Бункер, с другой стороны, прекрасно знал, чего хочет. Он хотел выяснить, что это за проект. Гейтс из СНБ не дал ему ни малейшей подсказки. Он просто дал этому необычному человеку – этому голливудскому агенту – карт-бланш. Он был уверен, что Бункер в конце концов победит. Он почти всегда побеждал. А пока он был увлечен бесконечными деталями и нескончаемым темпом повествования Чарльза Диккенса. Читая Диккенса, Бункер чувствовал, что у него есть бесконечный запас времени. Но это было не так. Фрэнк Шихан знал, чего он хочет. Он был уверен, что кого-то погонят взашей. Он должен быть ограничить ущерб одним человеком и убедиться, что этим человеком не окажется он сам. Он не думал, что сделать это будет очень сложно. Он попросил стюарда принести ему мартини с оливкой. Он изучил бумаги, распечатанные с компьютера Тедди Броуди. Мэл наверняка заработал очки за то, что сразу же заполучил их и так оперативно распечатал, но этого было недостаточно, чтобы облегчить их получение. К счастью для Шихана. Тейлор знал, чего он хочет. Он хотел сохранить свою работу. И снова все возвращалось к Джо Брозу. Если бы он мог доказать, что Броз представляет опасность – что было трудно сделать, потому что Тейлор не знал его проклятого секрета, – тогда любая мера, даже такая чрезвычайная, как убийство Тедди Броуди, будет оправдана. Если же Броз окажется невиновен, то ошибка Тейлора будет непоправимой. Это вопрос не морали, а эффективности и затрат. Жаль парня, конечно, но люди умирают постоянно: на войне, на дорогах, играя в полицейских и грабителей, занимаясь сексом и переедая. Сокрытие убийства стоит дорого. Хотя, как ни странно, если задуматься, убийства почти никогда не имели обратного эффекта. От Уотергейта до «Иран – контрас» к последствиям приводили именно «пустяки»: взломы, переводы денег, получение взяток, ложь под присягой, хранение записок о вещах, которые никогда и нигде не должны были быть записаны. Люди записывали на пленку свои конфиденциальные разговоры и забывали про эти записи. Тейлор сидел, Тейлор потел, Тейлор строил козни. Шихан наткнулся на несколько писем, в которых упоминалось о том, что, по мнению Броуди, замышлял Джон Линкольн Бигл. Он передал их К. Г. Бункеру, который раздраженно взглянул на них, но тем не менее взял и просмотрел. Закончив, старик бросил бумаги в огонь. Тягой их выдуло обратно в комнату. Тейлор поднял их. Он прочитал их. В них говорилось только о создании фильмов и мини-сериалов. Ему не могли приказать остановить кого-то любой ценой, чтобы он не проболтался о каких-то там фильмах. Фиона Элис Виктория Ричмонд, когда-то жившая в Найтсбридже, пока папа не потерял все, а мама не опозорилась, с рождения знала, что людей заставляют ждать в зависимости не от важности дела, а по их рангу, положению и отношению. Поэтому она доложила Кравицу об изящном жесте Бункера. В результате стюард сообщил К. Г. Бункеру, что мистер Кравиц примет его через пятнадцать минут, а не через тридцать. Бункер встал и протянул слуге сигару, как будто это были прекрасные чаевые. Учитывая то, что половина десятидолларовой сигары стоит пять долларов, так оно и было[120][Существуют ли в Америке компании, чей бизнес в целом не является криминальным, связанные с правительством или нет, которые убивают людей, а затем продолжают заниматься своими делами? Некоторые громкие судебные процессы – Боэски, Милликен, Уотергейт, «Иран – контрас» – убеждают нас в том, что преступление никогда не приносит плодов и что даже высокопоставленные и могущественные люди, оступившись, попадают под удар, что свидетельствует о работе системы. Для системы очень важно, чтобы мы в нее верили. Когда фильмы подвергались цензуре, а они очень официально подвергались ей с 1934 по 1968 год по кодексу Хейса, одно из самых строгих правил – столь же строгое, как запрет десятилетним детям смотреть на оральный секс крупным планом, – запрещало показывать преступников, которые уходят безнаказанными. Если кто-то совершал преступление на экране, он должен был подвергнуться расплате. Позже, когда появилось телевидение, кодексы