Главный герой знакомится с краткой биографией купца первой гильдии Никодима Перфильевича Синебрюхова, которая ему совершенно не интересна, но зато получает очень важную подсказку. – Сойди с Голгофы, добрый человек, – услышал скукожившийся на могильном камне Артем подле себя надтреснутый стариковский голос. Но не повел и ухом: у него явно начались галлюцинации. Второй странностью было то, что галдевшие секунду назад птицы вдруг смолкли, словно по команде. – Кыш, кыш, проклятые! – проговорил тот же старческий голос вновь, уже громче. – Не нужны никому ваши птенчики. Их уж и в живых нет давно. Это злые детки гнезда зорят, потомство ваше губят. Летите прочь, не троньте невинную душеньку… Казарин оторвал гудящую малиновым звоном башку от надгробия и протер залитые кровью глаза. У соседнего покривившегося креста притулился ветхозаветного вида старичок с узловатым батожком в сухой ладошке. Этим батожком сивый от старости дедуган размахивал над головой, распугивая кружившую в воздухе стаю грязноватых ворон. Птицы сделали еще круг над местом несостоявшегося побоища и, словно повинуясь отданному старичком приказанию, сбились в бесформенную кучу, а потом потянулись куда-то к окраине кладбища. Артем перевел дух. – Какая Голгофа? – спросил он устало. – Ты, дедушка, наверное, меня с кем-то попутал (с Иисусом Христом? – промелькнуло в голове, но не выговорилось). Однако все равно спасибо тебе, дед. Ты меня просто спас. – Голгофа, сынок, енто камушек могильный, на котором ты разлегся, аки навоз на сене, – чуть назидательно отвечал старикан. – Потому как сотворен в виде горы Голгофской, на коей Господь наш Иисус муки крёстные принял[6]. Сойди, милок, не гневи Бога… Казарин, кряхтя, сполз задницей с покрытого мягким мхом продолговатого обелиска, присел рядышком на землю и уставился на старичка. – Дедуль, а я ведь чуть в штаны не наложил, когда на меня вороны напали, – нехотя признался он. – Не допетрил, что дело всего лишь в каких-то паршивых птенцах, которых у них пацанва попятила. Старец тяжко вздохнул, но ничего не ответил. – Слушай, дед, а тут у вас правда вороны говорят или я уже с ума схожу? – спросил затем Артем, внимательно присматриваясь к старикану. – Говорят, мил человек. Отчего ж не говорить, коли разум и живая душа имеются, – смирно отвечал дедок, сложив на батожок сухонькие узловатые длани, густо крапленные старческими веснушками, которые зовутся в народе «кладбищенскими цветочками». – Тут на похоронах всяко-разной говори наслушаешься, сам начнешь тарахтеть про верность покойного делу коммунизма и заветам великого Ленина… Последние слова настолько не вязались с ветхозаветным обликом старикашки, что звучали в его устах совершенно дико. Артем поморщился – он сам, несмотря на репрессированного отца и довольно ироничное отношение к трескучей пропаганде Советской власти, был и оставался убежденным коммунистом, – но смолчал. Он уже понял, что, скорее всего, имеет дело с сумасшедшим. Наконец, еще немного подумав, Казарин все же решился и заговорил совсем про другое: – А скажи, дедан… Ты тут, я гляжу, человек бывалый, можно сказать, свой. Не знаешь ли, что это за могила титулярного советника Артемия Казарина? Кто таков, чем знаменит? – Я туточки, почитай, кажинную могилочку на перечет знаю-ведаю, кажного покойничка знаю, – призадумался дедок. – Но такого чтой-то не припомню… Натурально, ентого господина здеся отродясь не лёживало. Артем окончательно убедился, что он имеет дело с психом. – Ты чего, дед, совсем уже сбрендил тут со своими могилами? – заорал он на старика, вскочил на ноги и захромал в направлении места вечного упокоения титулярного советника Казарина. Благо оно было совсем рядышком. Но надгробной плиты Артемия Казарина на прежнем месте почему-то не оказалось. Вместо нее над провалившейся могилой нависало громоздкое, как старый комод, надгробие купца первой гильдии Никодима Перфильевича Синебрюхова, украшенное аляповатыми и безвкусными завитушками. Артем рухнул на продранные коленки и принялся ощупывать, оглаживать выщербленный непогодой камень, будто разуверился в исправности своих глаз, и лишь органы осязания могли убедить его в очевидном. Однако все было чин-чином: родился Никодим Перфильевич в год нашествия на Россию-матушку полчищ Наполеона, а усоп – в лето от рождества Христова 1898-е, в кое, как извещала вычурная надпись на надгробии, состоялась также коронация государя императора Николая Второго. Ниже дат жизни купца первой гильдии, которые, по мнению его родни, вставали в один ряд с такими событиями, как Отечественная война и коронация последнего русского царя, было выбито совсем другим шрифтом, простым и строгим: «Такъ иногда вечерний св?