— Она водила машину?! — Водила. Всегда. Она жила в Петергофе, там деду когда-то дали дачу, и она туда переехала после того, как он умер. Она даже на прошлой неделе приезжала ко мне на машине. Только она умерла вовсе не из-за машины. Кирилл даже представить себе не мог бабушку, которая водит машину. Что же это за бабушка такая?! — Она принимала ванну и уронила в воду фен. Короткое замыкание, и… все. Несчастный случай. Бабушка принимала ванну? Уронила фен?! — Сколько ей лет, вашей бабушке? Двадцать восемь? — Нет, — наконец-то она улыбнулась по-настоящему, открыв ровные белые зубы, — семьдесят три. А почему вы так удивились? Он удивился, так как в его представление о жизни никак не укладывалось, что бабушка может водить машину и укладывать волосы феном. Бабушка должна солить огурцы, полоть малину, варить картошку и на ночь расчесывать жидкие седые косы пластмассовой гребенкой. Фен тут совсем ни при чем. — Я до сих пор не могу осознать, что ее нет, понимаете? Мне кажется, что это невозможно. Почему ее нет? Я же на прошлой неделе с ней встречалась, мы пили кофе на Невском, в «Идеальной чашке», болтали три часа. Я ей рассказывала про Киру, и у нее было такое же лицо, как у вас на пляже. Я вас потому и заметила, что вы смотрели в точности как моя бабушка. — Она опять улыбнулась. — Кира — это тот мой приятель. Вы его видели. Его зовут как вас — Кирилл. Только почему-то все называют его Кирой. Кирилл Костромин с неуместной поспешностью схватился за сигареты. Господи, это еще откуда?! Это мерзкое, глупое, женское имя «Кира», которым его потчевали все детство и всю юность?! Он слышать его не мог. Он его ненавидел. И даже был уверен, что все его беды от этого дикого имени. «Сегодня Кира дежурный по кухне!» — бодрым голосом объявляла утром мать. «Кира, почему по математике опять тройка?» — строго спрашивал отец. «А Кирка в лагерь не хочет! — наперебой кричали братья прямо ему в лицо и валились от хохота на продавленный диван. — Кира — дура, Кира — дура!» И эта «дура», гораздо более оскорбительная, чем «дурак», всю жизнь помнилась ему так, что от ненависти и безысходности сводило затылок. — …попробуйте, Кирилл Андреевич. Это вкусно. Оказывается, принесли еду. Салат лежал на сказочной красоты тарелке хрусткой аппетитной горкой, и ничего этого не было — ни продавленного дивана, ни братьев, ни Киры-дуры. Вокруг был Питер, лето, чистые скатерти, столовое серебро — другая жизнь. Сытая, привычная, удобно устроенная. Его собственная. — Бросьте вы его к черту, — сказал он хрипло, — это же кретину ясно — ничего у вас с ним не выйдет. Ну зачем вы приехали на этот пляж? Компанию повеселить? Продемонстрировать собственную дурость? Всем наглядно показать, что «она любила его, а он любил родину»? Кира! Надо же такое придумать! Вилка звякнула о фарфор. — Я, кажется, не просила у вас совета, — произнесла Анастасия Сотникова отчетливо, — большое спасибо, что вы приняли мое приглашение, но это совершенно не означает, что вы можете говорить мне гадости. — Да никакие это не гадости, — досадуя на себя, заявил Кирилл, — все гадости вам уже сказали на пляже. Вернее, показали. А вообще говоря, вы правы. Это не мое дело. Прошу прощения. Наверное, это у меня от безделья. Я сегодня полдня не работал. Она моментально уцепилась за спасательный круг и увела разговор — выбралась на безопасное мелководье, за что Кирилл был ей благодарен. — Кстати, что у вас за работа, Кирилл Андреевич? Вы ведь здесь в командировке? — Работа как работа, ничего романтического. — И все-таки? — И все-таки совсем ничего романтического. У меня фирма. Называется «Строймастер». Это разное оборудование для строительства. — Мне кажется, я слышала, — сказала Анастасия задумчиво, — вы филиал в Питере не открываете? — Уже открыли. — Он улыбнулся. — Вчера. Вы не слышали, вы в газете прочитали. — Да. Точно. Это ведь большая фирма «Строймастер», — она как будто удивилась, — по-моему, даже в «Новостях» показывали. Огромный склад где-то по дороге в Гатчину. Это ваш? — Наш. — Вы производите или только продаете? На этом месте Кирилл Костромин засмеялся. Искренне и с удовольствием. Настя посмотрела внимательно — и вправду почти хохочет. Такой надутый, важный, щекастенький — и хохочет?! — Это вы о том, что производства стоят, а весь бизнес занимается спекуляцией, уважаемая госпожа Сотникова? Там продал, здесь купил, а отечественный производитель в… — он чуть было не сказал «в заднице», но вспомнил, что он большой бизнесмен, на ужине с незнакомой дамой, и воздержался, — в сложном положении? — Ну конечно, — ответила она, недоумевая, что его так развеселило, — в газетах только об этом и пишут. — Мой