— Где моя одежда? — спросил я. —..! — повторил он. — Тогда, пожалуй, прядется позаимствовать твою. Раздевайся! После третьего раза мне надоело. Я накинул простыню ему на голову и как следует врезал тем самым железным прутом, которым разбивал гипс. Через несколько минут я был уже весь в белом. Этакий Моби Дик. Или ванильный пломбир-переросток. Жуть. Я засунул этого типа в стенной шкаф и выглянул в окно. В небе сияла полная луна, освещая ряд высоких тополей. Трава в лунном свете казалась серебристой, сверкающей. Ночь близилась к концу. Ничто не подсказывало мне, где я могу находиться. Похоже, это был четвертый этаж. Из окна я заметил внизу, слева от меня, на втором этаже свет: тоже кто-то не спал. Я вышел в коридор и осмотрелся. Слева коридор упирался в стену с зарешеченным окном. Там были еще четыре палаты, по две с каждой стороны коридора. Я дошел до окна и выглянул наружу. Ничего нового: такие же деревья, такая же трава, та же лунная ночь. Я повернулся и пошел в обратную сторону. Двери, двери, двери, и ни лучика света изнутри. И тишина. Лишь шарканье моих собственных шагов: позаимствованные ботинки были великоваты. Часы, тоже позаимствованные, показывали пять пятьдесят четыре. Железный прут я заткнул за пояс под белым халатом; при ходьбе прут втыкался мне в бедренную кость. Через каждые пять-шесть метров под потолком горела тусклая лампочка — ватт на сорок, не больше. Так я добрался до лестницы, покрытой ковром, и стал тихо спускаться. Третий этаж выглядел в точности, как мой четвертый, так что я пошел дальше вниз. На втором этаже свернул по коридору направо, пытаясь найти ту комнату, где горел свет. И я ее нашел — по тонкой полоске света под дверью — почти в самом конце коридора. Стучать я не стал. В комнате за огромным полированным столом сидел какой-то тип в роскошном купальном халате и что-то писал в настольном блокноте. Это явно была не больничная палата. Тип так и впился в меня глазами: на лице его появилось такое выражение, будто он вот-вот закричит, глаза его дико расширились… Но он не закричал — видимо, я выглядел достаточно решительно, — только быстро поднялся. Я закрыл за собой дверь, подошел поближе и произнес: — Доброе утро. Вам грозят большие неприятности. Людям всегда хочется узнать, что за неприятности им грозят. Так что уже через секунду я услышал: — Что вы имеете в виду? — А вот что: я подам на вас в суд. За то, что вы держите меня здесь против моей воли, а также за злоупотребление служебным положением и нарушение клятвы Гиппократа: вы насильно пичкали меня наркотиками. У меня, можно сказать, уже началась, ломка, так что я вполне могу совершить, например, насилие. — Убирайтесь вон, — сказал этот тип — вероятно, врач. Я заметил на его столе пачку сигарет, вытянул одну. — Сядь и заткнись. Нам есть что обсудить. Он сел, но так и не заткнулся. — Вы нарушаете правила… — Суд определит, кто из нас что нарушает, — ответил я. — Пусть принесут мою одежду и личные вещи. Я выписываюсь. — Но ваше состояние… — Не твое дело. Или вещи, или суд. Он было потянулся к кнопке на столе, но я отшвырнул его руку. — Ну нет, — сказал я. — Раньше надо было нажимать, когда я только вошел. Теперь поздно. — С вами трудно договориться, мистер Кори… Кори? — Я к вам сюда не напрашивался. И имею полное право выписаться, когда мне угодно. А угодно мне именно сейчас. Так что давай. — Но вы еще не поправились, чтобы выписываться, — ответил он. — Ваше состояние… Нельзя позволить… Я сейчас кого-нибудь позову, вас проводят в палату, уложат в постель… — И не пытайся. А то мне придется продемонстрировать мое теперешнее состояние. И вот еще что… Кто меня сюда поместил и кто оплачивает мое пребывание здесь? — Ну хорошо, — вздохнул врач, огорченно опустив тонкие усики, и сунул руку в ящик стола. Но я был наготове. Я выбил пистолет у него прежде, чем он успел спустить предохранитель. Так, автоматический, тридцать второго калибра. Аккуратненький такой «кольт». Я спустил предохранитель и прицелился. — Придется все же ответить на мои вопросы. По-видимому, ты считаешь меня опасным. И возможно, ты прав. Врач бледно улыбнулся и закурил. Зря — он так старался сохранить достоинство, но руки-то у него дрожали. — Хорошо, Кори. Если вы так настаиваете… Привезла вас сюда ваша сестра. «Сестра?» — подумал я. — Какая сестра? — Эвелин. Это имя мне ничего не говорило. — Странно. Я уже несколько лет ее не видел, — сказал я. — Она и не знала, что меня занесло в эти края. Он пожал плечами: — И тем не менее… — Где же она теперь живет? Я хочу к ней заехать, — сказал я. — У меня где-то есть ее адрес. — Давай сюда. Он поднялся из-за стола, подошел к шкафу, открыл его, порылся там и достал карточку. Я впился в нее глазами. Миссис Эвелин Фломель… Нью-йоркский адрес тоже ничего мне не говорил, но я постарался его запомнить. Судя по карточке, меня звали Карл. Отлично. Дополнительная информация. Я заткнул пистолет, не забыв, конечно, поставить его на предохранитель, за пояс рядом с металлическим прутом. — Ну ладно, — сказал я. — Где моя одежда и деньги — сколько ты там намерен мне выплатить? — От вашей одежды после катастрофы остались одни лохмотья, — ответил врач. — Вынужден вам напомнить, что у вас были сломаны обе ноги, причем левая — в двух местах. Откровенно говоря, я просто не понимаю, как вы стоите. Прошло всего две недели… — На мне все заживает, как на собаке, — успокоил его я. — Так как насчет денег?.. — Каких денег? — Насчет отступного, чтобы я не подавал в суд на ваше заведение. За всякие злоупотребления и прочее. — Не валяйте дурака! — Кто здесь валяет дурака? Согласен на тысячу, но наличными и немедленно. — Даже говорить на эту тему не желаю! — Я бы на твоем месте сперва подумал. Суд, конечно, может принять решение и в твою пользу, но как насчет прессы? Уж я постараюсь, чтобы в газетах появились кое-какие материалы еще до суда. И с телевизионщиками свяжусь. В грязи ведь вываляют… — Это шантаж! — заорал он. — Да я вообще не имею к этому никакого отношения! — Сейчас ты заплатишь или потом, после суда, — сказал я, — мне, в общем-то, безразлично. Но сейчас дешевле обойдется! Если он согласится, значит, я прав и здесь что-то нечисто. Врач долго буравил меня взглядом. — У меня нет при себе тысячи, — заявил он наконец. — Что ж, тогда поторгуемся? — Это вымогательство! — возмутился он. — Ничего подобного: ведь ты отдаешь деньги добровольно, милый. Итак?