стандартов остались практически прежними. По этой причине мы постоянно видим истории о свободомыслящих полицейских, которые, преодолевая институциональное сопротивление, ловят самых крупных коррупционеров. Однако сколько существует криминология, столько работает теория «компетентного преступника». По очевидным причинам криминологи (а также психологи, социологи и т. п.) изучают только незадачливых преступников, то есть тех, чьи преступные действия привели к осуждению и наказанию. Если существует категория людей, которые совершают преступления, не попадаются и живут припеваючи, то криминология изучает не преступников, а некомпетентных, бездельников, прохиндеев. Ее стоило бы переименовать в лохологию. В некотором роде преступник по определению – по крайней мере, в Америке – «невиновен, пока не доказана вина». Получается, что преступник – это человек, который совершает незаконное действие настолько неуклюже или неудачно, что даже такая громоздкая и полная ограничений система уголовного преследования, как наша, может доказать это вне всяких разумных сомнений. Очевидно, что как случайная, так и организованная незаконная деятельность постоянно продолжается, и весьма успешно. Очевидно, что есть лица, практикующие незаконные действия, которым удается спокойно заниматься своими делами. Они сталкиваются с системой уголовного правосудия не чаще, чем заурядные члены общества. Любой, кто жил в Нью-Йорке в шестидесятые годы, был свидетелем драмы Комиссии Нэппа и Серпико. Но дело не в том, что коррупция была разоблачена. Просто это стало доказательством того, что весь департамент был коррумпирован в масштабах всей системы на протяжении по крайней мере нескольких поколений полицейских. Они занимались азартными играми, вымогательством, ростовщичеством, проституцией, наркотиками, рэкетом, убийствами. Тысячи людей знали об этом и участвовали в этом безнаказанно. В Нью-Йорке началась масштабная и, возможно, успешная реформа, но подавляющее большинство полицейских, которые практически всю свою карьеру были «на подхвате», ушли на пенсию как ни в чем не бывало, наслаждаясь плодами своей коррупции и пенсиями. Нужно специально закрывать на это глаза, чтобы думать, что это происходило только в Нью-Йорке или что это происходит только в больших городах, но никогда в маленьких городах, или на уровне штата, или на национальном или международном уровне. Вернемся к «Юниверсал Секьюрити». Может ли существовать бизнес, который выступает в качестве суррогата национальных агентств безопасности? Ответ на этот вопрос – документально подтвержденное «да». Они могут быть собственными – компании, принадлежащие ЦРУ, – или работать на внешнее финансирование или по контракту. Следующий шаг сложнее. Стало бы такое агентство заниматься убийством, если использовать самый грубый термин? Документально подтверждено, что ЦРУ занималось систематическими и масштабными убийствами, как, например, во Вьетнаме. Там большая часть убийств была совершена суррогатами. Однако суррогаты были по большей части политическими структурами. Правительственные агентства США, а также частные американские компании осуществляли различные программы «подготовки» полиции, разведки и армии в Южной и Центральной Америке. Существует невероятная корреляция этих программ – можно назвать ее сквозной линией, с практикой полицейских пыток и убийств, появлением «эскадронов смерти» и «исчезновений людей». Это тоже достаточно хорошо задокументировано и даже стало темой или подразумевалось в нескольких художественных фильмах («Пропавший без вести», «Осадное положение», «Под огнем», «Сальвадор»). Мы не собираемся поносить здесь левую Америку. Это могут быть необходимые и полезные шаги по защите общества. Либералы могут ныть и хныкать сколько угодно, но вьетконговцы ясно дали понять: им не понравился «Феникс». И последнее. Может ли существовать частное охранное агентство, которое время от времени убивает людей по коммерческим и/или политическим причинам? И которое является компетентным – в отличие, скажем, от Олли Норта – настолько компетентным, что мы никогда, никогда о них не услышим? Параноидальная фантазия или простой, логичный реализм?]