Два непонятных сооружения во дворе, не уступающими размерами их старому домишку, оказались коровником и конюшней. В коровник легко вошло бы три коровы, а у них одна Пеструха. Кобылка Серуха тоже терялась в новой конюшне, да и холодно им было бы в таких хороминах, потому разместили их пока вместе. И, как оказалось, зря. Через пару дней к ним на двор пригнали огромадную, по сравнению с их Пеструхой, корову и сказали, что зовут это чудо Манькой. А на следующий день приехали сани и сгрузили стог сена с наказом хорошо коров кормить. Не прошло и двух дней – и снова пополнение в их хозяйстве, пригнали двух козочек и привезли пару двухмесячных розовых поросят. Пришлось живность перетасовывать. Коров поселили в коровник, а Серуха разделила конюшню с козочками и свиньями. Тихон только две перегородочки соорудил. Фомины совсем растерялись, задумались, чем же столько живности кормить, но и об этом, оказывается, Петюнюшка позаботился. Сгрузили им на двор ещё стог сена и пять мешков овса. Утром в субботу к ним опять заехали сани. Сгрузили целый ворох новой одежды, а старую велели прожарить, чтобы ни вшей, ни блох не было. Ещё сообщили, что в воскресенье, на Покров Пресвятой Богородицы, в храме будет большое богослужение, а потом слово скажет княжич. Событие тридцать первое Петер Шваб был судетским немцем. Он приехал в Московию, прослышав, что там нужны книгопечатники, ещё десять лет назад. Приехал вместе с женой и двумя детьми, двенадцатилетним Рейнгольдом и пятилетней Анной-Марией. В 1611 году, когда поляки заняли Москву, он вместе с братьями Фофановыми, Никитой и Иваном, сбежал в Нижний Новгород. Здесь они продолжили работу и даже отлили новый шрифт, гораздо красивее прежнего. После избрания на царство Михаила Фёдоровича Романова всех печатников потребовали назад в Москву, на вновь отстроенный печатный двор, со всеми «штамбами» и другими снастями. Почти все и уехали. Петер же купил здесь дом, женился на дочери местного подьячего сына, и снова срываться неизвестно куда, при непрекращающейся войне с ляхами, не захотел. Часть шрифта и кое-какое оборудование у него осталось. И сейчас он думал, какую книгу попытаться набрать и напечатать. В дверь его мастерской постучали, и Петер, обтерев руки от краски куском тряпицы, пошёл открывать. На пороге стоял высокий юноша, гораздо выше низкорослого Шваба, в дорогих княжеских одеждах. – Разрешишь ли, хозяин, зайти в твою мастерскую? – поздоровавшись и слегка наклонив голову, поинтересовался пришелец. Петер разглядел, что его коня держит под уздцы настоящий шляхтич. – Заходите. Гости в дом – удача в дом. – Петер в пояс поклонился гостям. Я Пётр Дмитриевич Пожарский, – без обиняков представился юноша. Ну, конечно же, кто сейчас в Нижнем не слышал о сумасбродном княжиче. – Меня зовут Петер Шваб, – нейтрально ответил печатник. – Петер, давайте попробуем перейти на ваш родной язык. Наверное, я изучал другой диалект, но попытаемся понять друг друга. Если не получится, снова перейдём на русский. – Охотно, герр Питер, – уже по-немецки ответил Шваб. – Я бы хотел заказать у вас напечатать книгу, – выдал юноша. Слова были ужасно исковерканы, а произношение и того хуже. Больше всего диалект, на котором произнёс фразу княжич, походил на верхнесаксонский. Тем не менее Петер его понял. – Что же это за книга? Теперь пришла очередь морщить лоб Пожарскому, хоть печатник и перешёл на верхнесаксонский диалект. – Это азбука, или букварь, книга, по которой дети будут учиться читать и писать, – по-русски сказал княжич, поняв, что по-немецки они могут неточно понять друг друга. – Я видел изданную в Вильно лет двадцать назад азбуку. Её издал Лаврентий Тустановский, – покачал головой немец. – В Московии таких книг ещё нет. – Вот и хорошо. Будет сразу правильная, – усмехнулся непонятно чему княжич. – Вы, Пётр Дмитриевич, хотите, чтобы я её составил? Это большой труд. И я не совсем русский, могу и ошибиться, – предостерёг Петра книгопечатник. – Нет, герр Петер. Я её составил. Я придумал свой алфавит. И букварь будет с этим алфавитом. Мне нужно сто экземпляров. Это не всё, – остановил он попытавшегося возразить Шваба. – По подобию моей азбуки вы найдёте любого хорошо