Позднее Бри уверял, что не расслышал, точнее, не разобрал слов; а поскольку по натуре был он честен и лукавить не привык, придется нам ему поверить. Убедившись, что конь и не думает слушаться, Шаста вытащил ноги из стремян, перекинул левую ногу через седло, помедлил крошечную долю секунды — и прыгнул. От удара оземь у него перехватило дыхание, однако он тут же вскочил и, не обращая внимания на боль в груди, бросился на выручку. Никогда раньше он ничего подобного не делал — и понятия не имел, с какой стати делает это сейчас. С губ Хвин сорвался крик; а во всем мире найдется немного звуков жутче лошадиного крика. Аравис припала к шее лошадки; похоже, она пыталась вытащить из ножен свой клинок. В мгновение ока все трое — Хвин, Аравис и Лев — очутились в шаге от Шасты. Лев поднялся на дыбы («Какой же он огромный!», — мелькнуло у мальчика в голове) и замахнулся правой лапой. Сверкнули на солнце чудовищные когти, Аравис тоненько вскрикнула и покачнулась в седле. Лев разодрал ей спину! Вне себя от ярости, Шаста ринулся к зверю, совсем забыв, что у него нет оружия — ни меча, ни даже камня или палки. «Пшел прочь! Кому говорят, пшел!» — завопил он, словно перед ним был не Лев, а дворовый пес. Перед ним разверзлась кошмарная львиная пасть… В следующий же миг, к великому изумлению Шасты, зверь, по-прежнему стоявший на задних лапах, будто опомнился — подпрыгнул, перевернулся в воздухе, приземлился на все четыре лапы и трусцой направился в сторону реки. Шаста не верил собственным глазам. Спохватившись, он опрометью кинулся к изгороди, о которой внезапно вспомнил. Хвин, едва живая от усталости и пережитого ужаса, только-только миновала калитку; Аравис была вся в крови, но держалась в седле. — Входи, дочь моя, добро пожаловать, — приветствовал ее бородатый старец, — И ты входи, сын мой, — обратился он к подбежавшему Шасте. Пропустив гостей, старец закрыл калитку на засов и помог Аравис спешиться. Они очутились на широком круглом дворе, огороженном высокой живой изгородью. Посреди двора находился пруд, неподвижная вода которого стояла почти вровень с берегом. На дальней стороне пруда, нависая над водой могучими ветвями, что ловили в сети своей листвы солнечные лучи, росло дерево, громаднее и прекраснее которого Шаста в жизни не видывал. Невдалеке стоял небольшой домик с соломенной крышей; стены дома были сложены из грубых камней. Чуть в стороне паслись несколько коз, щипавших чудесную зеленую травку. — Ты… Ты… — Шаста никак не мог отдышаться, — Ты король Лун? Старец покачал головой. — Нет, — негромко ответил он, — я зовусь Отшельником с Южного болота. Сын мой, сейчас не время задавать вопросы. Эта юная дама ранена. Ваши лошади валятся с ног, а Рабадаш, пока мы с тобою беседуем, переходит вброд Петляющую Стрелу. Но короля Луна еще можно предостеречь — коли ты согласен добежать отсюда до Анварда. От негодования и обиды у Шасты едва не помутилось в глазах. Как же так? Ведь у него совсем не осталось сил! Выходит, другие не могут, а он должен? Это несправедливо!.. (Ему только предстояло усвоить очередной урок: наградой за геройский поступок обычно служит другой, труднее — и славнее — предыдущего.) — Где король? — только и спросил он. Отшельник повернулся и указал посохом. — Видишь другую калитку? Открой ее и беги по прямой, никуда не сворачивая, по холмам и лесам, по равнинам и оврагам, по воде и посуху. Мне дано знать, что на прямом пути ты отыщешь короля Луна. Но беги, беги и не останавливайся! Шаста кивнул, в два прыжка достиг калитки, распахнул ее и бросился бежать. Отшельник повернулся к Аравис, которую все это время поддерживал под руку, и наполовину ввел, наполовину внес девушку в дом. Отсутствовал он долго, а когда вышел снова, то сказал лошадям: «Теперь ваша очередь», — и, не дожидаясь ответа (впрочем, животные были слишком изнурены, чтобы