– Княже, ведь не справиться мне, – поскучнел Василий. – Тебе ведь не надо ходить и каждого козла на козочку затаскивать, – покачал головой Пожарский. – Тебе надо закупить хороших производителей и составить список, кого с кем случать, а потом аж через полтора года проверить результат, что там за жеребёнок народился. Понятно? Крестьяне сами пусть случкой занимаются, у них опыта побольше. – Буду стараться, – снова воспрянул духом Полуяров. – Это не всё, Василий. Это только животные. А ведь есть ещё озимые и яровые. – Их-то как случать? – хохотнул купец. – Как их случать, потом объясню, через пару лет. А пока слушай внимательно. – Слушаю, княже. – Растения, которые живут в одной местности, привыкают к погоде этой местности. Потому-то твоя затея с астраханской пшеничкой и не удалась. Но идея хорошая, и мы займёмся ею через пару лет. А сейчас, чтобы увеличить урожайность, нужно сделать следующее. Озимые уже посеяны, тут мы опоздали. Нужно закупить на рынке яровую рожь, пшеницу и ячмень в больших количествах, но так, чтобы паника не началась. – Сделаем, – понятливо мотнул бородой купец. – Потом нужно раздать эти будущие семена монашкам, что я привёз с собой из сгоревшего монастыря, и пусть они всю зиму это зерно перебирают. Выбрасывают мелкое и повреждённое, семена сорняков всяких, типа овсюга и другой травы. Потом, когда переберут на раз, нужно, чтобы перебрали ещё раз и выбрали самые большие зёрна. Про дестриэ помнишь? Вот тут то же самое, – заметив непонимание в глазах купца, пояснил Пётр. – Это и есть генетика? – вспомнил слово Василий. – Нет, брат. Это только селекция. Тоже наука европейская, только послабже генетики. А ты, кстати, знаешь, как пшеница опыляется? – Чего? – Зачем пчёлы с цветка на цветок летают? – Знамо дело, мёд собирают, – фыркнул Полуяров. – Точно. Но при этом они ещё и пыльцу жёлтенькую с одного цветка на другой переносят, и если на цветок, скажем, яблони, пчела или шмель не сядут, то цветок этот отвалится и яблока не даст. – Не может тово быть, пчелы на пшеницу не садятся. – И опять правильно. Пшеницу, рожь и ячмень опыляет ветер. Ветер дует, колосья качаются, и пыльца перелетает с одного колоска на другой. И если, когда пшеница цветёт, ветра не будет, то урожай будет меньше, колосья будут стоять пустые, – разошёлся княжич. – И что же делать? – Двое человек берут верёвку, становятся по бокам гряды и бегут с этой верёвкой натянутой, чтобы колосья шевелились, и так несколько раз, несколько дней. – Не знаю, правда ли, но хитро придумано. А как думаешь, княже, какой урожай будет с тех перебранных зёрен? – А какой обычно? – Сам-пять. Сам-семь – хороший урожай, не каждое лето бывает. – Значит, с перебранными будет сам-пятнадцать, – умножил на два в уме Пётр. – Плохо это, – огорчился купец. – Как так? – не понял княжич. – Если у всех такие урожаи будут, цена на хлеб сильно упадёт. Крестьяне намучаются больше, а результат – тот же. – Приплыли. Подожди. Но это только у наших крестьян урожайность повысится, а остальные как сажали овсюг, так его сажать и будут. И зерно они не переберут, выбирая самые большие, – развёл руками боярич. – Думаешь, соседи не прознают? – А ты им и не говори. И крестьянам, что за семенное зерно, не говори: княжич, мол, прислал и велел сажать, и всё. И чтобы ни одно зёрнышко не вздумали на еду потратить, – погрозил Пётр пальцем. На том и расстались пока. Событие тридцатое Дуня Фомина сидела на крыльце своего нового дома и плакала. Плакала неудержимо, навзрыд. Справа от неё сидел и тоже плакал её старший сынок Коленька. Мальчик плакал, потому что плакала его мама. Он старался держаться, но получалось плохо, слёзы всё равно катились по щекам и падали на мёрзлую землю. Было Коленьке полных пять годков, помощник уже. Слева также в полный голос ревела двухлетняя Дашутка, младшая Дунина дочка. Мама плакала, маму обидели, вот Дашутка и плакала. Была у Дуни ещё одна дочка, ей бы сейчас исполнилось почти четыре годика, но Боженька прибрал её в прошлом году. Простыла и сгорела буквально за неделю. Что ж, Бог дал, Бог взял. Только сейчас Дуня плакала не с горя. Плакала с великой радости. Услышал господь их с мужем Тихоном молитвы, прислал доброго хозяина. Многие лета княжичу Петру Дмитриевичу Пожарскому. Только никто в Пурецкой волости теперь его так не величал. Разве