Толстяк изумленно воззрился на Шасту. Впрочем, в его взгляде сквозило что-то еще — что-то такое, чему трудно было подобрать название. — Вы король Лун? — спросил Шаста и, не дожидаясь ответа, выпалил: — Ваше величество… скорее в Анвард… заприте ворота… враги наступают… принц Рабадаш и двести ратников… — Почему мы должны тебе верить, мальчик? — справился один из придворных. — Сам их видел, — слегка отдышавшись, Шаста заговорил более связно. — Своими глазами. Следил от самого Ташбаана. — Ты опередил их пешком? — придворный приподнял бровь. — На лошади. Они у Отшельника… — Оставь ребенка, Даррин, — вмешался король Лун. — По лицу видно, что он не врет. По коням, господа! Эй, коня нашему юному другу! Ты умеешь ездить верхом? Вместо ответа Шаста поставил ногу в стремя и одним прыжком очутился на спине коня. За последние несколько недель он проделывал это сотни раз и теперь сам уже со смехом вспоминал свою первую попытку взобраться на лошадь, когда Бри обозвал его «кулем с соломой». — Мальчишка — прирожденный конник, государь, — сказал Даррин. Шаста услышал эти слова, и они немало ему польстили. — Клянусь, в его жилах течет благородная кровь. — Благородная кровь… — повторил король, поглядывая на Шасту с тем же странным выражением — то ли с тоской, то ли с недоверием. Как только Лун сел на своего коня, взяли с места в галоп. Седло оказалось очень удобным, а вот что делать с поводьями, Шаста знать не знал: за все время обучения у Бри он ни разу к ним не прикасался. Впрочем, искоса поглядывая на спутников, он быстро сообразил, что к чему (так некоторые поступают на званых обедах, когда сомневаются, какой нож и какая вилка для какого блюда предназначены), и взял поводья в руки. Правда, управлять конем он не пытался, уповая на то, что его скакун последует за остальным. Разумеется, это было обычное животное, а вовсе не говорящая лошадь, однако ему достало смышлености понять, что у всадника нет ни кнута, ни шпор, а значит, подгонять у него не получится. И очень скоро Шаста оказался в хвосте отряда. Тем не менее верхом было, конечно же, куда быстрее, чем на своих двоих. Лицо овевал свежий ветерок, мухи куда-то попрятались, дыхание восстановилось… А главное — он исполнил поручение! Впервые с того дня, как увидел Ташбаан (кажется, это было давным-давно), Шаста почувствовал себя по-настоящему свободным и счастливым. Он поднял голову, надеясь рассмотреть горные вершины вблизи. К его великому разочарованию, гор не было видно вообще — они скрылись за серой пеленой, наползавшей откуда-то сверху. «Это же туча! — мысленно воскликнул мальчик. — Вот это да! Выходит, в холмах ты все равно что на небе? Выходит, я увижу тучу изнутри? Ух ты! Мне всегда этого хотелось». По левую руку за спиной у Шасты медленно опускалось за окоем дневное светило. Отряд достиг дороги — точнее, утоптанной тропы в лесу, — и лошади помчались быстрее прежнего (впрочем, конь Шасты все так же скакал последним). Дорога время от времени поворачивала, и тогда Шаста на миг-другой терял из вида короля со свитой. Потом то ли они въехали в туман, то ли туман дополз до них и окружил со всех сторон. Мир сделался серым. Шаста и не догадывался, как мокро и холодно, оказывается, в тумане и как темно. Мало того, с каждым мгновением становилось все темнее. Кто-то во главе отряда то и дело трубил в рог, и с каждым разом звук отдалялся. Шаста снова остался в одиночестве. Ничего, вот повернет — и увидит остальных. Но за поворотом никого не было; а если кто и был, Шаста все равно его не увидел бы в этом густом тумане. Конь перешел на шаг. «Давай, давай!» — подгонял его Шаста. Снова послышался рог, далеко-далеко. Бри постоянно внушал ему, что пятки всадника не должны даже касаться конских боков, поэтому мальчик был уверен: стоит вонзить пятки в бока коню — и случится что-то ужасное. Что ж, самое время проверить. — Слушай, лошадка, — проговорил Шаста, — если ты и дальше будешь так плестись, знаешь, что я сделаю? Всажу пятки в твои бока, вот что! Понятно? На коня угроза нисколько не подействовала, и Шаста решил перейти от слов к делу: понадежнее уселся в седле, стиснул зубы — и что было сил ударил животное пятками по бокам. Конь было припустил вялой рысью, но быстро опомнился и снова перешел на шаг. Между тем тьма сгущалась, и рога уже совсем не было слышно. С деревьев капало — нередко за шиворот Шасте. — Ладно, животина, везешь — и на том спасибо, — пробормотал Шаста, — Только бы с Рабадашем не столкнуться. Различать дорогу становилось все труднее. Шаста готов был возненавидеть своего коня; вдобавок, совсем некстати, он