. Глава сорок четвертая Когда я возвращаюсь в дом, мне первым делом хочется сунуть эти дискеты в компьютер и прочитать их. Стив недоволен тем, что ему приходится нести караульную службу. Его сын радуется тому, что держит в руках оружие. Я отправил их на кухню, чтобы миссис Маллиган приготовила им что-нибудь поесть. Мэгги хочет поговорить. Чертовы микрофоны. Она не хочет слушать музыку кантри. Или Бартока, или Баха, или Дилана, или Guns N’ Roses, или Майлза Дэвиса. Она хочет поговорить о своих чувствах. Я хочу врубить компьютер и выяснить, что, черт возьми, у нас есть. Выяснить, может быть, наконец, что происходит. Мэгги не привыкла к тому, что людей убивают. Мы заходим в ее кабинет. Я вставляю дискету с пометкой № 1. Это система резервного копирования под названием «Смарт Сет». Здесь всего 26 дискет. Я начинаю их загружать. Она хочет поговорить. Я встаю. Я обнимаю ее. – Не волнуйся, детка, – говорю я. – Я буду защищать тебя. Я позабочусь о тебе. Ну, знаете, обычное дерьмо, которое должен говорить парень, когда слабая женщина дрожит и плачет в его объятиях. Но я должен вернуться к тем дискетам. Они убили парня из-за того, что на них было. Теперь я узнаю, что это такое. И тогда сделаю то, что задумал. Я надеюсь, что Кравиц и Бигл попадутся нам на крючок, и мы сможем контролировать игру. Чтобы загрузить все дискеты, требуется около пятнадцати минут. Одна дискета лишняя. Когда я вставляю ее, на экране появляется сообщение, что это не Apple Disc. Я решаю, что это дискета DOS, и открываю программу перевода. Но даже с ее помощью компьютер не распознает дискету. Я откладываю ее в сторону. Естественно, я уверен, что именно на этой дискете содержится волшебный кусочек информации, подсказка, истина, то, за чем все гоняются. Позже Мэгги говорит мне, что Хичкок назвал бы ее макгаффином. А пока я не могу с этим разобраться, я изучаю то, что у нас есть. Я придвигаю стул, чтобы Мэгги могла сесть рядом. Чтобы держать ее за руку и быть с ней. – Что мы делаем, Джо? У Броуди было несколько игр, которые меня не интересуют. Ряд компьютерных программ, которые ускоряют, управляют, защищают. У него есть «Продиджи» и «Компьюсерв». Там хранится его телефонная книга и ежедневник. У него есть программы для балансировки чеков и налоговых деклараций. Затем документы: кинопробы, рассказы, несколько сценариев, письма. На чтение уйдет несколько дней. – А как же тот мальчик? Разве нам не нужно что-то сделать? Обратиться в полицию? Я решаю, что письма – мой лучший вариант. – Потерпи. Верь мне, детка. Я найду выход из этой ситуации. Я просматриваю письмо за письмом. Я читаю медленно. Я пытаюсь бегло просканировать их, найти ключевые слова. Конечно, в конце концов мне на глаза попадается «секрет» с тремя восклицательными знаками. Дорогая мама, …конечно же, наша работа – это секрет!!! Та-дам! Мы все дали клятву. Ни слова говорить посторонним о том, что мы делаем. Мне кажется, это странная ксенофобия, «СинéMатт» против всего мира. Но я должен сказать тебе, мама, что здесь, в Голливуде, – теперь au courant называть его «Ла-Ла-Ла» – это не редкость. КAA помешана на секретности. Это уже больше ЦРУ, чем КAA. RepCo не дают спуску. Любой, кто говорит – или сливает информацию – о делах агентства, подлежит увольнению! Ipso-presto без апелляции! Его среди бела для выставляют из арендованного «Порше» с телефоном в салоне прямо на бульваре Сансет. Так чем же все занимаются весь день? Они торгуют секретами. Сплетни – это валюта королевства. Они пробуждают в каждом королеву или по крайней мере фрейлину – слухи, слухи, слухи. Но наша маленькая команда, должно быть, преданнее других, потому что я ничегошеньки не слышу о том, что снимает наш Бигл. Или, точнее, планирует снимать. С тех пор как я приехал, он не снимает ничего, nada, rien, zip, zilch, ни метра пленки, ни единого кадра. Я бы заплакал от досады, если бы он не выбил из меня все слезы давным-давно. Он планирует – что он планирует? Что он планирует?!! Что