Некоторое время они сидели, молча глядя друг на друга. Кори вспомнила, как в прошлый раз перед отъездом сурово отчитала Гоуэра. Собственные резкие слова вдруг ни с того ни с сего всплыли из глубин памяти. Наверное, Гоуэр напомнил ей мать: страдающий зависимостью, зацикленный на себе, озлобленный на весь мир. А еще сильнее ее вывело из равновесия то, что Кори увидела в нем себя, вернее, ту себя, какой чуть не стала. – Послушайте, – наконец заговорила она. – Я приехала не затем, чтобы устраивать допрос, обыскивать дом или брать вас под арест. Я просто хочу разобраться, что случилось с вашим прадедом. У нас с вами общая цель. Вовсе ни к чему конфликтовать. И… – Кори запнулась. – Прошу прощения за все, что наговорила. В смысле, перед отъездом. Гоуэр выслушал ее, однако на его лице не дрогнул ни один мускул. – А что с крестом? – Крест по-прежнему является уликой. Его нашли при покойном, на государственной земле. Сейчас я ничего не могу с этим поделать – как, впрочем, и кто-либо другой. Вопрос о передаче вам креста будет рассмотрен, когда закончится расследование. Но это сложная процедура: все должно быть строго по закону. И… – Кори помедлила, решая, говорить ли Джесси Гоуэру, что крест радиоактивный. Однако эта информация была строго для внутреннего пользования. – Обещаю сделать все, что могу. Эту речь Гоуэр тоже выслушал молча. Кори догадалась, что после телефонных звонков у него было время как следует обдумать положение дел. – Я не хотел вести себя как полный козел, – вдруг выпалил Гоуэр. – Просто… Он широким жестом обвел пыльный двор, ржавые железяки и нависшую над всем этим тяжелую, гнетущую атмосферу разочарования. Кори сразу поняла, что хотел сказать Гоуэр. После такого трудного детства поступить в университет Лиги плюща значило попасть в новый, лучший мир. Однако мечты Гоуэра обернулись ничем, и он вернулся обратно, чтобы влачить еще более жалкое существование, чем до этого. – Я выросла в Канзасе, в городке не намного больше вашего. Он не такой уродливый, как этот, но очень на него похож. – Кори тут же осеклась. – Я не хотела вас обидеть… – Нет, вы правы. Городишко и впрямь уродливый. – Джесси помолчал. – Кембридж – город в штате Массачусетс, где находится Гарвардский университет, – стал для меня открытием. Я даже не подозревал, что на свете бывает столько зелени. – Зелень тоже не всегда радует, – откликнулась Кори. – Наш городок со всех сторон окружали кукурузные поля. В детстве я думала, что им конца-краю нет. Зеленый плен. Они еще немного помолчали. Наконец Гоуэр зашевелился в кресле: – Хотите стакан воды или еще чего-нибудь? Извините, я не… – Нет, но спасибо, что предложили. Снова повисла короткая пауза, во время которой оба разглядывали унылый двор. Потом Кори глубоко вздохнула, приняв решение. – Ваш прадед погиб во время испытаний «Тринити», – сообщила она. – Мы думаем, он что-то искал в пустыне Хорнада-дель-Муэрто – возможно, древние ценности. Его зацепило взрывом. Джеймс Гоуэр добрался до своего лагеря в Хай-Лонсаме, однако вскоре после этого умер. – Ничего себе! – На лице Джесси застыло глубокое потрясение. – Значит, его тело так и лежало там с того дня, как испытали бомбу? – Да. Кажется, мы нашли место, где он поставил палатку. Сейчас мы все там осматриваем. – А про крест что-нибудь узнали? Кори помедлила. Она не хотела разжигать интерес Джесси Гоуэра: неизвестно, сможет ли он заявить на крест свои права. – Его тоже облучило радиацией. Когда взорвалась бомба, крест был при Джеймсе Гоуэре. Нам почти ничего не известно об этом предмете, кроме того, что он старинный и ценный. Вероятно, крест принадлежал испанскому проповеднику, прибывшему на юго-запад в качестве миссионера. – Облучило? Сильно? – За прошедшие годы радиация почти рассеялась. Примерно такую же дозу облучения получают пассажиры самолета, летящего на высоте в тридцать пять тысяч футов. Джесси со вздохом откинулся на спинку кресла: – Значит, карманных часов при нем не оказалось? – Нет. А почему вы спрашиваете? – Странно, что он носил с собой золотой крест, но при этом ходил без часов. Прадед по-настоящему дорожил только двумя вещами, и одной из них были часы. В нашей семье эти часы были чем-то вроде семейной реликвии. Их передавали из поколения в поколение. Но потом часы исчезли вместе с прадедом – по крайней мере, так мне рассказывали. – Гоуэр в задумчивости умолк. – Значит, золотой крест. Испанский. Звучит как часть клада. Что, если перед смертью прадед отыскал сокровища на пике Викторио? Кори не ответила. Джесси Гоуэр оказался очень сообразительным, даже слишком. Почему она, собственно, снова сюда приехала? Отчасти это было ответом на его звонки. Но, кроме того, чутье подсказывало ей, что во время первой встречи этот человек рассказал им далеко не все. В тишине из курятника донеслось кудахтанье. – Пертелота! – воскликнул Гоуэр. – Молодец, девочка! – Он повернулся к Кори. – Снесла мне ужин. – Пертелота? – Это точно она. Я их всех по голосу узнаю. У каждой свой характер. – Но откуда вы взяли такое имя? Гоуэр ответил не сразу: – Остаточный эффект от образования. Я частенько сидел на этой террасе и давал всему вокруг названия из английской литературы. Все равно тут больше нечем заняться. Шантиклэром и Пертелотой звали петуха и курицу из «Кентерберийских рассказов» Чосера. Пертелота была любимицей моего петуха, но потом он пропал. Наверное, его енот съел. Остальным курам я тоже дал имена. Курятник – это Кентербери. А это старое голое дерево – Чайльд Роланд из поэмы Байрона[20]: по-моему, оно похоже на рыцаря, которого жизнь не баловала. А пространство от дороги до ограды – Бесплодная земля. – Гоуэр сделал паузу. – Чтобы догадаться, почему я его так назвал, поэму Элиота читать не обязательно. Кори с удивлением слушала его пространную речь. Мозги у Джесси Гоуэра явно работали. Внезапно ей захотелось спросить про его роман, но в прошлый раз эта тема оказалась болезненной. Вместо этого Кори махнула рукой на запертый сарай для инструментов, окна которого были заколочены старыми досками: – А сарай как называется? – Никак, – резко ответил Гоуэр. Он сразу замолчал, и Кори почувствовала, что случайно сказала что-то не то. Она решила сменить тему: – Карманные часы, о которых вы говорили… Можете рассказать о них подробнее? – Это был золотой хронограф с обратным ходом. – Что это значит? – В хорологии, то есть в часовом деле, есть такое понятие, как усложнение – дополнительная функция, то, что умеют делать часы, кроме того, что показывают часы и минуты. Хронографы, кроме всего прочего, умеют очень точно отсчитывать секунды. У хронографа с обратным ходом секундная стрелка автоматически возвращается в первоначальное положение без дополнительного нажатия на кнопку. – Хорология? Звучит как название венерической болезни. Джесси улыбнулся в первый раз за все время: – Как я уже говорил, отец разбирался в часовых механизмах и умел их чинить. Обычно ему попадались только старые «таймексы». Но однажды ему представилась возможность поработать со старинными «Патек Филипп»: их нужно было почистить и отрегулировать. Помню, отец показывал мне механизм. Внутри часов скрывался целый маленький мир: рычажки, пружинки, винтики, даже драгоценные камни. Я впервые видел, чтобы отец пришел в такой восторг. Это был первый и единственный раз, когда он работал с часами из так называемой святой троицы. – Как вы сказали? – На жаргоне часовщиков это три старейших и величайших швейцарских производителя часов. «Патек Филипп», «Вашерон Константин» и «Одемар Пиге». Каждые такие часы состоят из сотни деталей, они очень тщательно изготовлены. Механизмы скрыты от глаз, но каждый работает беззвучно и в идеальной гармонии. Стоило Джесси заговорить на эту тему, и его глаза заблестели. – А как же «ролексы»? – спросила Кори. – Я думала, их считают лучшими часами. – Они выпустили несколько легендарных моделей. Но в общем и целом «ролекс» – просто часы. При их изготовлении нет места фанатичному вниманию к деталям, к тому же «ролексы» лишены вечных календарей и… Джесси вдруг осекся, заметив, какими глазами смотрит на него Кори. – Продолжайте, – попросила она. Гоуэр пожал плечами: – Какой толк от моих рассуждений? Мне такие часы все равно не по карману. Даже если бы я продал… – Он снова оборвал себя. Кори тоже надолго замолчала. Этот человек слишком много времени провел наедине со своими мыслями. Он не привык с кем-то ими делиться. – Вы упомянули, что ваш прадед дорожил только двумя вещами, – небрежным тоном заговорила Кори. – И какая же вторая? Некоторое время Гоуэр молча смотрел на нее, – похоже, подозрительность в нем боролась с жаждой общения. – Старый рисунок, – наконец ответил он. – Почему он был ему так дорог? – Кто знает? Этот рисунок тоже передавали из поколения в поколение, будто священную книгу. Мама всю жизнь носила одну камею, даже несмотря на то, что она оказалась подделкой. Люди привязываются к вещам. – Гоуэр помедлил. – Да и вообще, тот рисунок давно пропал. Кори почувствовала, как он снова облачается в броню. В то же время ее мозг работал, собирая воедино факты, о которых только что рассказал Гоуэр. «Даже несмотря на то, что она оказалась подделкой»… Кори огляделась по сторонам, и ее взгляд остановился на сарае для инструментов. Когда она обратила на него внимание в первый раз, Гоуэр отреагировал почти агрессивно. Да и висячий замок на сарае казался подозрительно новым по сравнению со всем остальным на этом ранчо. – Нельзя ли мне заглянуть внутрь вашего сарая для инструментов? – Зачем? – спросил Гоуэр, повысив голос. – Вы уже во второй раз про него заговариваете. – Он необычно выглядит. Я просто подумала… – Вы просто подумали. Подумали, что можете явиться сюда, дразнить меня туманными обещаниями насчет креста, а потом снова устроить допрос? Что, по-вашему, там находится? Лаборатория по изготовлению метамфетамина? – Нет, я всего лишь… – Вся эта чушь про то, что мы родственные души, про Канзас… Вы даже притворились, будто интересуетесь часами! А сами просто хотите развязать мне язык! Вы, чертовы копы, все одинаковые! – Он вскочил на ноги, в глазах блеснули слезы. – А я-то, дурак, почти клюнул! Убирайтесь! Проваливайте, и чтобы больше я вас здесь не видел! Кори поняла, что разговаривать с ним бесполезно. Гоуэр впал во внезапную, иррациональную ярость типа биполярного расстройства. Кори уже приходилось иметь дело с подобными проявлениями, и был только один способ отреагировать. И вот, пока Гоуэр продолжал кричать, она встала, спустилась по ступенькам и быстро пошла обратно к своей машине.