подходит ангелу Господню имя княжич, или Пётр Дмитриевич, или Пожарский? Нет, конечно. Наш Петюнюшка – вот самое правильное имя для ангела. Когда молодой княжич в сентябре объезжал их деревеньки и починки и вопросы всякие задавал про урожаи и скотину, общество решило, что пришли чёрные дни, последнее с них выгребут, и уже собирались на Юрьев день перебираться на новые места. Лучше часть потерять, чем всего лишиться. Но потом пришла к ним на двор бригада плотников и принесла маленькую берёзку, выкопанную с корнями. Они обошли двор Фоминых, измерили его вдоль и поперёк шагами и деревянными саженями и вкопали берёзку в землю посреди двора саженях в шести от их домишка. – Здесь будет центр дома, – объяснил их старшой. – Что за дом, – поинтересовался Тихон, – али княжич нас потеснить хочет и сюда ещё кого поселить? – Дурень ты, – беззлобно обругал его плотник. – Вам будем новую хоромину ставить. Княжич велел и денег на то дал. Строить будем по всем правилам, чтобы долго стоял и достаток всегда в доме был. Завтра начнём. Жертву приготовьте. Клок шерсти нужен, горсть зерна и мелкая монетка. Под «мировым деревом» и закопаем. – Плотник указал на берёзку. – Завтра будем камни под фундамент печей укладывать, а после полудня и первый венец установим. Так что готовьте угощение. И правда, назавтра с утра привезли целую телегу каменюк здоровущих, что и двоим-то не поднять, и зарыли их в землю в шести местах вокруг «мирового деревца». А после полудня привезли бревна, и плотники споро заложили первый венец. Хоромина прямо получалась. Вот глупый княжич, как же можно протопить домину четыре на четыре сажени. В ней только летом и можно будет жить. Плотников угостили кашей гречневой и хлебом с мёдом. Брат Тихона промышлял бортничеством, и Тихон, бывало, ему помогал, так что мёд в доме водился. А через день уже и матицу укладывали. И опять всё сделали, как в старину, со всеми обрядами, чтобы обеспечить тепло и достаток в доме. Старший из плотников обошёл верхнее бревно, так называемый «черепной венец», и разбросал по сторонам хлебные зёрна. Потом мастер переступил на матицу, к которой лыком была привязана шуба, в карманы которой были положены хлеб, соль и кочан капусты. Плотник перерубил лыко топором, и шуба полетела вниз, где её и подхватил Тихон. Плотники заставили хозяев съесть содержимое карманов и опять потребовали угощения, да с хмельным мёдом. Продолжили домину строить только через день. Правда, плотники никуда не ушли, а ставили сруб на новую баньку. И тоже с фундаментом из камней. Окна и двери прорубали в новом дому со всеми правилами. Один из плотников, прорубив окно и вставив раму, проговорил: «Двери, двери, окна, окна, будьте вы на заперти злому духу и татям», – и сделал знак креста топором. А ещё через день уже и крышу перекрыли, снова пришлось угощать плотников. Дуня приготовила, как водится, саламату, такую густую затируху из ячменной муки, замешанной на сметане и заправленной топлёным маслом. А ещё она приготовила кашу из поджаренной на масле гречневой крупы. Плотники на следующий день продолжили стучать топорами уже внутри дома. На вопрос Тихона, чего они внутри-то строят, старшина плотников усмех нулся и сказал, что по приказу княжича нужно сделать внутренние перегородки. Дуня только прыснула: зачем в дому-то перегородки. Но плотники возились за закрытыми дверями и сказали, что если хозяева зайдут в дом и увидят его недоделанным, то дом долго не простоит. И как ни хотелось Дуняше хоть одним глазком заглянуть в их новый дом и посмотреть на те самые перегородки, но ввечеру, когда плотники ушли, плотно подперев дверь, Тихон не дал и даже затрещину ей влепил. Не больно, а так, для острастки. На следующий день плотники занимались баней и ещё заложили два непонятных строения, тоже из брёвен, ну, может, бревна потоньше, чем в дому. А в дом пришло аж пять печников печь класть. Дуня недоумевала: впятером одну печь класть, что они там, друг на друге сидят? Два дня печники возились, таскали кирпичи из обожжённой глины, раствор из глины, песка и извести, потом развели известь и сказали, что печь покрасят. Через седмицу плотники и печники собрали все свои инструменты и со двора ушли. Остался один печник. Он приоткрыл дверь в дом и впустил первой Дуню, хозяйку, потом зашёл Тихон с детьми на руках, и