– Хатэл би я тэбэ сказать, будто знаю, что это было, – проговорил Доктор Жмур. – Так хатэл, что даже вспатэл… Собравшись с духом, Толик вновь взялся за корнцанг и скальпель, с тоской глянув на вторую бутылку «андроповки», из которой Стрижак только что вытряс себе в рот последние капли. Опер после этого еще больше опьянел и пустился в пространные философические рассуждения весьма мрачного свойства: – А ведь, ежели поразмыслить, то мы все труположцы! Ведь все равно все умрут. Так что мы все гребем потенциально дохлых баб! Вот и выходит, все мы в каком-то смысле некрофилы! Правда, исходя из этого, можно взглянуть на ситуацию и наоборот: это бабы скачут на потенциальных мертвецах… Не слушая пьяную болтовню начальника угрозыска, Доктор Жмур ввел в разрез расширитель и удивленно присвистнул. – Что там? – поинтересовался заплетающимся языком Стрижак и, не сдержавшись, нервно хохотнул. – Золото, бриллианты? – Ни хэра там нэт! – буркнул Толик и, взяв в руки кюретку, стал копаться в разрезанном животе трупа. – А что есть? – не отставал Стрижак. – Зародыш есть? Или этот, как его – плод? – Ничэго нэт! – В голосе Толика послышались нотки отчаяния. – Пачти всэ внутрэнние органы будто карова языком слизала! – Как так может быть? Ведь на теле не было никаких разрезов! – Стрижак, даже пьяный, соображал быстро. – Пахожэ на вакуумную аспирацию… – задумчиво протянул Доктор Жмур. – Чего? Какую еще обсирацию? – озадаченно потер уши Стрижак. – Ну, как при абортэ извлэкают плод с помощью вакуумного атсоса, – пояснил Толик, устало покуривая беломорину, зажатую корнцангом. – Но сдэлана апэрация как-то топорно. Нэ ашыбус, если скажу, что дэвачка умэрла от пневмоэмболии. – Ты нормально можешь объяснить, чурка нерусская?! – разозлился Стрижак. – Пневмоэмболия – это кагда крупные сасуды закупариваются ваздушным тромбом, – не обиделся Доктор Жмур. – В полости матки саздается палажитэльное давлэние вмэсто атрицатэльного, и воздух пападает в кравэносную систэму. Пневмоэмболия лэтальна… – Так ей что, аборт сделали, что ли? – спросил Стрижак, и даже уши его приняли вопросительное выражение. – То-то и ано, что нэт! – ответствовал Жмур. – Назвать это абортом – все равно как если бы милицию вдруг стали называть палицией, слюшай, такое может быть, а?.. При абортэ пневмоэмболия встрэчается крайнэ рэдко, соврэмэнные вакуумные аспираторы исключают вазможность падачи воздуха в поласть матки. Пахожэ, что атсос этот нэлюдь примэнил имэнно для извлэчэния внутрэнностэй. Только агрэгат у нэго был явно какой-то кустарный. Паэтаму, вэраятна, воздух и папал в тэло. А его астатки вишли из трупа, будто он вздахнул. Нэ магу с точностью сказать, кагда имэнна била правэдэна эта бэсчэлавэчная апэрация. То есть, сколько врэмэни прашло послэ смерти дэвачки и бил ли жив плод, кагда его извлэкли из тэла мертвой матэри. Инагда эмбрион живет послэ смэрти бэрэмэнной нэсколько часов. Вазможна, он бил еще жив, кагда убийца савакуплялся с трупом… Овечка сделала аборт — Баран припер огромный торт… Пробормотав одно из своих любимых присловий, Стрижак вновь, в который раз за день, озадаченно пригладил к черепу свои оттопыренные уши. – Слюшай, Стрижак, аткуда в тваей галавэ столько всякой дряни? – удивленно спросил доктор Жмур. – Что ты от меня хочешь, если все дети первым произносят слово «мама», а я сказал: «жопа»? – парировал майор и озадаченно добавил: – А ведь никаких биологических остатков мы поблизости от тела не обнаружили. Высосал, значит, плод вместе со всей требухой и унес домой кашку варить, сука… Интересно, зародыш был еще жив? Глава 9 Чертовщина Элегические размышления о некрополической контрацепции, которая, впрочем, всё равно не