— Настя? — спросила она строго, но посмотрела почему-то на Кирилла. — Добрый день, — сказал Кирилл. — Я сейчас заеду, — громко пообещала из машины Настя, — и нормально поздороваюсь. Тетя Нина, это Кирилл. Только ты сразу на него не бросайся, ладно? — Это, конечно, не мое дело, — заявила золотистая и блестящая тетя Нина очень твердо, — но, по-моему, вы совершенно напрасно приехали, уважаемый. Я не знаю, зачем Насте понадобилось приглашать совершенно постороннего человека. Ей простительно, она все еще переживает смерть бабушки, но вы-то должны иметь понимание и такт!.. «Ото!» — подумал Кирилл. — Перестань, тетя Нина! Я же тебя вчера просила! Значит, вчера она выдержала еще и битву с родными, отвоевывая его присутствие! Это укрепило его в ненависти к большим семьям, а вслух он сказал со всей приятностью, на которую только был способен: — Понимание и такт у меня начисто отсутствуют, — и улыбнулся, — и вы в этом скоро убедитесь, Нина Павловна. Произошла некоторая всеобщая пауза, за которую Кирилл Костромин себя похвалил. — Настя, заезжай, — спохватилась догадливая Муся, — ты в город сегодня-завтра не поедешь? — Нет, наверное. — Тогда Дмитрий Павлович сможет поставить машину у самых ворот. Дмитрий Павлович — Настин отец. Есть еще мать Юлия Витальевна, тетя Александра, Соня, Владик, Света и Сергей, которые никак не могли решить, кому из них открывать ворота. С ума сойти можно. Кирилл Костромин предпочитал жить один. Это такое счастье, когда никому ничего не должен, когда все зависит только от тебя, когда не нужно давать объяснений, и спрашивать разрешения, и подстраиваться, и отчитываться, и «взаимовыручать» друг друга, как учили его родители. Тетя Нина еще постояла некоторое время, но, так как Кирилл не обращал на нее никакого внимания, смотрел сквозь темные очки на Финский залив, как бы в порыве безудержного восторга, повернулась и пошла в сторону дома. Кирилл слышал за спиной удаляющийся шелест гравия. — Зачем вы так резко? — тихо спросила рядом помощница Муся. — Нина Павловна у нас женщина непростая. Вы уедете, а Насте теперь достанется. — Не достанется, — сказал Кирилл, не поворачиваясь, — ей не пять лет. Он не видел, как Муся пожала плечами, но она совершенно точно ими пожала и полезла обратно в черную смородину. Кирилл медленно повернулся и посмотрел на дом. Может быть, потому, что был день и солнце плавилось в небе, как кусок оранжевого мороженого, и залив блестел по-дневному приветливо, и деревья, изнемогшие от зноя, стояли не шелохнувшись, островерхий дом казался ожившим и помолодевшим, как будто обретшим второе дыхание. Пахло свежескошенной травой и близкой водой залива. Дальше до поворота был только один дом, стоявший вплотную к разбитой дороге. Поначалу Кирилл решил, что он необитаем, но потом заметил новую собачью будку и примятую калиткой траву и посмотрел на окна. Он знал, что по окнам всегда можно определить, живут в доме или нет. Стекла не мыли много лет. Солнечный свет заливал мутную поверхность, делал ее слепой. Крепкие некрашеные рамы, избитые дождями, были серыми от лишайника. Кто-то из окна смотрел на Кирилла. Он видел только силуэт, раздробленный пыльным стеклом. Силуэт был неподвижен и темен, как сфинкс. Кто живет в этом доме? Почему смотрит так пристально? Почему сидит за пыльным стеклом, когда на улице жара и светит солнце? Неуловимое движение, тень — и силуэт исчез. Привидение там, что ли, бродит? Кирилл закинул на плечо лямку рюкзака, задрал на лоб очки, вошел в калитку и тихо прикрыл ее за собой. Муся в кустах пела себе под нос: «Лодочка вдоль берега медленно плывет». — Значит, мужчина жизни — это вы, — произнес совсем рядом насмешливый женский голос, и Кирилл резко обернулся. Он не любил, когда его заставали врасплох, — а Настя вас так долго скрывала! Чем это вы так оскорбили мою мамашу? Она сказала, что вы хам. Света, понял Кирилл. Двоюродная сестра, дочь яхтообразной Нины Павловны. Ноги от коренных зубов, груди под тонкой футболкой вызывающе аппетитны, кожа безупречно свежа и в меру смугла, ногти на ногах и руках выкрашены в один цвет — приятный и непошлый, джинсовые шорты обрезаны так, что