знающего русский язык и составите с ним вместе азбуку на обычном алфавите. Можете привлечь вашего свата. Он ведь подьячий и должен хорошо знать русский. Я хорошо заплачу за обе книги. – Но так же нельзя, Пётр Дмитриевич. Если каждый начнёт изобретать свой алфавит, то что станется с языком? Никто не сможет понимать друг друга. Великие святые Кирилл и Мефодий составили для вас алфавит, и многие страны признают его. – Даже спорить не буду, – согласился с немцем Пожарский. – Но Кирилл и Мефодий жили почти восемь веков назад и были греками. Они ужасно запутали всё. Давайте вы сначала ознакомитесь с моей азбукой, а потом мы ещё поговорим на эту тему. – Хорошо, герр Питер. – И Шваб принял передаваемые ему листы. – У меня к вам ещё один вопрос, уважаемый господин Шваб, – переменил тему Пожарский. – Вы ведь хорошо знаете людей в немецкой слободе, здесь, в Нижнем Новгороде? – Да, у меня много приятелей среди земляков, – широко улыбнулся книгопечатник. – Можете вы мне посоветовать человека, который согласился бы съездить в Австрию, найти там придворного астролога и учёного Иоганна Кеплера и передать ему моё письмо? Я хочу уговорить этого человека переехать сюда. В Европе началась большая война. Католики будут убивать протестантов. Протестантские монархии вступятся за них, и война охватит всю Европу. Я хочу предложить лучшим учёным Европы переехать сюда, в спокойный Нижний Новгород, и работать на меня, преподавая в школе и получая за это в десять раз больше денег, чем они получают от своих жадных монархов. Пётр говорил спокойно, а лицо печатника вытягивалось с каждым словом этого юноши. – Это правда? Что же за война началась в Европе? – судорожно сглотнул Шваб. – Чехи в Праге выбросили из окна троих австрийских чиновников. Война идёт уже почти пять месяцев. – Старый генерал в академии изучал Тридцатилетнюю войну, но вот точной даты начала не помнил, где-то в мае. – Почему же вы, герр Питер, выбрали именно герра Кеплера? Это самый известный астроном, которого я знаю. – Но ведь есть ещё и Галилео Галилей. Это не менее великий учёный, – просветил Пожарского Шваб. – Я не знаю, где сейчас живёт Галилео Галилей, слышал, у него проблемы с иезуитами и инквизицией. Его я бы тоже с удовольствием пригласил в Нижний с семьёй и учениками. То же касается и Кеплера. Я не знаю латыни. И если вы найдёте такого человека, то хотел бы, чтобы кто-нибудь перевёл письмо, которое я напишу им, на латынь, – обрадовался бывший генерал осведомлённости печатника. – Отлично, герр Питер, эту вашу просьбу я исполню с радостью. На этом пока и расстались. Событие тридцать второе Пётр Пожарский вышел из церкви последним. Понятно, стоял первый, вот и вышел последним. Некуда было выходить: по его велению и по щучьему хотению все 165 пурецких мужиков пришли в церковь в воскресенье 14 октября 1618 года по случаю праздника Покрова Пресвятой Богородицы. Надо сказать, что обе привезённые князем травницы были не так себе, а ого-го. Они за этот месяц поставили настоятеля отца Матвея на ноги. Тут притирания, там компресс, здесь отварчик попить, потом грудь мёдом намазать, да капустных листов сверху. Вот и пошёл на поправку старичок. Службу отстоял, даже проповедь прочёл, что за добро добром платить надо. Молодец дедушка. На площади перед недостроенным ещё новым храмом собрались все. Все 165 мужиков с жёнами и детишками старше десяти лет, совсем маленькие с бабками остались по домам, чуть в стороне стояли его стрельцы. На днях он отписал царю грамотку, прося того отпустить этих стрельцов к нему с семьями и хозяйством, ибо собирается он, слуга царёв недостойный, весной сходить на Урал-камень, дабы разведать, нет ли там чего полезного для страны и государя кроме соли и зверя. Ещё чуть в стороне стояли печники, что решили перебираться в Вершилово. Стояли монашки, лепясь к своим практически достроенным кельям. Чуть не успели к Покрову, буквально на пару деньков, уже внутренней отделкой плотники занимались. Рядом с ними чернели и рясы иконописцев. Те уже в своих домах жили и работали не покладая рук, обеспечивая новосёлов иконами. Рядом с Петром стояли его управляющие. Оказывается, очень много народу уже от него зависит. А