помогает, прерываются появлением весьма подозрительного субъекта в тёмной болонье, а встреча с далёким предком не сулит ровным счётом ничего хорошего. Он лежал на озаренной скупым осенним солнцем дорожке, неестественно вытянувшись и вывалив длинный окровавленный лоскут языка. Над мучительно оскаленной, почерневшей от крови мордой жужжали сонные осенние мухи. Тонкий черный ручеек загубленной песьей жизни наискось пересекал серый от пыли асфальт. Молоденькая мамаша, шедшая, видимо, на могилку к кому-то из родственников, тихо ойкнула. Потом подхватила на руки оторопевшего, готового вот-вот зареветь малыша, пугливо обогнула страшное место, изо всех сил стараясь не смотреть на жуткую находку, и поспешно затрусила прочь, ни разу не оглянувшись. Тут, по закраине большого и беспорядочного скопища надгробий, изредка ездили автомобили – в основном катафалки, конечно. Подпитывали этот ощетинившийся тысячами крестов организм новой пищей, позволяя ему разрастаться вширь. Видимо, пес, спеша куда-то по своим собачьим делам, мирно перебегал дорогу, как вдруг, откуда ни возьмись, налетел ревущий железный монстр, походя зацепил злополучную псину и, не сбавляя скорости, умчался в небытие, оставив после себя в воздухе запах бензина и смерти… Сама ли издыхающая животина доползла до края дорожки или ее туда отнесли умирать сердобольные граждане – было неясно. «Да это, в сущности, и неважно, – подумал Артем. – Ну, задавили Шарика – и задавили. Что тут такого? Каждый день давят. Не человек же… Как говорится: собаке – собачья смерть…» Казарин пригляделся и неожиданно узнал в дохлятине то самое шавло, которое внесло своим появлением некоторую веселую сумятицу в размеренный ход похорон. Видимо, псина угодила под колеса, когда удирала со всех ног от преследовавших ее жестоких детей. Со времени окончания церемонии прощания прошло минут сорок, и все эти минуты были потрачены впустую – на разговоры с педагогами и одноклассниками убитой девочки Лены Плотниковой. Одна горечь да мразь во рту от этих бесполезных разговоров, будто с тяжелого похмелья. Внезапно Артем вздрогнул: да это же никакой не Шарик! Перед его внутренним взором живо предстали ободранные трубы и тощие собачьи бока с выпирающими, будто готовыми порвать шкуру ребрами. Боже мой, да это же Валетка… Вряд ли пес сам мог прибежать на кладбище через весь город. Это было совсем уж невероятно. Да и как бы он нашел дорогу? Скорее всего, кто-нибудь прихватил его под шумок с собой. Ненадолго же он пережил свою хозяйку… Ну и ладно, пес с ним. Казарин широко зашагал по кладбищенской аллейке, заваленной прелым мертвым листом. А сам между тем так и эдак прикидывал шиш к носу, то есть сведения о результатах вскрытия тела, которые сообщил ему майор Стрижак, к тому, что он узнал только что. То и другое никак не желало складываться в единую систему. И еще: Артема очень интересовал таинственный «француз» Жан, на которого пока никак не удавалось выйти. Местные оперативники никого с такой или похожей кличкой не припомнили, по прежним уголовным делам ничего подобного также не проходило. В воздухе висел тяжелый терпкий запах осени и тлена. Многие надгробия, встретившиеся по пути Казарину, были аккуратно затянуты целлофановой пленкой. Безутешные родственники ревниво заботились о последнем пристанище родных мертвецов: неподалеку от городского кладбища располагался светлопутинский асфальтовый завод, который безбожно чадил двадцать четыре часа в сутки. От этого гранит покрывался тонким серым налетом, который невозможно было отчистить. Так и стояли многие камни, будто на них натянули полиэтиленовые пакеты. Или презервативы. Этакая контрацепция – чтобы могилы не