соблазнительно блестит в конце полоска незагорелой кожи. Всемилостивый святой Петр, подумал Кирилл Костромин. — Что это вас так проняло? — спросила Света, внимательно на него глядя. — Или вы желаете изменений в программе? — Ка… ких изменений? — пробормотал он, запнувшись. Торжество явственно обозначилось на красивом загорелом лице. — А любых. Я женщина свободная и раскрепощенная. А вы? — Кирилл, вас Настя ждет у крыльца, — проговорила рядом давешняя Муся, — может быть, кофе сварить? До ужина еще далеко, мы не готовили. Свет, а вас Нина Павловна звала. Кириллу стало смешно. — Не переживайте, — сказал он Мусе и опустил на глаза очки, — все будет нормально. — Насчет изменений в программе вы подумайте как следует, — проговорила ему в спину невозможная Света. — Я подумаю, — пообещал Кирилл. Насти не было у крыльца, должно быть, бдительная Муся все придумала, и, сбросив легкий рюкзак на нижнюю ступеньку, он посмотрел по сторонам. За домом визжала газонокосилка — интересно, кто там косит, родственник Сергей или специальный садовник? Как это называется, чтобы было красиво и необидно? Помощник по саду, наверное. На террасе звенели чашки — кто-то уже сварил кофе и собирался пить. Старая сирень грела на солнце плотные темно-зеленые листья, стояла неподвижно, словно не дыша. Кирилл посмотрел в глубину сада, пытаясь определить, где кончается одна усадьба и начинается другая, та, в которой обитают привидения, но не определил. Привидения привидениями, но трава у калитки была примята вполне материально. Приятно прохрустел гравий у него за спиной, и он спросил: — На соседнем участке кто живет? — Понятия не имею, — ответила Настя, — когда-то бабушка и дед дружили с соседями, меня тогда на свете не было, только фотографии остались, а потом… не знаю. Кажется, их дети куда-то уехали, то ли в Канаду, то ли в Израиль, а дом продали. Бабушка говорила, что там почти никогда никого не бывает. — А собака? — Какая собака? — На том участке есть собака? — Я не знаю, Кирилл, — ответила она удивленно, — а что такое с этой собакой? — Ты никогда не видела там собаку? — Нет. — Странно, — сказал он и улыбнулся ей, — будка есть, а собаки нет. — Может, они только собираются купить собаку. — Тебе теперь попадет от тетушки? — спросил он. — Я вел себя плохо? — Все это ерунда, — ответила она бодро, — разберемся. Пойдем, вещи отнесем. — Кофе пахнет. Или мне теперь не дадут? — Дадут. Я… мы с тобой живем на втором этаже. Пойдем. «Мы с тобой» прозвучало многообещающе, но несколько неуверенно. Кирилл подумал о том, как ей должно быть неловко. Ему тоже было неловко, но сам перед собой он делал вид, что ничего особенного не происходит. Все нормально, все в порядке вещей, ему тридцать два года, это была его инициатива, он контролирует ситуацию, он привык принимать решения. …При чем тут умение принимать решения? Какое это имеет значение? Он волнуется, как жених в первую брачную ночь, и ничего не может с собой поделать. Он полночи не спал, все думал, как это будет, даже в бассейн пошел не в полседьмого, а около шести, поняв, что лежать больше не может ни минуты. Он изучал соседний дом, выпендривался перед тетей Ниной, обозревал образцово-показательные груди двоюродной сестрицы и все время думал, что эту ночь он проведет в одной постели с Настей Сотниковой. Мрачно глядя куда-то в область ее попки, он поднялся следом за ней по темной лестнице с полированными прохладными перилами. На втором этаже тоже был коридор, вазы с сухими цветами стояли прямо на полу. — Зачем такая прорва сухих цветов? — вдруг спросил он с раздражением. — Это что, мавзолей? Настя удивленно взглянула на него и открыла дверь, из которой в полумрак коридора обрушился солнечный свет. От того, что она так спокойна, он разозлился еще больше. — Проходи. Комната была большой, квадратной, и в ней отсутствовали сухие цветы. Зато обнаружились веселые лимонные шторы, громадный письменный стол — а на нем компьютер! — старомодный гардероб, стеклянная дверь на балкон и кровать. При виде этой кровати Кирилл Костромин быстро сунул в рот сигарету. — Пепельницу дать? — насмешливо спросила Настя, как ему показалось, издалека.