– Давай, чувак, – говорит Джек. Неожиданно для самого себя я говорю «нет». Все в Голливуде занимаются каким-нибудь видом боевых искусств. Джек занимается тайдзюцу. Этой технике обучают в «Ниндзя» – самой модной школе боевых искусств в Лос-Анджелесе, которой руководит Сакуро Дзюдзо. Я ниже ростом, чем Джек. Старше лет на пятнадцать-двадцать. Я выгляжу крупнее. К тому же у нас обоих мозг сейчас находится в члене. Он думает, что уделает меня атакой ниндзя, которую изучал шесть месяцев. Он принимает стойку. Идет на быстрый удар. Мэгги кричит «Нет». Я блокирую. Делаю шаг вперед. Я близко. Сильно бью его прямо в солнечное сплетение. И все кончено. Джек лежит на земле, задыхаясь. Я поднимаю его. Закидываю на плечо, как спасатель. Он задыхается от отчаяния. Так бывает, когда получаешь сильный удар в солнечное сплетение: он просто выбивает из тебя воздух, легкие схлопываются из-за эффекта внутреннего вакуума, и ты не можешь заставить их открыться снова. Не сразу. Пока не начнешь снова дышать, ужас не проходит. Даже если это случалось с вами раньше. А я сомневаюсь, что это когда-нибудь случалось с Джеком. – Прекрати, – говорит Мэгги. – Ему больно, Джо. Ему правда больно. – Нет, – говорю я. Потому что это не так. И я это знаю. Я веду его на улицу к машине. Голая Мэгги тащится рядом со мной, и я думаю, что ей нравится эта сцена. Уж мне-то она точно нравится. Теперь. Я бросаю кинозвезду рядом с его «Порше». Он уже начинает дышать. А вот его эрекция совсем прошла. – У тебя есть ключи от машины? – спрашиваю я. – Пошел ты. Я убью тебя. Убью. Засужу. Ты покойник, в этом городе тебе не жить… гребаные уроды… – говорит он с земли. – Ты простудишься, – говорю я Мэгги и веду ее обратно в дом. Глава пятнадцатая Был вторник. Пять вечера. Мэл Тейлор подъехал к «Маленькому Сайгону». Женщины ждали его вдвоем, болтая и смеясь в их милой, женственной вьетнамской манере. Он снова задался вопросом, почему американки не могут быть такими: экзотичными, эротичными, изобретательными, всегда привлекательными и милыми, желающими и способными доставить мужчине истинное удовольствие – короче говоря, абсолютно покорными. Большинство людей ныли о войне. И каждый раз, когда по телевизору, в кино или в новостях, показывали ветерана, он был несчастным и безумным. Мэл таким не был. С ним произошло то, что британцы называют «хорошей войной». Годы, проведенные в Сайгоне, были во многом «лучшими годами его жизни». Без сомнения. Женщины, еда, роскошная жизнь. Во Вьетнаме он был богатым. На него работали слуги: повар, уборщица, прачка. Он был влиятельным, имел обожаемую любовницу, которую он мог просто содержать, без необходимости перед ней отчитываться или быть ей верным. Что у него было в Америке? Микроволновка, пылесос, стиральная машина и жена. Блюда из микроволновки по вкусу не имели ничего общего с вьетнамской кухней – азиатской с французским влиянием. Пылесос не кланялся и не ставил живые цветы в спальне. Стиральная машинка не складывала и не гладила белье, а жена толстела, считала моногамию естественным порядком вещей и совершенно не поклонялась ему. Мэл приехал даже раньше. Всего на три-четыре минуты. Но определенно раньше. И у него был стояк, когда он вошел в салон. Это было необычно. Его еще не касались нежные маленькие бабочки, которые ловко уговаривают кровь спуститься вниз и напитать губчатые клетки пениса, заставляя его постепенно увеличиваться и твердеть. Он еще не искупался в теплом красивом ротике, где его длину могли измерить языком, зубами, щеками и горлом. По этим меркам он был таким большим и мощным, что даже опытная мама-сан[45][В Юго-Восточной Азии мама-сан – это обычно женщина, занимающая авторитетное положение, особенно та, которая отвечает за дом гейш, бар или ночной клуб.] отступала. Тейлор прослушивал запись. Снова и снова, в течение нескольких дней. Запись той ночи, когда Магдалена Лазло пришла домой с Джеком Кушингом, а Джо Броз его отдубасил. Ночь, когда микрофоны услышали, а подключенные к ним «Панасоники» записали звуки Магдалены Лазло, отзывающейся на похоть и страсть Джо Броза. Они занимались этим несколько часов. Возбужденные стоны, оргазмические крики, влажные звуки, разнообразные ласки, бесконечные