размножались. Но, видимо, контрацептивы попались бракованные, как и все советские «изделия номер два»[5]: захоронения множились год от года, и погост расползался вширь, словно раковая опухоль. Эта пугающая несытость громадного кладбища ощущалась на почти физическом уровне – будто утроба некоего хтонического чудовища совсем рядом урчала, жаждала, звала… Впереди между ржавых покосившихся крестов мелькнула спина, обтянутая темной болоньей. Этого мужчину в капюшоне, почти полностью закрывавшем лицо, Артем заметил еще во время церемонии погребения – он, как и сам Казарин, стоял в тени деревьев, наособицу от жиденькой делегации прощающихся. Артему стало интересно. Может, хоть этот скажет что-то путное. Он ускорил шаги и окликнул болоньевого: – Эй, гражданин! «Гражданин», не оглядываясь, перешел на бег, ловко петляя промеж могилами и стволами чахлых кладбищенских кленов. «Только этого еще не хватало!» – заругался про себя Казарин, запахнул на груди такую же бурую болонью и припустил следом. Синтетический дождевик протекал по всем швам в дождливую погоду, а в солнечную превращался в парник, в котором, наверное, отменно шли бы в рост огурцы и помидоры. Говорят, итальяшки изобрели эту ткань в качестве рабочей одежды, а у нас она служила символом этакого импортного шика. С одеждой в совке наблюдался такой же дефицит, как и со всем остальным. Похоже, незнакомец купил свой плащик в том же городском универмаге, где прошлой весной прибарахлился и Артем. Дальше началась форменная чертовщина, очень напоминавшая проделки нечистой силы из странного романа про Сатану, посетившего советскую Москву, который Казарин читал лет десять назад в «самиздате». На первый взгляд человек, за которым он гнался, двигался не так уж и быстро. Однако Артем уже начал выбиваться из сил, а болоньевая спина по-прежнему маячила в отдалении, как заколдованная. Подошвы ботинок разъезжались на склизкой листвяной падали. Пару раз Казарин «не справился с управлением» и вписался в железные прутья оград – один раз коленкой, а другой – чуть не насадился на заостренные прутья ребрами. Все было очень похоже на дурной сон, когда гонишься за кем-то и никак не можешь догнать. Впереди на том же расстоянии издевательски мелькала среди облезлых надгробий темная фигура в остроконечном капюшоне. Казарин обнаружил, что, увлекшись погоней, он очутился в самой дальней, старинной части кладбища. Красные звездочки на безликих пирамидках и ржавые, сваренные из арматуры кресты сменились покосившимися мраморными ангелами и расколотыми плитами с полустертыми «ерами» и «ятями». Целлофановыми «гондонами» здесь и не пахло: не только большинство покойников, но и их ближайшая родня явно почили в бозе задолго до внедрения новейших достижений химии в быт. Артем зазевался, глядя на мраморную девицу слева от себя. Покрывало, в которое нарядил ее давно умерший скульптор, столь фривольно сползало с изящной фигурки, приоткрывая взору путника пышные мраморные перси, что весь облик памятника ну никак не вязался с той печальной функцией, которую он выполнял. Этой статуе скорее приличествовало стоять в каком-нибудь борделе для купцов различных гильдий и чиновников средней руки, чем оплакивать усопшего. Отведя наконец глаза от чересчур соблазнительного надгробия, Казарин с неудовольствием обнаружил, что обтянутая болоньей спина куда-то запропастилась. Он заметался между могил, как заяц-подранок, пытаясь высмотреть среди памятников долговязую фигуру беглеца. Но тот словно сквозь землю провалился. Дурной сон никак не хотел заканчиваться. Артем бросался то влево, то вправо, пытался двигаться широким зигзагом, как собака-ищейка, работу которой ему до этого не раз приходилось