Биби на миг умолкла и кинула салфетку, аккуратно укутавшую палочки, вилку и нож, в кучу других таких же. – Никто не говорить китайский, – прибавила она. – Я на собеседование в приемную, мне говорить – плохой английский. Нигде не найти работать. Никто не сидеть с ребенком. У нее, наверное, была постродовая депрессия, сообразила Мия, – и это в лучшем случае, как бы не постродовой психоз. Ребенок не брал грудь, молоко иссякло. Биби потеряла работу – она за минимальную зарплату паковала пенопластовые стаканчики в коробки, – когда легла в больницу рожать, денег на молочную смесь у нее не было. В конце концов – и вот это, сочла Мия, никак не совпадение – Биби в отчаянии пошла на пожарную станцию и оставила ребенка под дверью. Спустя несколько дней Биби нашли двое полицейских – она валялась в парке под скамейкой, без чувств от голода и обезвоживания. Ее привезли в приют, там помыли, покормили, прописали антидепрессанты и спустя три недели отпустили. Но к тому времени никто не знал, что случилось с ребенком. Пожарная станция, твердила Биби, – я оставила ребенка на пожарной станции. Нет, не помню на какой. Она ходила кругами по всему городу с ребенком на руках, раздумывала, как поступить, и наконец прошла мимо пожарной станции, и окна тепло горели в темной ночи, и Биби решилась. Сколько может быть в городе пожарных станций? Но никто не хотел ей помочь. Ты бросила дочь – ты отказалась от своих прав, сказали ей в полиции. Извини. Больше ничего сообщить не можем. Биби отчаянно хотела найти дочь, это Мия знала; Биби искала уже который месяц – начала, едва оклемавшись. У нее теперь была работа, постоянная, хоть и низкооплачиваемая; она нашла новую квартиру; ее душевное состояние выровнялось. Но ей так и не удалось выяснить, что сталось с ребенком. Дитя словно испарилось. – Иногда, – сказала она Мие, – я думать, я спать. Но где сон? – Она оборотом манжеты промокнула глаза. – Где я не найти дочь? Или где я родить? За годы разъездов Мия выработала одно правило: не привязывайся. Ни к городам, ни к квартирам, ни к чему. Ни к кому. С рождения Пёрл они, по подсчетам Мии, успели пожить в сорока шести городах, а имущество их сводилось к тому, что помещалось в “фольксваген”, – иными словами, к наималейшему минимуму. Они редко где-то задерживались и не успевали завести друзей, а в тех редких случаях, когда друзья заводились, Мия и Пёрл уезжали, не оставив нового адреса, и теряли с ними связь. При каждом переезде они бросали все, что можно было бросить, и отсылали работы Мии Аните на продажу – а это означало, что и работ они больше не увидят. В общем, Мия избегала вмешиваться в чужие дела. Так проще: так будет проще, когда закончится срок аренды, или Мие прискучит город, или ею овладеет беспокойство и захочется перемены мест. Но эта история, история Биби, – другое дело. Одна мысль о том, что у матери могут отнять ребенка… одна мысль ужасала. Как будто вонзили нож и одним рывком опустошили нутро, и ничего не осталось, лишь порыв холодного воздуха. Тут в кухню, желая попить, вошла Пёрл, и Мия кинулась к ней, обхватила дочь руками, словно та балансирует на краю пропасти, и обнимала так долго и так крепко, что в конце концов Пёрл сказала: – Мам. Все нормально? Эти Маккалла – хорошие люди, Мия не сомневалась. Но дело-то не в этом. Ей припомнились затишья в ресторане, когда схлынет вечерний наплыв посетителей: тогда Биби порой облокачивалась на стойку – и уплывала. Мия прекрасно понимала, куда Биби плывет. Для родителя ребенок – не просто человек: для родителя ребенок – страна, некая Нарния, неизбывный простор, где встречаются и настоящее, которое проживаешь, и прошлое, которое помнишь, и будущее, по которому тоскуешь. Всякий раз, взглянув на него, ты это видишь, читаешь в лице слои – прежний младенец, нынешнее дитя, будущая взрослая, и всех ты видишь одновременно, в 3D. Голова идет кругом. В этой стране ты найдешь убежище – если знаешь, как туда попасть. И всякий раз, уходя, всякий раз, теряя ребенка из виду, ты боишься, что уже никогда не сможешь туда вернуться. В самом-самом начале, в первую ночь, когда Мия и Пёрл только выступили в путь, Мия свернулась калачиком на самодельной постели, на заднем сиденье “кролика”, а маленькая Пёрл пристроилась в изгибе ее живота, и Мия смотрела, как дочь спит. Вот она, так близко, что щекой чувствуешь теплое молочное дыхание; Мия смотрела и дивилась на это крошечное существо. Кость от костей моих и плоть от плоти моей[31], думала она. Мать гоняла ее в воскресную школу каждую неделю, пока Мие не исполнилось тринадцать, и слова эти обернулись заклинанием: внезапно Мия