вымолвить хоть словечко), расседлал их и снял уздечки. Потом вытер мокрые, покрытые пеной бока, да так тщательно, что пристыдил бы и лучшего конюха из королевских конюшен. — Друзья мои, — проговорил он, — забудьте обо всем и отдыхайте. Вот вода, а вот трава. Когда же я подою своих коз, то напою вас горячей запаркой. — Господин, — робко спросила Хвин, — выживет ли таркина? Или Лев убил ее? — Мне ведомо многое, — с улыбкой отозвался Отшельник, — но будущее не дано знать никому. И потому я не могу сказать, кто останется в живых нынче к заходу солнца. Но не тревожься, добрая лошадка. Насколько могу судить, твоя наездница проживет еще долго. Аравис очнулась на мягком ложе в прохладной комнате с голыми каменными стенами. Она лежала на животе. Почему на животе? Девушка попробовала перевернуться, и ее обожгла жуткая боль в спине. Тут она вспомнила! А из чего сделано это ложе — такое мягкое и такое упругое? Этого Аравис так и не поняла (потому что ложе было из вереска, которого она не то что никогда не видела, но о котором даже не слыхала; а в наших краях всякий подтвердит — на вереске отлично спится). Отворилась дверь, и в комнату вошел бородатый старец, назвавшийся Отшельником с Южного болота. В руках он держал большую деревянную миску. Осторожно поставив ее на пол, он повернулся к девушке: — Лучше ли тебе, дочь моя? — Спина болит, — откликнулась Аравис, — а так все в порядке. Отшельник опустился на колени, приложил ладонь ко лбу девушки, потом пощупал пульс. — Лихорадки нет, — сказал он. — Все обошлось, дочь моя, завтра ты встанешь с этого ложа. А сейчас выпей это, — и поднес к ее губам деревянную миску. Сделав первый глоток, Аравис скривилась от отвращения: человеку непривычному козье молоко кажется просто ужасным на вкус. Но пить очень хотелось, поэтому Аравис пересилила себя. Вскоре миска опустела; девушка сразу почувствовала себя бодрее. — Отдыхай, дочь моя, — молвил старец. — Раны твои промыты и перевязаны, и оказались они не такими уж страшными — не страшнее следов бича. Странный то был Лев, очень странный: вместо того чтобы выдернуть тебя из седла и запустить в тебя свои зубы, он всего лишь оцарапал тебе спину. Я насчитал десять царапин, длинных, но не глубоких. — Да уж! — Аравис присвистнула. — Повезло так повезло. — Дочь моя, — с мягким укором произнес Отшельник, — я прожил на этом свете сто девять зим и ни разу не встречал госпожу Удачу. Нет, есть во всем этом что-то, чего я не понимаю. Но если нам суждено узнать истину, рано или поздно мы ее узнаем. — Ты сказал, отдыхай, — проговорила Аравис. — А как же Рабадаш и двести его воинов? — Думаю, здесь они не появятся, — отвечал Отшельник. — Брод лежит к востоку отсюда. От брода они поскачут напрямик к Анварду. — Бедный Шаста! — вздохнула Аравис. — Далеко ему бежать, да? Он успеет? — Будем надеяться, — улыбнулся старец. Аравис повернулась на бок и спросила: — Долго я спала? Кажется, уже смеркается. Отшельник выглянул в окошко — единственное в комнате, выходившее на север. — То не вечерние сумерки, — поведал он. — То сгущаются тучи над Пиком Бурь. Значит, жди ненастья. К ночи будет туман. На следующее утро Аравис проснулась вполне здоровой — если не считать, конечно, царапин на спине, — и после завтрака (овсяная каша и сливки) Отшельник разрешил ей встать. Разумеется, она тут же отправилась повидать лошадей. С утра распогодилось, тихий двор был залит солнечным светом, будто большую зеленую чашу до краев налили золотистым вином. Завидев Аравис, Хвин поспешила навстречу девушке и ткнулась губами ей в щеку. — А где Бри? — справилась Аравис, когда они с Хвин парасспрашивались друг друга. — Вон там, — Хвин мотнула головой, — Поговори с ним. Что-то случилось, а что, мне он не рассказывает. Они бок о бок пересекли двор. Бри лежал на траве, носом к изгороди. Он наверняка слышал