предвещает этот бесконечный просмотр кадров, войны, опустошения, разрушения, огня, пламени, пиротехники смерти? Я думаю, что, судя по форме le montage des montages, которые он создает и воссоздает, – я, скромный раб в недрах технической bibliothèque, бегаю ради этого от видеомагнитофона к проигрывателю дисков и обратно – он планирует эпопею, которая закончит все эпопеи, – или, как часто случается в наши трудные дни, мини-сериал, который закончит все мини-сериалы. Я предполагаю – это чистая догадка, но я думаю, что он планирует видео-эквивалент одной из этих ужасных саг Джона Джейкса, за исключением того, что это будет охватывать не одну жалкую войну, но все [американские] войны. Или все американские войны XX века. Может быть, историю нескольких поколений: сын сына сына сына сына сына сына сына сукиного сына. Я использую слово «сука» только по отношению к собакам. Эта сука – псина войны. Прошу прощения. Нужно ли мне стереть это слово? Оно слишком вульгарно? Слишком наказуемо? Наказанный да будет наказан. Я наткнулся на клочок бумаги. Это моя другая улика. Сверху было написано – надо освоить программу Grafix, чтобы воссоздать ту рукописную надпись, которая выглядела как «каракули-II-√». Эту часть я не понял. Но ниже шел ряд, как я понимаю, возможных названий: «Утро в Америке» «Американский век» «Американский шторм» Pax Americana «Надежда мира» «Американский герой» «Реинкарнация Джона Уэйна» «7 воплощений Джона Уэйна» Что касается моих перспектив – они по-прежнему топчутся на месте. Не говори ему об этом. Солги ради меня. Пусть он думает, что я счастлив и успешен. Пусть его мучают кошмары. Шутка? – Бедный мальчик, – говорит Мэгги. – Бедный, бедный мальчик. – Черт, – говорю я. Это оно? – Обними меня, Джо. Брось это. Обними меня. Я не хочу. Я хочу делать свою работу. Я хочу просмотреть все, что записал Тедди Броуди. Я хочу найти того, кто сможет выяснить, что это за неопознаваемая дискета. Но я обнимаю ее. Она прижимается головой к моей груди и плачет. Мэгги не привыкла к тому, что людей убивают. Людей не убивают из-за фильмов. – Кажется, у меня будет истерика, – говорит она. – Все в порядке. – Нет, правда. Это ужасно. У меня в голове крутится шутка. Я пытаюсь превратить все в шутку. – В какую шутку? – Дурацкую. – Расскажи. – Одно дело, когда тебя убивают из-за фильма. Но из-за мини-сериала?.. Это не смешно. – Нет. – Теперь, когда я это сказала, мне не смешно. Это очень грустно. Внезапно все стало очень просто. Людей не убивают ради фильмов. Или мини-сериалов. Значит, это не кино. Я все неправильно понял. Совсем неправильно. – Мэгги, послушай меня. Это выходит из-под контроля. Нам надо кое-что прояснить. Я хочу, чтобы ты позвонила Дэвиду Кравицу. – Что? Зачем? – Поверь мне. Это нужно сделать. Мы покончим с этим. Прямо сейчас. Позвони и приезжай к нему как можно скорее. Микрофоны слушают. За нами наблюдают. Утром Рэй Матусоу заберет запись того, что мы сегодня делали. Затем она отправится в службу расшифровки. Мэл Тейлор получит ее во второй половине дня. Кравиц – чуть позже, если она будет интересной. Или возбуждающей. Мэгги набирает номер. Я слушаю по внутреннему телефону. – Фиона, это Мэгги. Мне нужно увидеться с Дэвидом. – О боже, ты же сама знаешь, какой у него график. – Это срочно. Фи, придумай, как мне встретиться с ним сегодня. – Ничего не получится. – Может быть, завтра? – Он уезжает из страны на неделю. Это будет невозможно. – С кем он? – спросила Мэгги, решив, что есть люди, которых она превосходит по голливудской шкале. – Ну же, Фи, с кем он сегодня встречается? Помоги мне, Фи, и я расскажу тебе, что на самом деле делала Ферги на той вечеринке в Нью-Йорке в прошлом месяце. – Мэгги, может быть, ты и была там, но я уже и так наслышана о цвете ее нижнего белья, если можно так выразиться. Впрочем, ты лапочка и иногда подбрасываешь мне неплохие сплетни, так что я расскажу тебе. Сейчас он занимается с Сакуро, а ты знаешь, как он относится к своему кэндо. После этого у него встреча с К. Г. Бункером. – Кто это? – спрашивает Мэгги. – Не знаю. Ужасно большая шишка.