похвалы частям тела друг друга, слова поощрения и удовлетворения. Новый день – новая запись. Они отослали Мэри Маллиган и снова занялись делом. В первый день они начали жестко и быстро, а закончили чувственно и медленно, с сонными ласками. Во второй они начали медленно и нежно, но вскоре раззадорились и превратились в животных, кряхтящих и – Тейлор мог поклясться, что почувствовал это на записи, – потеющих. Где-то в середине – Тейлор не знал, почему он запомнил это, зациклился на этом. Может быть, потому, что это было так неожиданно среди всех этих стонов и вздохов. Яркость – как у детской пластмассовой игрушки. Мультяшные цвета посреди пейзажа телесного цвета. Где-то в середине, хихикая, Мэгги сказала: – Знаешь, Джо, что лучше всего в том, чтобы быть твоей любовницей? – Нет. Что? – Подбирать тебе наряды. – Ой, ну не-е-ет. – Начнем с твоих спортивных носков. Больше никаких белых носков, разве что для бега. Потом мы подберем тебе нижнее белье, галстуки, рубашки, брюки, туфли, и я попрошу Фредо сделать что-нибудь с твоей прической. Этим они теперь и занимались. Тейлор это знал. Они наконец-то покинули дом, после двух дней, проведенных за закрытыми дверями, если не считать пробежки по пляжу и плескания в море. За ними следила команда из двух человек. В последний раз они рапортовали о том, что в 14:00 Мэгги отвела Джо в эксклюзивный мужской магазин на Родео-драйв. Тейлор разделся, бросив одежду на стул в углу. Мама-сан аккуратно сложила ее. Дочка-сан уставилась на его член с почтительным благоговением. Он подошел к массажному столу. При каждом шаге его напряженный пенис подпрыгивал и покачивался из стороны в сторону, очерчивая овал, наклоненный вправо и более широкий снизу, чем сверху. Тейлор улегся на стол. Мама-сан поспешила подать ему бренди. Он отхлебнул его, почувствовал жжение и откинул голову на подушку. Простыня под ним была чистой, хрустящей и теплой, почти как температура его тела. – Какой вы сегодня сильный, капитан Тейлор. Очень сильный, – сказала дочь. Он учился в Корпусе подготовки офицеров запаса, пошел в армию лейтенантом, а во Вьетнаме дослужился до звания капитана. – О да. Вы просто гигант, – сказала мать. – Я боюсь его трогать, – сказала дочь. Это явно была фальшивая болтовня шлюхи. Но вопрос был не в фальши. Вопрос был в том, хочет ли женщина, чтобы мужчина чувствовал себя хорошо, чтобы он ощущал себя сильным и мужественным. Чувствовал уважение и власть. – Не бойся, – сказала мать. – Ну же, я покажу тебе. Она взяла руки дочери и положила их на твердый пенис. К удивлению всех троих он начал эякулировать при первом же прикосновении. Раньше на это всегда уходил целый час. И когда это происходило, семя выплескивалось мощной струей по высокой идеальной дуге, подобной дуге мочи голого младенца, лежащего на спине. Эта струя достигала по меньшей мере груди самого Тейлора, а иногда била даже выше его головы. Это была эякуляция сильного и властного человека. Но сейчас сперма даже не брызнула. Она вытекала из кончика, капала вниз и продолжала вытекать маленькими, бессильными импульсами, пока член не опустел. Это была вялая струйка, даже не похожая на оргазм. Большие эякуляции ощущались как достижение. То были беззвучные крики экстаза. А это было ничто. Он получал больше ощущений и разрядки от обычного мочеиспускания. Тейлор был зол. Он чувствовал себя обворованным. – Вы облажались, – рявкнул он на женщин. – Вы облажались. Они что-то сказали по-вьетнамски и захихикали. В данной ситуации хихиканье не показалось Тейлору хоть сколько-то очаровательным. Оно раздражало его. Они смеялись над ним. Над американцем. Он спрыгнул со стола и навис над ними. – Черт бы вас побрал, суки, вы облажались. Мама-сан принялась извиняться, но Тейлор сказал: – Если ты думаешь, что я заплачу тебе за это, то ты совсем спятила. Они начали спорить о том, платит он за время или за эякуляцию. Справедливость была на стороне обоих, и внешний арбитр, конечно, мог бы решить дело быстро и выгодно для всех: девочки, повторите, Мэл, дайте им полтинник на чай. Но их хихиканье и его угроза не заплатить всех рассердили и напугали. Каждый видел в этом конфликте что-то свое. Это уже был не спор Мэла с девочками, а