - засмеялся колдун. Неужто могёшь?! Бабушка Катя неспешно вышла из-за стола, сверкнула глазами и вдруг, с нежданной для меня грацией, сделала стремительный шаг. Тело ее изогнулось в каком-то шаманском танце. Левая рука потянулась вперед и вверх, а правая пошла полукругом. - Оболокусь я оболоком, опояшусь белой зарей... Я вжал голову в плечи и зажмурил глаза. Слова распадались на слоги, сталкивались, падали на пол и снова взлетали. Воздух в маленькой комнате наэлектризовывался и еле слышно звенел. Вдобавок ко всему, где-то на горизонте недовольно зарокотал не вовремя разбуженный гром. Глава 18. Слово Я думал, уже началось. Но это был только лишь мастер-класс. Колдун тоже поднялся и осторожно поймал Пимовну за руку: - А вот, дождя нам сегодня не надо. Пущай стороной пройдет! Да и не время сейчас. В полуночь нехай ведьмы ведьмують, а мы с тобой, Катя, на утренней зореньке слово свое скажем. Впервые в своей жизни, я ночевал на полатях, под лоскутным стеганым одеялом, за ситцевой занавеской. Жаль только, вспомнить нечего. Коснулся затылком подушки - и поплыл. Сам удивляюсь, как это, ночью, я трижды спускался оттуда на автопилоте, чтобы предать земле остатки компота. Если б не каганец, горевший на кухне, не лампада в красном углу, точно бы навернулся. Взрослые не ложились совсем. Их несмолкаемый говор не будил, а баюкал, чистым слогом гулял под сводами комнат. Когда я, стуча пятками, шествовал мимо них и нырял в хозяйские чёботы, даже не переходили на шепот. Новый день начался со слов "Вставай, Сашка, пора!" Я даже не разобрал, кто их произнес, то ли моя бабушка, то ли кто-то еще. Все напрочь заспал. За окнами было темно. Но уже, предвещая зарю, орали станичные петухи. - Одёжа твоя в той комнате, на стуле висить, - подсказал Фрол, освещая "большую" комнату керосиновой лампой. - Учись, Сашка, с курями вставать. Все за день успеешь, ничего не оставишь на завтра. Что, не проснешься никак? Иди, оправься, да умойся росой. - И уже за моей спиной, - Катя, ты иде? Утренняя роса обильная, крупная. Не только умылся - принял холодный душ. Пока добежал до хаты, чуть не продрог. - Как за калитку выйдем, - глухим отстраненным голосом, проговорил колдун, вытирая мое лицо вышитым рушником, - чтоб ни единого слова я от тебя не слышал. - Молчи, и думай только о матери, - продолжила инструктаж бабушка Катя. - Пойдешь следом за Фролом, с иконой в руках. Держать ее надо вот так, образом к сердцу. Под ноги смотри! Упаси господь, упадешь, споткнешься, порежешься, или ногу уколешь, все прахом пойдет. Я сразу смекнул, что придется идти босиком. - Типун тебе на язык, - беззлобно сказал колдун. - Ну, с богом! Присядем перед дорожкой... - Ом-м-м... Я вздрогнул. Этот долгий горловый звук донесся непонятно откуда. - На ясной заре, на яром восходе, на перекрой-месяце, сойдутся двенадцать колен моего рода во кутном углу под Велесовым стожаром, - хрипло промолвил Фрол. - И пойду я, ваш меньший брат, - продолжил он, поднимаясь, - по разрыв-траве, по крови своей, из сеней в сенцы, из врат в ворота со словом сильным, да отговорным. - Ом-м-м! - прокатилось под сводами комнат, наполняя мою душу неистовым торжеством. - И дойду до заветной страны до родимой избы, до своего порога, с хлебом-солью да родовым заклятием, - сказал он уже на крыльце. - Ом-м-м! - загудело под самым моим ухом. Фрол запер входную дверь на висячий замок, вытащил ключ и, не глядя, бросил его далеко за спину.