вам совет, — сказал он, продолжая игру в «большого бизнесмена», — не читайте за завтраком большевистских газет. Вредно для душевного здоровья. — Но ведь это правда! — Да кто вам сказал?! Или вы на каком-нибудь отечественном производстве подвизаетесь? — Нет, но… — Вот именно, что нет. Нет никакого отечественного производства и не было никогда. — Как не было? СССР — одна шестая часть суши, индустриальная держава, еще в тридцатые годы… — Я ничего не знаю про тридцатые годы. Зато про восьмидесятые помню хорошо. А вы не помните? Мелкий частик в томате и треугольные пакеты с молоком по два в одни руки? Пальтишки из шинельного сукна? Фарцовщики у магазина «Березка»? Продуктовые заказы по ветеранским карточкам ваша блокадная бабушка не получала? Раз в полгода — на Девятое мая и на Седьмое ноября? — При чем здесь это? — При том, уважаемая госпожа Сотникова, что даже одной шестой части суши ни за каким хреном не нужны оборонные заводы по три в каждом городе. А других у нас отродясь не бывало. Правда, у вас в Питере имелся завод резиновых изделий «Треугольник». Но он и сейчас в большом почете, работает себе. Так что я никаких стенаний про российского производителя не понимаю. Я не знаю никаких российских производителей. «Красный Октябрь», что ли? Так он процветает. И остальные все, кто не танки делал или пулеметы, работают потихоньку и зарабатывают даже. — У вас странная точка зрения. — У меня нормальная точка зрения. Пройдет время, появится все, что нужно — ткацкие фабрики, пекарни, свечные заводики какие-нибудь. Их и сейчас уже полно. Может, и до автомобилей дойдет. — А у вас где производство? — В Пензенской области, — сказал Кирилл, вдруг осознав, что совершенно неожиданно и не к месту распалился, — мы делаем щетки и кисти. Я же вам говорил, ничего романтического. — Вы как будто оправдываетесь. — Настя посмотрела испытующе. Он собрался было возразить, но не стал. Что это его так понесло? В высокие рассуждения о производстве ударился, да еще от романтики старательно отказывался, как будто заранее ее предупреждал, что надежды на него в этом смысле нет никакой, хотя она вовсе не проявляла к нему интереса — смотрела в тарелку, ковыряла салат, печалилась о своей необыкновенной бабушке. Этот ее Кира во всем виноват. С него все началось. — Доедайте и поедем, — распорядился он, — одиннадцатый час. — Да, — как будто спохватилась она, — неужели так поздно? Доедать она не стала, и Кирилл, привычно расстроившись из-за брошенной еды, которую придется теперь выкинуть в помойку, попросил счет. У него с детства было очень трепетное отношение к еде. Когда она стала совать ему деньги, он опять развеселился. — Я вполне платежеспособен, — сказал он, глядя на нее с насмешливым превосходством. — Кажется, мы уже установили, что с моим отечественным производством как раз все в порядке. Или вы член американской лиги за равноправие женщин? — Я не член лиги, — пробормотала она. Ему вполне удалось ее смутить. — Просто это я вас пригласила. Навязалась, можно сказать. — Можно и так сказать, — согласился он, получая удовольствие от ее смущения и своего превосходства, — только заплачу все же я. Он был хорош — самоуверен, снисходителен, любезен и загадочен. Самому себе он нравился. Он как бы со стороны заслуженно гордился собой — вот каким ты стал, Кирилл Костромин, вот как ты всему научился. Какая там «Кира-дура»! Только немного странно было, с чего это он так старается — девица была совсем не в его вкусе. Он шел за ней к машине, рассматривая ее полотняную прямую спину и стянутые в короткий хвост неопределенно-темного цвета волосы, и думал, что, пожалуй, провел вечер совсем неплохо. Напрасно он так думал. Уехать им не удалось. Ее машина не заводилась. Не помогли ни всемогущие «крокодилы», ни длительное совместное рассматривание чахлого мотора старушки-«Хонды». Ковыряться в нем Кирилл не стал бы даже под угрозой расстрела. Хватит. Наковырялся в дикие дальнобойщицкие времена. — Придется вам ее здесь оставить. — Ему до смерти хотелось в свой отель — выпить коньяку в лобби-баре, еще покурить в прохладе и покое огромного холла, подняться в свой номер и лечь спать. — Завтра вызовете какой-нибудь эвакуатор. — Конечно, — согласилась Настя, и он понял, что она непременно заплачет, как только он отвернется. Впрочем, это были не его проблемы. — Конечно, так я и сделаю. «Это не мои проблемы», — так говорил один его давний начальник. У него Кирилл Костромин учился жить и работать — бороться и перегрызать чужие глотки. «Это не мои проблемы», — сказал он однажды Кириллу, когда тот не уследил за кем-то из водителей, и через две минуты Кирилл Костромин стал безработным.