почувствовал, что проголодался. А это еще что такое? Шаста придержал коня. Дорога разделялась надвое. И какая же ведет к Анварду? Чу! Из тумана за спиной донесся топот копыт. Рабадаш! Какую дорогу выберет калорменский принц? — Поеду по одной, — сказал себе Шаста, — а он возьмет да свернет на другую. Или того хуже — выберет ту же самую и догонит меня. Или не догонит… Не знаю, не знаю. Но если я останусь тут, меня схватят наверняка, — он спешился и торопливо повел коня по правой дороге. Топот нарастал. Раздалось негромкое: «Стой!» До перекрестка добрались, догадался мальчик. Невидимые в тумане, калорменские лошади фыркали, ржали, грызли удила; всадники вполголоса успокаивали животных. Шаста затаил дыхание. — Слушайте все! — произнес другой голос, — До крепости подать рукой. К рассвету мы должны быть в Нарнии. Помните: без необходимости никого не убивать. В этом походе одна капля нарнианской крови для нас ценнее ведра нашей собственной. В этом походе, я сказал, только в этом! Боги еще даруют нам счастливый день, и наши клинки вволю попируют на поле брани! Ни единой живой души будет тогда не сыскать по всей Нарнии, от Кэйр-Паравела до Западных Пустошей. Но Арченланд — не Нарния. Наш главный козырь — внезапность. И если через час Анвард станет моим, я отдам его вам — целиком. Делите добычу как пожелаете, я от своей доли отказываюсь. Условие одно: убейте всех мужчин в этой крепости, вплоть до младенцев, родившихся накануне. Остальное все ваше — женщины, золото, самоцветы, оружие, вино… Тех, кто струсит в бою, я лично сожгу заживо. Во имя Таша необоримого и неумолимого — вперед! Бряцая оружием, калорменцы двинулись к крепости. Шаста перевел дух — они поскакали другой дорогой. Он стоял и прислушивался, и внезапно ему в голову пришло, что «отряд в двести копий» — это на самом деле очень много: скачут и скачут, все никак не проскачут. Но вот топот копыт стих в отдалении, и мальчик вновь остался один-одинешенек в непроглядной пелене тумана. Теперь-то он знал, какая из дорог ведет к Анварду, но воспользоваться ею, увы, не мог — она бы привела его прямиком в руки воинов Рабадаша. Что же делать? Шаста вскочил в седло и направил коня по той дороге, которую выбрал сам. Может, ему повезет и он наткнется на какую-нибудь хижину, где его приютят на ночь и накормят ужином… Лучше всего, конечно, вернуться в дом Отшельника, где остались Аравис, Бри и Хвин, но это невозможно. Проклятый туман! — Ладно, поглядим, что там дальше, — сказал себе Шаста. — Куда-нибудь эта дорога да приведет, верно? Он ехал и ехал, а «куда-нибудь» все не находилось, разве что по обеим сторонам стеной встал лес, а воздух сделался обжигающе холодным. Задул пронизывающий ветер, однако туман упорно не желал рассеиваться. Для Шасты горы были в диковинку, поэтому он и не догадывался, сколь высоко забрался, — должно быть, на самый перевал. Скажи ему кто-либо об этом, он бы, пожалуй, не поверил. — Видать, родился я под несчастливой звездой, — рассуждал он вслух. — У всех дела ладятся, а у меня вечно наперекосяк. Нарнианцы из Ташбаана бежали? Бежали. А я остался! Аравис и Бри с Хвин сейчас болтают с Отшельником, а меня послали к королю Луну. Король давно уже в замке и велел запереть ворота, а я чуть было Рабадашу не попался, — и Шасте стало так жаль самого себя, что на глаза у него навернулись слезы. Конец причитаниям положил страх, охвативший мальчика, когда он вдруг сообразил, что кто-то шагает рядом с ним в непроглядной тьме. Этот кто-то двигался очень тихо, почти беззвучно. Присутствие чужака выдавало разве что дыхание — размеренное, шумное дыхание огромного зверя или даже кого похуже… И кто его разберет, что это за тварь и когда подкралась. Ну надо же было так вляпаться! Шасте внезапно вспомнились чьи-то слова: мол, на севере водятся великаны. Он закусил предательски задрожавшую губу. Тогда-то эти слова показались ему пустой байкой, бабушкиной сказочкой, но теперь… Слезы от страха высохли сами собой. А может, почудилось? Ничего же не слыхать… Но стоило Шасте увериться в том, что ему, как говорится, приблазнилось, как из темноты донесся глубокий вздох! Нет, не почудилось. Какой ужас! Горячее дыхание незримого спутника обожгло озябшую ладонь. Эх, был бы от коня хоть какой-нибудь толк — или знай Шаста, как добиться от него толку, — он бы не задумываясь пустил своего скакуна в галоп. Но об этом нечего было и мечтать. Трюхай себе по неразличимой во мраке дороге, держа путь неведомо куда, и слушай, как дышит во мраке незваный попутчик… Нет, так не пойдет! Уж лучше смерть, чем эта пытка. — Ты