клиента со шлюхой, мужчины с женщиной, белого с азиатом, Америки с Вьетнамом. Конфликт скоро перерос в крики и грозил так же быстро превратиться в драку. Но тут в комнату вошел стройный молодой вьетнамец. У него был большой шрам на лице и пара нунчаков в руках. Гангстер, сутенер, вышибала, муж или брат – Тейлор не знал. Дело было не в этом. Нужно было расплатиться и свободно уйти. Обычно Тейлор платил своей картой Visa, и платеж отображался в ежемесячном отчете как вполне респектабельный счет в ресторане. В его доме счета оплачивал мужчина, и у жены не было причин спрашивать его, почему он каждую неделю тратит 200 долларов в одном и том же вьетнамском ресторане. Но Мэл заготовил ответ на случай, если она спросит. Он сказал бы ей, что раз в неделю они с парой старых армейских приятелей встречаются, чтобы предаться воспоминаниям, все скидываются наличными, а Мэл кладет их на свою карточку. Затем он собирался объяснить, что таким образом накопил на тридцатидневное путешествие, достанет калькулятор и ошеломит Сильвию потрясающими расчетами. Тейлор не собирался стоять там с собственной спермой, остывающей и высыхающей у него на лобке, пока какой-то вьетнамский бандит со шрамами прогонят его карточку через терминал для кредитных карт и телефонный автомат для регистрации электронного подтверждения и записи транзакции. Он также совершенно не собирался платить всю сумму. Поэтому он гневно подошел к своей одежде и вытащил наличные. Он смял пачку двадцаток, бросил их на землю и направился к двери. Женщина помоложе подхватила их быстрее змеи, расправила и пересчитала. Мальчишка-бандит закрыл дверь. Там было всего восемьдесят баксов. Они хором зашумели на него. Тейлор вытащил еще немного денег. Мама-сан выхватила их у него из рук, прежде чем он успел смять их и бросить вниз. Там были еще четыре двадцатки – все, что у него было, кроме пяти купюр по доллару и горстки монет. Видимо, этого было достаточно, потому что они отошли в сторону и отпустили его. Глава шестнадцатая Президенту было проще отдать записку. Если бы Кравиц делал записи, то ему пришлось бы беспокоиться о двух документах. Возможно, он мог бы все запомнить, но память – обманщица и предательница. Кроме того, самолет Air Force One был готов к вылету. Честно говоря, Джордж Буш был рад избавиться от записки. Она была похожа на чертика у него в кармане: сказочное существо с огромным потенциалом злодеяний, которое постоянно напоминало президенту о себе, требуя выпустить его на свободу. Все, теперь оно было на свободе и стало проблемой кого-то другого. Кравиц мог либо приручить его и сделать полезным, либо Буш мог просто забыть о его существовании. Это был всего лишь клочок бумаги. Никто не смог бы доказать, что Буш когда-либо видел эту записку. Или, если уж на то пошло, что ее действительно написал Ли Этуотер. Кравиц знал, что ему выпала самая большая возможность в его жизни. Он выкроил целый день. Никаких встреч. Никаких звонков. Никаких конференций. Никаких писем. Никаких контрактов. Никаких адвокатов. Никакого чтения. Ничего. Никто не должен ему мешать. Чтобы передать важность этого жеста, возможно, стоит сказать, что он не планировал выкраивать целый день на то, чтобы умереть. А если бы он был женщиной, он бы не стал выделять целый день на роды. Он начал день с того, что на рассвете отправился в додзё. Там он занимался кэндо – вначале на коллективном занятии, а затем наедине с сенсеем, Сакуро Дзюдзо, чтобы успокоить тело и очистить разум. Такая физическая концентрация и усилия вызывали боль. Кравиц любил боль. Он забыл обо всем, кроме боли, прошел через боль и преодолел ее и только тогда вернулся в свой кабинет, достал из сейфа записку – впервые с той ночи, когда ее получил, – прочитал и задумался о том, что должен сделать. Он знал, что вопрос еще далеко не решен. Ему нужно было вернуться к президенту и сказать: «Это можно осуществить так-то и так-то». Кравиц нисколько не боялся проводить презентации. Чем отличалась эта встреча? Тем, что в большинстве случаев, если «Коламбия» не покупала фильм, он относил его в МКА, а если он не нравился и им, он шел в «Парамаунт», «MГM» или «Дисней». А вот на этот раз он мог пойти только в одно место. Хотя, может