наблюдать. Но все было напрасно: он только порвал брюки о старую покосившуюся оградку и вымазал ботинки в липкой кладбищенской глине. Наконец запыхавшийся Казарин облокотился на высокий старинный крест, чтобы хоть немного отдышаться. Вдруг откуда-то сверху на надгробный памятник спикировала жирная ворона. Она принялась чистить иссиня-черные перья, нахально подвернув Артему облезлую задницу с частично выдранным хвостом. – Пшла вон, дура! – цыкнул на нее Казарин. Птица прервала свой туалет, внимательно посмотрев на него осмысленным глазом-бусинкой, и вдруг картаво, но вполне отчетливо произнесла: – Спи спокойно, дорррогой товарррищ! И метко цыкнула из-под куцего хвоста белой, как сперма, дрянью прямо Казарину в лицо. Он отшатнулся от демонической птицы, размазывая по щеке вонючую воронью метку. Тяжелые впечатления этого дня дали о себе знать. У Артема наконец сдали нервы, и он бросился бежать, не разбирая дороги. В спину ему неслось хриплое карканье: – Пусть будет земля тебе пухом! Крррепко деррржим знамя коммунизма, пррринятое из твоих рррук, товарррищ! На бегу Казарин запнулся за низенький, вероятно, детский памятник, и ничком шлепнулся в находившуюся за ним могилу, порядком просевшую за давностью лет. Правой рукой он напоролся на какую-то ржавую арматурину и выматерился от резкой боли. А затем сразу же забыл про нее, уставившись на буквы, выбитые на надгробной плите, почти полностью вросшей в землю. «Титу… …никъ Артем… Казар…». – Надпись была присыпана землей и некогда иссохшими, а сейчас отсыревшими и пахнувшими гнилью мумиями листьев. Артем принялся разгребать этот мусор руками, оставляя на камне кровавые отпечатки распоротой ладони. Наконец он прочитал, шевеля губами и не веря собственным глазам: «Титулярный сов?тникъ Артемiй Казаринъ» И это все – никаких дат рождения и смерти, если они, конечно, не были полностью стерты неумолимым временем. Вместо них чуть ниже была выбита странная, двусмысленная эпитафия: «Рожденiе – не начало, смерть – не конецъ». Волосы зашевелились у Артема на загривке. Конечно, логика тут же начала нашептывать про случайного тезку или в крайнем случае какого-то давно позабытого дальнего предка (ага, конечно, вот тут, почти в двух тысячах километров от родного Питера!). И ведь даже чин покоившегося под плитой господина примерно соответствовал Артёмову – историю на его родном юрфаке преподавали серьезно, и Казарин неплохо помнил петровскую «Табель о рангах». Тяжелое предчувствие чего-то неотвратимого и ужасного вдруг сдавило ему сердце. И тут же на него обрушилась с небес громко галдящая бесформенная черная туча. С победными криками гнусная эскадрилья раз за разом бесстрашно атаковала скорчившегося на земле человека. Крепкие клювы впивались в не защищенные одеждой участки тела. Растрепанные черные твари лезли в лицо, норовя выклевать глаза. Щеки, лоб и голова Артема кровоточили в нескольких местах. Ему все же удалось схватить рукой одну из бестий и размозжить ее тушку о могильную плиту так, что кровь брызнула ему прямо в лицо. Это на миг ослабило силу атаки – все же черным тварям не было чуждо чувство страха. Воспользовавшись секундной передышкой, подаренной ему пернатыми исчадиями ада, Казарин, ослепший от заливавшей его лицо своей и чужой крови, вскочил на ноги и из последних сил кинулся наутек. Но вскоре силы иссякли. Изувеченный болезненными и глубокими ударами длинных клювов, оглохший от истошных криков летающих бестий, Казарин в изнеможении повалился на какой-то длинный, опрокинутый на землю памятник, и свернулся калачиком, приняв позу эмбриона. Он понял, что убежать от жутких крылатых преследователей ему не удастся. Глава 10 Овал на сером обелиске