тъ Являетъ то намъ, чего нетъ…» Все остальные могилы вокруг вроде бы имели тот же вид, что и пять минут назад, – Артем точно не помнил, поскольку пронесся мимо них вихрем, атакуемый воронами, и толком их не разглядывал. Во всяком случае, деться надгробию титулярного тезки было решительно некуда – разве что полностью уйти под землю, что показалось Казарину совсем уж невероятным. Но он все же попробовал копать руками рыхлую после дождя землицу перед мраморным комодом купца первой гильдии. Разумеется – безуспешно: никакого следа прежнего камня Казарин не обнаружил. «Так иногда вечерний свет // Являет то нам, чего нет…» – издевательски кривлялись перед его глазами ровные вроде бы буквы. Артем потряс башкой и только тут заметил, что действительно начинает смеркаться. Черт бы побрал все эти погосты и похороны! Погребение состоялось с утра, но каким-то парадоксальным образом выходило так, что он проплутал по обширному черногрязинскому городскому кладбищу до самого вечера. Как такое могло случиться – Казарин не представлял, но факт оставался фактом. Да уж, денек выдался – что надо. Кряхтя, он поднялся с колен и поковылял обратно к старику. Хоть он-то никуда не исчез. На сегодня с Артема уже хватило загадочных исчезновений. – Ладно, дед, еще раз спасибо тебе. Бывай, – сказал он старикану. – И то верно, – мелко затряс головой дедуган. – И это правильно. Живым с мертвыми делать нечего. Им надобно быть со своими, – и неожиданно оживился. – Скоро по телевизиру «Отверженных» показывать будут. Слыхал про такое кино, сынок? Оно по книжке снято, что Виктор Гюго написал. Старик произнес имя знаменитого писателя по-простецки, с ударением на первом слоге, будто говорил о каком-нибудь своем закадычном приятеле, с которым вчера распивал бражку на одной из соседних могилок. Затем он позвал кого-то: – Цыган! Из кустов, отряхиваясь, выбрался огромный, угольно-черный пес никчемной породы. Длинная шерсть его была украшена намертво запутавшимися в ней репьями. – Пошли, Цыган, кабы не пропустить нам с тобой кинишко-то. А то без кина я и не засыпаю нонеча, – посетовал дед и, не прощаясь с Артемом, заковылял куда-то вслед за своим черным как смоль кабысдохом. В башке Казарина что-то щелкнуло. «Отверженные». Главного героя там звали Жан Вальжан, да и в главной роли, кажется, тоже Жан – Габен. А псину зовут Цыганом… Это же элементарно! Как он сразу не догадался? Жаном в этой точке пространственно-временного континуума могут звать человека только в двух случаях: либо он откуда-то из книжки или телевизора, либо, черт его раздери, – цыган! Столетний дед, неспоро ковылявший между могил, обернулся, облокотившись на оградку, и прошептал что-то почти белыми от древности губами. Артем то ли услышал, то ли угадал, то ли придумал: – Рождение – не начало, смерть – не конец… Выбравшись на самую окраину кладбища, Казарин вдруг случайно зацепил глазом выцветший, как стариковское бельмо, овальчик на бетонном обелиске – и вздрогнул уже далеко не в первый раз за этот довольно теплый осенний день. Из мутной белизны, словно из яйца, в котором плавал зародыш какой-то новой неведомой жизни, на него глядел с печальной всепонимающей улыбкой хозяин пса по имени Цыган. Глава 11 Огуречный барон Главный герой оказывается в гостях у людей, совершенно не по заслугам прозванных в честь важной сельскохозяйственной культуры, и узнаёт, почему к ним применимо содержание статьи двести двадцать восьмой УК РСФСР. – Тут главное даже не останавливаться! – поучал Стрижак водителя Серегу, удобно развалившись на сиденье ментовского «газика». – Они ведь тебе не сразу гадать предложат. Остановят самым невиннейшим вопросом: «Как пройти на улицу Герцена?» И вот ты уже на крючке. Дальше начнут забалтывать. А язык у них подвешен – будь здоров, Кацнельзон из коллегии адвокатов в этом плане у цыганья чинарики стрелять не достоин! Ты обалдеваешь от шума-гама и даже не замечаешь, как цыганка вырвет у тебя волос. Потом эта Кармен заставит тебя плюнуть на него, начнет вещать, чего она там видит. И скажет: а достань-ка, милый, денежку, надо завернуть в нее волос! Купюра исчезнет, а ты даже не заметишь – цыганка скажет: на кладбище улетела! И благодари Бога, если у тебя еще кошелек при этом не вырвут. Серега неопределенно хмыкнул, продолжая