быть, были и другие места. Он положил эту мысль в коробку, плотно закрыл крышку, запер ее и убрал обратно в шкаф, который, по его представлениям, находился в верхнем левом заднем квадранте его мозга. Он размышлял, набрасывал идеи на бумажках – которые уничтожал перед выходом из офиса, – думал о природе войны. Он был последователем Сунь-Цзы, как Этуотер и Сакуро Дзюдзо. Фраза, пришедшая ему на ум, звучала так: «Война – это не что иное, как ложь»[46][Сунь-Цзы в книге «Три военных классика Китая», перевод А. Л. Садлера, магистра востоковедения, профессора Сиднейского университета. Austalaisian Medical Publishing Company, Ltd. Sydney, 1944. Также переводится как «Вся война основана на обмане» (Гриффит, Сэмюэл Б.), или «Те, кто разрабатывает стратегию, используют дао парадокса» (Винг, Р. Л.), или, наиболее прозаично, «Военная операция включает в себя обман». (Клири, Томас).], и это заставило его усмехнуться про себя. Ему казалось, что он должен действовать в четырех сферах, которые пересекались и были взаимосвязаны: Выбрать режиссера, сохранить секретность, поработать со СМИ, разобраться с деньгами. Выбор режиссера был самым простым. Желательно, чтобы это был режиссер-сценарист – минус один человек, которого нужно посвящать в курс дела. Режиссер должен был разработать видение, сценарий, сначала в виде синопсиса[47][Синопсис – это краткое изложение сценария. Часто именно с ним проводят презентацию проекта. Это также фактический этап разработки сценария, означающий, что на этом этапе происходит оплата, и продюсер будет использовать это резюме, чтобы принять решение об отмене, продолжении, возвращении, смене сценариста. Синопсисы стали почти повсеместными. Этому есть несколько причин. Первая – надо меньше читать. Во-вторых, сценарий сводится к теме и структуре, которые, по мнению многих, являются основными его элементами. В-третьих, это требует меньших затрат времени и денег: короткий синопсис, от 3 до 10 страниц, можно создать за несколько часов (включая набор текста), в то время как полный сценарий на 120 страниц может занять от недели до нескольких лет.], с которым Кравиц обратится к президенту. Он должен был разработать план по сохранению тайны. В обычных обстоятельствах для важных дел Кравиц собирал команду. Они обменивались мнениями. Критиковали идеи друг друга. Проводили мозговой штурм. Изучали потенциальные последствия. Но Кравиц считал, что секретность настолько важна для этого дела, что первым правилом всего предприятия сделал фразу: «Никто не должен знать больше, чем абсолютно необходимо». Как только хоть один человек узнает, нужно будет принять меры безопасности. За этим человеком должны следить и наблюдать. А еще за его соратниками, друзьями, любовниками и членами семьи. Чем больше людей узнает, тем больше наблюдателей потребуется. Кравиц и раньше шпионил за людьми, включая, конечно, и своих сотрудников. Все крупные и даже мелкие агентства были созданы агентами, которые стали независимыми и забрали с собой клиентов – то есть встали на путь воровства. Кравиц, и сам основавший RepCo именно таким образом, был твердо уверен, что с ним этого никогда не случится. Всякий раз, когда у одного из его агентов появлялись какие-то идеи, его звонки и передвижения начинали отслеживать. Если наблюдение выявляло, что агент вынашивает предательские мысли, принимались меры. Иногда меры были позитивными: повышение зарплаты, новая машина, премия, демонстрация преданности. Иногда агрессивными: внезапное увольнение с внушением всем возможным клиентам, что потенциальный предатель был уволен за нечестность, плюс уведомление о том, что если они уйдут к нему, то никогда, никогда не будут участвовать в проекте, на который RepCo имеет влияние. Кравиц очень четко понимал, что слежка и безопасность дорогого стоят. У Кравица было правило – никогда не вкладывать деньги в кино. Это была важная часть корпоративной культуры в RepCo: если агент хочет сказать: «Я настолько верю в это, что собираюсь сам это разработать» – ему лучше соврать. Как только речь заходит о его собственных деньгах – приходят они или уходят – в разум проникают страх и жадность, сомнения и заблуждения, а объективность и баланс теряются. И