шаги, но даже не повернул головы. — Доброе утро, Бри, — поздоровалась Аравис. — Как ты себя чувствуешь? Бри пробормотал что-то неразборчивое. — Отшельник говорит, что Шаста должен был успеть вовремя, — продолжала Аравис. — Так что все неприятности позади, Бри. Скоро мы будем в Нарнии. — Я никогда не увижу Нарнию, — наконец отозвался Бри. — Что ты такое говоришь? — изумилась Аравис. Бри повернулся. Его глаза были полны тоски. — Я возвращаюсь в Калормен, — сказал он. Аравис не поверила своим ушам. — Ты рехнулся? Снова в рабство? — Вот именно, — Бри покачал головой. — Как я могу мечтать об ином уделе? Как я посмею показаться среди вольных лошадей Нарнии? Все будут говорить: «Это тот самый конь, который бросил лошадку, девушку и мальчика на съедение львам, а сам ускакал, спасая собственную шкуру!» — Мы все бежали, — мягко напомнила Хвин. — Все, кроме Шасты! — возразил Бри, — Он-то бежал в верном направлении: обратно! Какой позор! Я называл себя боевым конем, я похвалялся тем, что сражался в сотне битв, — и меня превзошел в мужестве обыкновенный мальчишка, ребенок, несмышленыш, который и меча-то в руках не держал! Сущий заморыш, а оказался храбрее моего! — Понимаю, Бри, — проговорила Аравис. — Мне тоже стыдно. Шаста такой молодец! Я шпыняла его с нашей первой встречи, смотрела на него сверху вниз, а вчера он всех нас спас. И все равно, по-моему, лучше извиниться перед ним, чем возвращаться в Калормен. — Поступай как знаешь, — ответил Бри, — Ты себя не опозорила. А я — я потерял все, чем гордился. — Мой добрый конь, — обратился к нему Отшельник, подошедший незамеченным: босые ноги ступали неслышно по густой, мокрой от росы траве, — ты потерял разве что свое самомнение. Нет-нет, друг мой, не прижимай ушей и не тряси гривой! Если тебе и вправду так стыдно, как ты говорил, тебе придется выслушать меня. Живя среди забитых бессловесных тварей, ты привык считать себя чуть ли не венцом творения. Конечно, их ты и храбрее, и умнее. Иначе и быть не могло. Но отсюда вовсе не следует, что в Нарнии ты тоже будешь кем-то особенным. Впрочем, пока будешь помнить, что никакой ты не особенный, ты останешься вполне здравомыслящим, добропорядочным конем. А теперь, друзья мои, соблаговолите пройти к двери на кухню, и я угощу вас отличной запаркой. Глава 11 Испытание Шасты Прямо от калитки начинался невысокий, поросший травой и вереском взгорок, на вершине которого росли редкие деревья. Думать было не о чем, да и некогда; требовалось одно — бежать, бежать без остановки, торопиться изо всех сил. Руки дрожали, ноги подкашивались, в боку вдруг закололо, пот заливал глаза; не раз и не два Шаста спотыкался о корягу или о камень, рискуя вывихнуть лодыжку. Деревья сделались гуще, в подлеске появился папоротник. Солнце скрылось за облаками, но прохладнее не стало. Похоже, выдался один из тех облачных, но жарких дней, когда мух почему-то становится вдвое больше обычного. Они облепили лицо Шасты, но мальчик даже не пытался их стряхнуть — было не до того. Внезапно он услышал сигнал рога. Звук ничуть не напоминал трубный рев рогов с ташбаанских стен; нет, то был веселый напев охотничьего рожка. В следующее мгновение мальчик выбежал на поляну — и очутился среди толпы людей в охотничьих костюмах. Человек пятнадцать или двадцать, все мужчины, в зеленых нарядах и при лошадях. Кто сидел в седле, кто стоял, держа в руках уздечку. Посреди поляны слуга подставлял стремя румяному толстяку, хохотавшему над чьей-то шуткой. Завидев Шасту, толстяк высвободил ногу и бросился навстречу мальчику. На бегу он распростер объятия, лицо его расплылось в улыбке. — Корин! Сынок! — вскричал он гулким басом, исходившим, казалось, из его объемистой утробы. — Почему пеший? Да еще в лохмотьях! Что… — Нет! — выдохнул Шаста. — Я не… принц Корин… Знаю… похож… Видел в Ташбаане… Просил… привет…