различила материнские черты в лице Пёрл – линию подбородка, складочку между бровями, что появилась, когда Пёрл погрузилась в непонятный сон. Мия уже давно не вспоминала о матери, и в груди полыхнула молния тоски. Эта вспышка словно пробудила Пёрл – она зевнула, потянулась, и Мия прижала ее к себе теснее, погладила по волосам, прижалась губами к невероятно мягкой щеке. Кость от костей моих и плоть от плоти моей, снова подумала она, когда веки Пёрл затрепетали и вновь сомкнулись, и Мия была уверена, что никто никогда не будет любить это дитя, как любит она. – Нормально, – сейчас сказала она дочери и с большим трудом ее отпустила. – Уже закончила. Поехали домой, ладно? Уже тогда Мия предчувствовала, чтo начинается; жар разъедал ноздри, словно первый завиток дыма далекого пожара. Она не знала, вернет ли дочь Биби. Знала только, что невыносимо вообразить, как некто забирает ее дочь, дочь Мии. Как могут эти люди, думала она, как эти люди могут отнять ребенка у матери? Она твердила это себе всю ночь и еще наутро, набирая номер, дожидаясь гудков. Так нельзя. Нельзя, чтобы матери приходилось отказываться от ребенка. – Биби, – произнесла она, когда к телефону подошли. – Это Мия, с работы. Тут такое дело. 10 Вот почему во вторник вечером, когда Пёрл и Мия ужинали, раздался звонок, а потом лихорадочный стук. Мия метнулась к боковой двери, Пёрл услышала перешептывания, плач, и мать вошла в кухню, а за нею – рыдающая молодая китаянка. – Я стучать и стучать, – говорила Биби. – Я звонить, они не отвечать, я стучать и стучать. Я видеть эту женщину внутри. Выглядывать за шторой, ждать, когда я уйти. Мия подвела ее к стулу – своему, перед тарелкой недоеденной лапши на столе. – Пёрл, дай Биби воды. И, пожалуй, чаю. – Мия села напротив, наклонилась через стол, взяла Биби за руку: – Не надо было сразу туда бежать. Конечно, они тебе не открыли. – Я не сразу! Я звонить! Биби тылом ладони отерла лицо, а Мия подтолкнула к ней салфетку. Не салфетку вообще-то, а старый цветастый носовой платок из благотворительной лавки, и Биби энергично потерла глаза. – Я их найти в телефонной книге и звонить, после говорить с тобой. Никто не отвечать. Автоответ. А что я сказать? И я им звонить и звонить, утро целиком, и кто-то ответить в два часа. Она ответить. В углу Пёрл поставила чайник на плиту и включила конфорку. С Биби Пёрл прежде не встречалась, хотя пару раз мать ее поминала. Мать не говорила, какая Биби красавица – огромные глаза, высокие скулы, густые черные волосы, высоко стянутые в хвост, – и как юно выглядит. Всех, кто старше двадцати, Пёрл считала невозможно взрослыми, а Биби, наверное, лет двадцать пять. Явно моложе матери, но речь слегка ребяческая, и слегка ребяческая манера сидеть, чопорно сдвинув ноги, сцепив руки, и беспомощно взглядывать на Мию, будто Биби тоже Миина дочь, – на подростка похожа больше. Пёрл не понимала – и еще не скоро поймет, – сколь необычайно хладнокровна ее мать в свои годы, сколь умудрена и закалена. – Я говорить, кто я, – рассказывала между тем Би-би. – Я говорить: “Линда Маккалла?” А она говорить да, и я говорить: “Я Биби Чжоу, я мать Мэй Лин”. А она вешать трубку на меня. Мия покачала головой. – Я звонить опять, она опять трубку взять и на меня повесить. Потом я опять звонить, там гудеть “занято”. – Биби отерла нос салфеткой и смяла ее комом. – И я туда ехать. Два автобуса, надо спросить шофера, где пересадить, потом милю идти. Такие большие дома – там все ездить машиной, никто не хотеть автобус на работу. Я звонить в дверь, а никто не отвечать, а она смотреть сверху, стоять и на меня смотреть. Я опять звонить и опять звонить, я кричать: “Миссис Маккалла, это я, Биби, я хотеть говорить”, – а штора закрыть. Она стоять, ждать, пока я уйти. Как будто я уйти, если там моя девочка… Я все стучать и звонить. Рано или поздно она прийти и я с ней говорить. – Биби глянула на Мию. – Я просто хотеть увидеть мою девочку. Я думать, я говорить с этими Маккалла и они понять. Но она не выходить. Биби надолго умолкла, уставилась на свои руки – ребра ладоней, заметила Пёрл, покраснели и обветрились. Биби, наверное, стучала долго-долго, сообразила Пёрл и одновременно подумала, до чего, вероятно, больно было Биби, до чего ей больно сейчас и до чего перепугалась запершаяся в доме миссис Маккалла. Остаток истории вышел наружу с запинками, словно Биби и сама лишь теперь восстанавливала события. Подъехал “лексус”, следом полицейская машина, вышел мистер Маккалла. Он велел Биби убираться с его участка, а двое полицейских подпирали его с флангов, как телохранители. Биби пыталась им сказать, что хочет