кто? — спросил мальчик хриплым шепотом. — Тот, кто ждал, пока ты заговоришь, — ответил некто. Голос был негромким, но глубоким, даже раскатистым. — Ты не… не великан? — робко осведомился Шаста. — Для тебя — наверное, да, — отвечал Голос, — Но я не из тех, о ком ты спрашиваешь. — Я тебя не вижу, — пожаловался Шаста, вперяя взор во мрак. Тут его посетила ужасная мысль, и он воскликнул, едва удерживаясь от истошного вопля: — А ты, часом, не… не мертвяк?! Пожалуйста, оставь меня! Уходи! Что я тебе сделал? Нет, я точно самый невезучий человек на свете! В следующий миг он вновь ощутил кожей горячее дыхание своего спутника. — Мертвые не дышат, — промолвил Голос. — Поведай мне свои печали. Убедившись, что компанию ему составляет не призрак, Шаста слегка приободрился. Он принялся рассказывать: о том, что не знал ни отца, ни матери, что вырос в доме рыбака, что бежал от приемного отца, что за ним гнались львы, что в Ташбаане его приняли за нарнианского принца, что ему пришлось провести ночь в Усыпальнях под лай зверей в пустыне. Рассказал и о том, как они вчетвером пересекли пустыню, изнемогая от зноя, и как в Арченланде на них напал другой Лев и ранил Аравис. А еще — что он давным-давно не ел и просто умирает от голода. — И ты называешь себя несчастным? — удивился Голос. — А разве это счастье — повстречать стольких львов? — спросил в ответ Шаста. — Лев был всего один, — ответил Голос. — То есть как? Я же говорю, в первую ночь их было двое, если не больше, а… — Лев был всего один. Просто он быстро бегает. — Откуда ты знаешь? — Я был этим львом. Шаста застыл в седле разинув рот, а Голос продолжал: — Я был тем львом, который привел тебя к Аравис. И тем котом, который утишал твои страхи в обители мертвых. И тем львом, который отгонял от тебя шакалов, пока ты спал. Это я напугал лошадей, чтобы придать им сил и чтобы ты успел вовремя добраться до короля Луна. И я направил лодку, в которой лежал полумертвый младенец, направил так, чтобы ее прибило к берегу, где этого младенца уже ждали. Ты меня, конечно, не помнишь. — Выходит, это ты ранил Аравис? — Да. — А зачем? — Дитя, — промолвил Голос, — мы говорим о тебе, а не о ней. У каждого своя история. — Кто же ты? — спросил Шаста. — Я это я, — отозвался Голос столь зычно, что содрогнулась земля под ногами. «Я это я», — повторил он звонко и весело. «Я это я», — прошептал он в третий раз, едва слышно, и почудилось Шасте, будто слова доносятся сразу со всех сторон, как если бы они повторялись в шелесте листвы. Прежние страхи рассеялись: мальчик больше не боялся ни того, что Голос принадлежит мертвяку, ни того, что незримый попутчик хочет его съесть. Однако на смену прежним страхам пришли новые; и в то же время он чувствовал непонятную радость. Между тем туман, клубившийся вокруг, как-то незаметно посветлел. Должно быть, это произошло далеко не сразу, однако Шаста, поглощенный беседой с Голосом, заметил перемену только сейчас. У него на глазах туман словно засветился, да так, что стало больно глазам. Впереди запели птицы. Ночь наконец-то закончилась! Он уже мог различить гриву и голову своего коня. Внезапно слева вспыхнуло золотистое сияние. Шаста решил, что это солнце. Он повернулся — и увидел огромного, выше лошади, льва, что расхаживал по траве. Это его шкура отливала золотом, и зрелище было одновременно ужасным и невыразимо прекрасным. Конь, похоже, ничуть не испугался хищного зверя — или просто его не видел. По счастью, всю свою предыдущую жизнь Шаста провел в таком захолустье, куда не доходили городские сплетни, передававшиеся в Ташбаане шепотом из уст в уста, о жутком нарнианском демоне, что является в обличье льва. Тем паче он не слыхал ни одного из преданий о подлинных деяниях Эслана, Великого Льва, сына заморского императора, государя всех верховных королей Нарнии. Но ему хватило одного-единственного взгляда на величественного зверя: мальчик спрыгнул наземь и преклонил колени. Он не знал, что сказать; впрочем, говорить и не хотелось, к тому же он чувствовал, что ничего говорить не нужно. Лев склонил голову. Грива, источавшая диковинный, какой-то ликующий, что ли, запах, накрыла мальчика подобно морской волне. Зверь лизнул Шасту в лоб. Мальчик поднял голову — и встретился со Львом взглядами. В тот же миг свечение тумана и сияние львиной шкуры слились в ослепительной вспышке. Шаста зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел, что Лев исчез и он остался вдвоем со своим упрямым конем. Туман растаял без следа, над головой голубело небо, трава была мокрой от росы, а в лесу пели птицы. Глава 12 Шаста в Нарнии