Мне вдруг становится страшно, что она сейчас уйдет вот так. Снова исчезнет в ночи, как исчезла когда-то, и всё, что останется через минуту – это сомневаться, а была ли Алиса вообще? Я выхожу из машины, с силой хлопаю дверью и срываюсь с места. – Алиса, стой! – Бегу за ней, ловлю рукой под грудью и прижимаю спиной к себе. – Я не могу тебя отпустить! – бросаю в затылок, но она снимает с себя мои руки и вырывается. – Сможешь! Однажды уже отпустил! Стянув на себе незастегнутый плащ, торопится уйти, почти бежит… – Алиса! Но вдруг спотыкается и замедляет шаг, увидев впереди шагнувшего к ней из тени подъезда мужчину. Он ждет, пока она медленно подойдет, и что-то ей говорит. Кинув взгляд в мою сторону, бросает под ноги букет цветов, который держал в руке, разворачивается и уходит. А Алиса… Нет, она не окликает его и не спешит остановить. Мне кажется, что у нее заплетаются ноги, когда она сходит с места и входит в подъезд, так и не подобрав с асфальта цветы. Я на мгновение застыл, увидев ту часть жизни Снежной, которую видеть не должен, и теперь просыпаюсь. Тяжелая дверь в подъезд медленно закрывается, осталось совсем немного до того, как она насовсем скроет от меня Алису… и я бегу за ней следом, в последний момент не дав двери захлопнуться. Вбегаю в подъезд, но лифт уже идет вверх, а сердце стучит набатом. Мчусь по ступенькам вдогонку и наконец слышу, как лифт останавливается. А вместе с ним и я – застыв внизу лестничного пролета. Впиваюсь пальцами в перила, не в силах уйти или ответить себе, что собираюсь делать. На площадке открывается дверь, и слышится голос Снежной: – Я вернулась, Вера Андреевна. Извините, вышло приехать позже, чем планировала, но я заплачу вам. Больше не соглашусь работать в позднее время. – Что ты, Алиса! Мы не скучали. Успели и порисовать, и подурачиться. Я хотела сама уложить Анечку спать, но у твоей девочки энергии на двоих мальчишек хватит. Ни за что не захотела укладываться без мамы! Ты не представляешь, на что она меня подговорила. Мы стояли на одной ноге и с подушками на голове, как акробатки! Хоть бы завтра поясницу разогнуть после такой зарядки. – Спасибо, вы очень меня выручили. – Обращайся, если что. Все-таки соседи, а мои внуки студенты уже, с ними не посидишь. Одни девчонки и тик-токи на уме. Ну, спокойной ночи! – Да, спокойной, Вера Андреевна… Я поднялся на площадку и вижу, как из квартиры выходит женщина лет семидесяти в домашней одежде. Заметив меня, она с усмешкой отмахивается, направляясь к квартире напротив: – Если у вас свидание, голубки, могли бы и не прятаться! Как будто я сама молодой не была. Не мое это дело. Ох, не мое! Она уходит, оставив дверь в квартиру, куда вошла Алиса, приоткрытой, и я берусь за ручку прежде, чем успеваю себя остановить. Переступаю порог чужой прихожей – небольшой, как и вся квартира – зная, что у меня нет выбора. Алиса не разделась. Она включила свет в кухне, опустилась на стул и привалилась затылком к стене. Возле нее стоит ребенок – это девочка. На ней колготки и футболка… или короткое платьице… я не разбираюсь в таких вещах. Темные волосы завязаны в длинные хвостики, один из которых сполз к плечу. И она крепко держит своими ручками руки Снежной. – Мам… мам! Я показывала Вере Андреевне цирк! Я так здорово кувыркаюсь, как Звезда Мести из представления, на которое мы ходили. И я совсем не хочу спать! Ничуточки! Мам, тебе плохо? – Да, Анюта. – Сейчас! Малышка бежит к холодильнику и открывает его. Берет с полки какое-то лекарство, наливает в стакан воды из графина и подает Алисе. – Вот, мамочка, возьми! И только потом оборачивается в мою сторону. Не пугается, как могла бы, но смотрит хмуро – как ребенок, который ни за что не станет общаться с первым встречным взрослым. Только если сам этого захочет. Я знаю. Таким же был. – Мам, а кто этот дядя? Почему он пришел? Снежная знает, что я здесь. Чувствовала с первой секунды. Но на объяснения у нее нет сил. Только погладить