ведь через шесть недель Юрьев день. Пётр его боялся. С него и начал. – Мужики, есть у меня к вам просьба. У каждого из вас имеются, наверное, родственники. И многие из вас уже успели рассказать им или ещё собираетесь на днях рассказать, какое счастие вам привалило. Народ одобрительно загудел. Бабы запричитали, славя ангелочка своего Петюнюшку. Пожарский уже знал, что с чьей-то лёгкой руки все стали его так называть. – Просьба у меня такая, мужики. Вы передайте родне, что не надо в этом году в Юрьев день приходить ко мне. Не хватит у меня ни денег, ни сил ещё несколько сот семей приютить. Вы посмотрите, сколько всего ещё не доделано. И землицы у меня для них нету. Или прикажете у вас землицу отрезать? Теперь народ загудел неодобрительно. – Я понимаю, у кого сестра с голоду еле ноги тягает, у кого брательник безлошадным остался. Помочь хочется. Давайте поможем. Теперь у каждого из вас по две коровы да по две козы, молочка им там пошлите или маслица. Мне от вас в этом году ничего не надо. Помогите, если считаете нужным, родне. Только принять мне их некуда. Весь лес, что был заготовлен по всей Волге, мы к себе сгребли, строиться больше не можем. Да и деньги, царём да батюшкой даденные на ваше обустройство, закончились почти. Услышали ли вы меня, люди православные? – Хорошо, князюшка, соколик ты наш, – за всех неожиданно ответила молодая баба, стоящая в первых рядах. – Цыц, Дунька, с мужиками князь разговор ведёт, – осадил молодуху вершиловский староста Игнатий Коровин. – Услышали мы тебя, князь-батюшка, только ведь всё равно мужики пойдут. Слухом-то земля полнится. – Ну, кто придёт, буду в этом году отказывать, – вздохнул княжич. – А скажи обществу, князь-батюшка, а что в следующем годе с оброком и работами на отца твоего будет? – Это волновало всех, народ опять загудел. – Что ж, послушайте. – Наступила гробовая тишина. – Я хочу вам открыть великую тайну. Только поклянитесь, что не расскажете её ни родственникам, ни знакомым. – Княжич строго осмотрел притихший народ. – Обещаем, князь-батюшка, – за всех промолвил староста Коровин. – Слушайте, – повторил княжич, – чтобы стать богатым, нужно продавать продукт высокой степени переработки. Крестьяне молчали, ничего не поняв. – Привожу пример, – продолжил Пётр. – Если кто из вас вырастит на продажу кадь пшеницы, то он сможет продать её, скажем, за рубль. Народ зашумел, обсуждая цену. Пожарский поднял руку и громче продолжил: – Цены я просто придумываю, точных цен я не знаю. Это неважно. Вы дослушайте до конца. Перекупщик, который купил у вас пшеницу, продаст её мельнику за два рубля. Мельник смелет муку и продаст её за пять рублей. Пекарь купит муку, сделает из неё булочки и продаст на торгу в Нижнем за десять рублей. Теперь смотрите. Вы продали за рубль, а пекарь уже – за десять рублей. Ведь девять рублей – огромные деньги. – Так и мельник, и пекарь работали, – раздался голос со стороны стрельцов. – Вот. В этом и есть моя главная тайна. Если мы поставим мельницу и будем сами молоть муку, то сможем продавать выращенное зерно уже по пять рублей. А если мы все вместе поставим на торгу лавку и посадим вон Дуню печь там булочки и продавать их, то продадим зерно за десять рублей, и все эти десять рублей останутся в общине. Конечно, на мельницу и лавку придётся сначала потратиться. И, к примеру, Тихону, который будет молоть зерно, и Дуне, которая будет печь и продавать булочки, придётся платить. Но! Эти деньги останутся в общине. Ведь Тихон и Дуня – наши. И это будет не девять рублей, а, скажем, два. То есть мы на одной кади пшеницы получим семь рублёв прибыли для всего общества. А если продать не одну кадь, а сто? Мы ведь вырастим столько. Это будет семьсот рублей. Больше пуда серебра. Народ даже дышать перестал. Это действительно была страшная тайна, княжич не соврал. Он открыл им самый главный секрет, как стать богатыми. Им, которые вчера ещё ели весной одну лебеду. – Вот булочка и есть продукт высокой степени переработки пшеницы. Теперь слушайте другой пример. И не поправляйте цены, если я ошибусь. Это просто пример. Надоила Дуня с двух коров два ведра молока. Утром она отвезла их на рынок в Нижний и продала за полрубля.