сжимать баранку. – Потерпевшие-то в основном – старики! – сокрушался Стрижак, которому было обидно то ли за этих самых стариков, то ли за невнимание Сереги. – Они ж все больные насквозь! Революция, коллективизация, война, разруха! Немало пережило наше старичьё, чего говорить. Так что они с радостью принимают предложение таким вот образом «подлечиться». А потом рыдают перед нами: «Ведь я понимаю, я старая, у меня все болит! Какая порча, мне уж помирать пора!» Ментовский «газик» трясся как паралитик, на разрыв движка преодолевая колдоёбины частного сектора, где издавна селились местные цыгане. Артем размышлял, подскакивая на вытертом милицейскими и бандитскими задницами сиденье. «Волшебный телефон» на этот раз не подвел: уроженец села Бузеску Молдавской ССР Жан Янович Мундяну действительно был временно прописан в Светлопутинске, в районе с красноречивым названием Морики, что на блатной фене, как известно, означает «цыгане». И, что еще интереснее, около года назад он освободился из мест не столь отдаленных, где отбывал наказание не за что попало, а за совращение малолетней. В общем, поразмыслить было о чем. – Я ж как раз начинал службу в Ленинском отделе, к которому относится, в частности, и сей злачный райончик, – продолжал вещать Стрижак, качая ушами, словно опахалами. – Здесь проживают в основном «огурцы» – выходцы то ли из Молдавии, то ли из Венгрии, хрен их разберет. А по-ихнему – крестовецони, что ли? Язык сломаешь, пока выговоришь! – Почему – «огурцы»? – отвлекся от своих мыслей Артем. – Потому что не ананасы! – лаконично отвечал Стрижак. – Почем я знаю – «огурцы», и всё. – Слушай, Стрижак, а скажи: это нормально – разговаривать на кладбище с умершими? – вдруг невпопад спросил Казарин. Майор пристально посмотрел на него, подумал и ответил: – Нормально. Главное, чтоб они тебе не отвечали. По сигналу Стрижака «рашен джип» притормозил у забора, на котором были нацарапаны различные слова отнюдь не на цыганском наречии. «Газик» сразу же со всех сторон облепили чумазые оборванные ребятишки. – Где тут у вас барон, ромалы? – без всяких предисловий спросил майор. – У нас к нему дело. Несколько смуглых пальцев указали вверх по улице. Матерящийся Серега остался отгонять цыганят от машины, а Артем со Стрижаком двинулись в указанном направлении. – А что, мы правда идем к настоящему барону? – спросил Казарин. – Может, он еще и в замке живет, как полагается титулованной особе? – Да какой, к черту, барон! – разозлился Стрижак на Артемову неосведомленность. – «Баро» по-цыгански означает «большой», «старший», и ничего больше. А вот замок, думаю, у него и впрямь имеется не хуже королевского. – Как так? – удивился Артем. – А вот так, – ухмыльнулся Стрижак. – Думаешь, как баронами становятся? Выпихиваются мамкой на кружевные пеленочки с вензелем? Ни фига подобного! Поселился где-нибудь табор, приезжает туда в первый раз милиция. Все попрятались, понятно. А один кто-нибудь не боится, выходит говорить с ментами. Знакомится. Денег дает. И все – после этого он барон. Потому что люди же видят: все боятся, а этот выходит и разруливает. – И чего, цыгане ему налоги платят, как мы с тобой – советской власти? – хмыкнул Казарин. – Ну вот смотри. Я – простой цыган, у меня нет связей ни в райсовете, ни в милиции, – продолжал разглагольствовать Стрижак. Артем не сдержался – хихикнул: уж очень вид лопоухого майора в форменном картузе с кокардой не вязался с образом «простого цыгана». – Чего ты ржешь? – удивился Стрижак. – Я ж серьезно. К кому я там пойду, чуть чего? А барон идет к начальству, договаривается, чтобы свет провели, чтоб не прогоняли. Если мы, менты, закрыли кого-то из табора – опять же, кто идет в милицию? Барон! Его там знают, он там всех с руки кормит. Надо выкупить своего у ментов или взятку дать в райсовете – идет по табору. У кого червонец возьмет, у кого пять рублей, у кого – рупь. Ну и себя не забывает, понятное дело. – Может, тогда местного участкового надо было прихватить? – засомневался Казарин. – Он-то точно всех тут знает. – Как бы не так! – ухмыльнулся Стрижак. – Попробуй только местным ментам заикнуться, кого мы ищем, – и ты этого своего Жана до пенсии разыскивать будешь! Потому что местным от цыганья и бабки, и инфа оперативная капает. Так что мигом сольют твою ориентировочку кому надо, и тю-тю твой подозреваемый! Я тебе сейчас одну штуку покажу – учись, как работать надо. Операция пройдет как по маслу! – Операция «Ы»… – скептически хмыкнул Казарин.