дочь по голове. А то, что девочка – ребенок Алисы, сомнений нет. Глаза у малышки такие же пронзительно-голубые, как у ее мамы. Только волосы гранитно-темные. Красивая девочка. И смотрятся они сейчас с матерью, как две противоположности одного отражения – снег и графит. – Потом, Нюша, я расскажу. Не сейчас. Мой голос звучит изумленно и сдавленно, как будто невидимый кулак ударил в грудь и припечатал к стене, обесцветив мою реальность до серого. – Алиса… ты замужем?! Нет, это невозможно! И вместе с тем я попал в чужую жизнь и вижу ее собственными глазами. Снежная неспеша отпивает воду из стакана, запив какие-то таблетки, и отставляет стакан на стол. Отвечает негромко, но я отлично слышу нотки досады и злости в ее ровном голосе: – Удивительно, Марджанов, что ты об этом не подумал, когда сюда входил. – Алиса, ответь! Но она молчит, и я отвечаю сам: – Нет, ты не замужем. Здесь нет мужских вещей, и мне еще никто не набил морду. Значит… – Это ничего не значит. Всё остальное – только моя жизнь, и тебя в ней слишком много для одного дня. – Почему ты сбежала от меня? Сейчас, когда прошло столько лет? Алиса встает и снимает промокший плащ. Опустив его на спинку стула, вновь садится, чтобы снять с ног каблуки – сначала одну лодочку, показав красивое колено, потом вторую. Отодвинув туфли, устало вытягивает ноги, и я тут же впиваюсь взглядом в ее босые ступни. Малышка поворачивается и бежит в мою сторону. Остановившись в метре, поднимает голову, чтобы внимательно на меня посмотреть, оббегает и берет с полки тапочки. Бежит назад, подавая их маме. – Мам, держи! – Спасибо, Нюша. – Алиса обнимает свою дочь и целует в щеку. – Ты кушала? – спрашивает, словно они одни и меня нет. – Я оставляла для тебя ужин. А может, меня действительно для них нет? Ведь я здесь незваный гость. – Да… немножко, – отвечает девочка. – Я не хотела, мам. Мне было некогда! Но Вера Андреевна кушала! – Ясно. Тогда подогрею для тебя молоко и творожную булочку. И никаких «но», Аня! Ты обещала бабушке хорошо кушать, помнишь? И вовремя ложиться спать! – Ладно, мамочка. Я съем! – Вот и умница, дочка. Алиса гладит девочку по голове, встает и только теперь подходит ко мне. Смотрит с минуту, прежде чем отвечает на мой вопрос: – Почему бежала? Я просто помню, как мы расстались. И, честно, не готова была тебя увидеть сегодня. Я бы не удивилась, если бы ты сделал вид, что мы не знакомы. – Это невозможно. – Возможно, если вспомнить, что в нашу последнюю встречу ты был мне не рад. – Мам, а дядя не будет кушать? – Нет, Нюша. Дядю ждут дома. Он… не любит булочки. В неярком свете прихожей глаза у Алисы синие и до боли родные. И вместе с тем холодные, каких я еще не знал. – …Ни творог, ни молоко… – продолжает она. – Ничего, что похоже на снег. – Алиса, это не так. – Что именно «не так»? – приподнимает ресницы Снежная. Босиком, без каблуков, ее макушка не выше моих губ. И я замечаю, как она цепляется за них взглядом. – Всё. Меня никто не ждет. Я живу один. Снежная качает подбородком и обхватывает себя руками. Потирает ладонью предплечье – она всегда так делала, когда мы оставались одни, и я смущал ее своим присутствием. – Ну а я, как видишь, нет. Уходи, Марджанов. Мне нужно накормить ребенка и уложить спать, а тебя ждет твоя беззаботная жизнь. – Алиса… – Только не говори снова, что я скучная и правильная! – требует Снег. – Поздно! Мне давно всё равно, что обо мне думают другие. И что будешь думать ты – тоже! Я не собираюсь с тобой играть! Уверена, у тебя и без меня хватает развлечений! Конечно, она заметила и моих друзей, и Алинку, устроившую в зале экспоцентра некрасивую сцену. Да я и сам отлично помню наше со Снежной расставание – каким жестоким идиотом выглядел в ее глазах, и сколько в них тогда было боли и разочарования. Это помнить было хуже всего. Гордиться нечем, я действительно жил, как хотел, но Снежная и не обвиняет, она говорит, как есть – и в своей прихожей имеет на это право.