последним степенно, с охапкой дров и берестой прошёл печник. Дуня не поняла, куда она попала. Строили огромный дом, а стояли они в небольшом вытянутом помещении, заканчивающемся закрытой дверью. С обеих сторон этого помещения тоже было по закрытой двери. – Пожалуй на кухню, хозяюшка, – пригласил печник, распахнув левую дверь. Дуня зашла и ошалела. Эта кухня была как бы не больше всего их старого домишки. У стены, сделанной наполовину из кирпича, а наполовину из брёвен, стояла печь с топкой и арочным сводом для готовки пищи. И печь, и кирпичная часть стены были побелены известью и сияли неимоверной белизной, как свежий снег. Печь была с трубой и топилась по-белому, а чтобы тепло не уходило, нужно будет, как дрова полностью прогорят, закрыть заслонку. Печник показал, как пользоваться заслонкой и когда закрывать, объяснил, что если они закроют заслонку слишком рано, то умрут, отравившись, а если забудут закрыть, то всё тепло из дому вылетит в трубу. – Ладно, хозяева, пошли дальше вашу хоромину смотреть. – И он повёл потерявшую дар речи семью снова в первое помещение; даже дети притихли, сидели у отца на руках и озирались завороженно. – Это коридор называется, в нём будете обувку снимать и шубейки. А вот это ваша спаленка. – Печник заговорщицки подмигнул Тихону и открыл правую дверь. Там была небольшая горенка, в которую легко влезло бы несколько лавок для спанья. – Дальше пошли, хозяева, ещё налюбуетесь. – И он выпроводил их опять в коридор. Печник прошёл до конца коридора и выгрузил дрова и бересту у непонятного сооружения. – Это печка. Она называется голландка. Печка круглая, и в каждой горнице есть кусочек её стенки, так что когда затопите, то будет тепло во всём дому. Он открыл чугунную дверцу печи и стал складывать туда сначала бересту, а потом и полешки. Не спеша высек огонь и поджёг бересту. Открыл вторую чугунную дверцу, ниже первой, и продолжил рассказывать про печь. – Здесь поддувало. Когда дрова полностью прогорят, то зола через колосник, решётку такую чугунную, высыплется сюда. Её потом убрать надо в специальное место, чтобы весной на поле отнести. Смотрите, здесь наверху тоже заслонка, как и в той печи, что на кухне. Вечером дом протопите, а как спать будете ложиться, убедитесь, что дрова полностью прогорели, выгребите золу и заслонку закройте, чтоб тепло не выдувало. – Печник строго оглядел супругов. – Если вы по дурости своей угорите, княжич с меня голову снесёт, так что пожалейте моих детушек, про заслонку крепко запомните. Дуняша закивала головой. Хоть и мудрено всё и внове, но не забудут они: и самим помирать в таких хоромах не хочется, и детишек мастера жалко. – Пойдёмте дальше. Печник поднялся от уже весело гудевшей пламенем печи (и ведь ни струечки дыма наружу!) и толкнул следующую дверь. Фомины сделали пару шагов и оказались в огромной горнице. Посреди стояли новый большой стол и пара длинных лавок. А правом углу горницы сияла свежими красками икона. Это было чудо. Богородица держала на руках младенца Христа и ласково улыбалась хозяевам. Те как стояли, так и бухнулись на колени. Матерь Христа была как живая, словно специально слетела с неба, чтобы разделить радость новосёлов. Лишь через несколько минут Фомины пришли в себя и встали с колен, продолжая осенять себя крестным знамением. – А это детская комната. Печник толкнул не замеченную хозяевами сразу дверь направо и ввёл совершенно уже ничего не соображающих новосёлов в ещё одну горницу. Она была копией их супружеской спаленки с двумя широкими лавками у стены с побеленной известью частью стенки волшебной печки-голландки. Тут, у печи, детишкам не холодно будет. А чудеса продолжались и продолжались. После осмотра дома печник повёл их в баньку. Хотя нет, банька – это та, что у них была. Это же было банищей. В два отделения, сначала мыльня (там, в небольшой деревянной коробочке, и правда было мыло, густая серая вязкая жижа). В мыльне стена была сделана, как и в их кухне, из кирпича, и в эту стену встроена ещё одна печь, поменьше, чем в кухне. Топилась она со стороны мыльни, а основная ее часть, как оказалось, находится в парилке. Парилка была небольшая, но вчетвером с детишками поместиться можно было. Зато протопится быстрее. Был в ней полог из липовых досок, чтобы можно было полежать, согревая натруженные косточки.