все же, возможно, пришло время перемен. Это может быть необходимо для следующего шага. Воин должен сохранять спокойствие, но насколько глубокой может быть ясность на трибунах? Как трудно добиться своего, если собрать свои десять процентов, выиграть, проиграть или сыграть вничью? Как вообще узнать, являешься ли ты воином – этой высшей формой мужества – если не пройти испытание на арене? Однако, поразмыслив, он решил, что истинным испытанием себя как творческой личности – доказательством того, что он лучше других людей, – будет сделать все это на чужие деньги[48][Отсылка к фильму Other People’s Money, 1992 г., в главной роли Дэнни Де Вито. По мотивам пьесы.]. Ему нужно было… Много денег. Миллион здесь, пара миллионов там. Господи, он и представить не мог себе ситуации, в которых ему потребуются миллиарды. Это будет самая дорогая кинокартина в истории. Если ее снимут. Будут потрачены сотни миллиардов. Сможет ли федеральное правительство справиться с этим? Скорее всего, нет, подумал он, ведь они не умеют обращаться с деньгами. Нужно выяснить, как им сделать свою часть работы. Никогда не доверяйте клиенту, если он хоть что-то смыслит. «Глубокая глотка» говорил: «Следуйте за деньгами»[49][«Вся президентская рать», 1976 г., в ролях Роберт Редфорд, Дастин Хоффман. «Оскары» за Джейсона Робардса-младшего (лучший актер второго плана) и Уильяма Голдмана (сценарий). Также основан на реальной истории.]. Кравиц был твердо уверен, что проект не станет еще одним «Уотергейтом». Никто не сможет отследить денежные потоки. Политики усвоили ошибку. Они доказали это в операции «Иран – контрас», которая продемонстрировала, что немного запутывания и много отрицания – это очень хорошо. Люди до сих пор спрашивали: «Что знал президент и когда он это узнал?» Ответ был очевиден и неопровержим: он знал столько, сколько хотел и когда хотел. Вероятно, ему становилось известно все и сразу, как только он просыпался ото сна. Буш, который тогда был вице-президентом, и вовсе не дремал, так что он, вероятно, узнал об этом еще раньше. Им все сошло с рук, но они не вышли сухими из воды. В итоге Кравиц убедил себя в том, что он сам может найти лучшие способы тайно вывести миллиарды из федерального бюджета и сделать так, чтобы СМИ никогда об этом не узнали. Кравиц интуитивно чувствовал, что работа со СМИ не станет большой проблемой. Но он также знал, что именно этого больше всего будут бояться президент и его люди. Очевидно, у них многое случалось. СМИ были под каблуком у киноиндустрии. Никто не боялся телевидения или прессы. Если репортер не следил за своими манерами, ему запрещали вход в определенные круги. А если он переходил границы, его увольняли[50][Джозеф Макбрайд сделал рецензию на «Патриотические игры» для Daily Variety. Он четко подметил, что фильм – это «правая карикатура на текущую британско-ирландскую политическую ситуацию», которая принимает «сторону британских оккупационных сил и их союзников из ЦРУ». Он назвал режиссуру «смехотворной», а саундтрек «полным диссонансных и оскорбительных подделок на ирландскую народную музыку». «Парамаунт» отозвал из газеты всю рекламу. Редактор Daily Variety Питер Барт направил в «Парамаунт» письмо с извинениями. Уважаемому и профессиональному кинорецензенту, который работал в Daily Variety с 70-х годов, запретили писать отзывы на картины «Парамаунт» и перевели на рецензирование детских фильмов. И «Парамаунт», и Daily Variety заявили, что это не является цензурой. Бернард Вайнрауб, NY Times, 09.06.1992.]. Однако политики воспринимали прессу как хищников: шакалов и росомах, которые, если охотились стаей, могли завалить лося, оленя и даже слона. Если разобраться, почему представители индустрии воспринимают СМИ настолько иначе, чем политики, он смог бы разработать план по работе со СМИ. Что, если взять голливудского пресс-агента и отправить его в Вашингтон? Сделать как в сериале «Северная сторона» или в фильмах «Голливудский доктор» и «Трудный путь»[51][Еврейский врач из Нью-Йорка практикует на Аляске, голливудский пластический хирург практикует в сельской местности, голливудская кинозвезда работает с настоящим полицейским из полиции Нью-Йорка.] – забросить рыбку в незнакомую воду.