только увидеться с ребенком, но толком не помнила, что говорила – спорила или угрожала, ярилась, умоляла. Помнила только реплику, которую твердил мистер Маккалла, – “Вы не имеете права быть здесь. Вы не имеете права быть здесь”, – и наконец один полицейский взял ее под локоть и увел. Уходите, сказали ей, не то мы отвезем вас в участок и предъявим обвинение в незаконном проникновении. Но вот что Биби запомнила ясно: когда полицейские оттаскивали ее от дома, за парадной дверью в запертом доме плакал ее ребенок. – Ой, Биби, – сказала Мия, и Пёрл не поняла, расстроена мать или горда. – Что еще я сделать? Я идти пешком сюда. Сорок пять минут. У кого еще просить помощь? – Биби прожгла Мию и Пёрл свирепым взглядом, будто ждала возражений. – Я же ее мать. – Они это понимают, – сказала Мия. – Они прекрасно это понимают. Иначе бы тебя не гнали. – И она подтолкнула к Биби кружку чаю, уже остывшего. – Что я делать? Если я опять туда пойти, они звать полицию и арестовать. – Можно нанять адвоката, – предложила Пёрл, и Биби посмотрела на нее мягко и жалостливо. – Где я взять деньги адвокату? – спросила она. Оглядела свой наряд – черные брюки, тоненькую белую рубашку, – и Пёрл сообразила: это же ее официантская форма, она убежала с работы, даже не переодевшись. – У меня в банке шестьсот одиннадцать долларов. Думать, адвокат помогать за шестьсот одиннадцать долларов? – Ладно, всё, – сказала Мия. Отодвинула остатки дочериного ужина, уже затянутые белым лаком жира. Весь этот разговор Мия размышляла; Мия размышляла с той минуты, когда Лекси рассказала про ребенка: как на месте Биби поступила бы сама, как можно поступить на месте Биби. – Послушай меня. Ты хочешь бороться? Тогда делаем так. Приглядись дети Ричардсонов к рекламе посреди Джерри Спрингера в среду, они бы заметили фотографию дома Маккалла в анонсе вечерних новостей на Третьем канале. И, наверное, сказали бы матери, которая строчила заметку о предложении ввести школьный налог, к новостям домой не вернулась, сюжета не увидела и не оповестила миссис Маккалла. Но вышло так, что Лекси и Трип до того увлеченно и горячо спорили, у кого из гостей лучше прическа, у трансвестита или у его озлобленной бывшей жены, что рекламы никто не услышал. Пёрл и Сплин наблюдали дискуссию в безмолвной растерянности и на экран даже не глянули, а Лекси и вовсе загородила его посреди Триповой похвалы трансвеститу. Иззи между тем сидела в темной комнате у Мии и смотрела, как та вынимает из кюветы и вешает сушиться новый отпечаток. В общем, ни анонса вечерних новостей, ни самого выпуска никто не видел. Миссис Маккалла новостей тоже не смотрела, и посему рано утром в четверг, ожидая посылку от сестры, с Мирабелл на бедре открыла дверь и всполошилась, узрев на крыльце Барбру Пирс, пышноволосую местную репортершу-расследовательницу Девятого канала, с микрофоном в руках. – Миссис Маккалла! – вскричала Барбра, точно они столкнулись на вечеринке, какое восхитительное совпадение. Позади нее маячил дородный оператор в куртке, но миссис Маккалла разглядела только дуло объектива и мигающий красный огонек, одинокий горящий глаз. Мирабелл заплакала. – Насколько нам известно, вы сейчас оформляете удочерение. А вы в курсе, что мать ребенка добивается возвращения опеки? Миссис Маккалла грохнула дверью, но съемочная группа получила искомое. Всего две с половиной секунды эфирного времени, однако этого хватило: худая белая женщина в дверях внушительного кирпичного дома в Шейкер-Хайтс, рассерженная и испуганная, обнимает вопящего азиатского ребенка. Во власти невнятных дурных предчувствий миссис Маккалла глянула на часы. Муж уехал в центр на работу и еще минимум тридцать пять минут проведет в дороге. Она обзвонила всех подруг, но те тоже не видели вечерних новостей и не смогли ее просветить – разве что морально поддержать. – Не переживай, – сказали все по очереди. – Обойдется. Барбра Пирс безобразит, подумаешь. Тем временем мистер Маккалла прибыл и на лифте поднялся на седьмой этаж, в офис “Финансовых услуг Рэйбёрна”. Едва он вытащил одну руку из рукава пальто, в дверях возник Тед Рэйбёрн: – Слушай, Марк. Я не знаю, ты вчера видел новости по Третьему? Давай я тебе расскажу. Он прикрыл дверь, и мистер Маккалла послушал, кутаясь в пальто, как в полотенце. Размеренно, с легкой тревогой – таким тоном он обычно говорил с клиентами – Тед Рэйбёрн пересказал сюжет из новостей: в кадре дом Маккалла укрывался в вечерних тенях, но после многих лет коктейлей, бранчей, летних барбекю Тед Рэйбёрн прекрасно его узнал. Подводка ведущего: “Детей берут под опеку, чтобы те, кто лишен семьи, обрели новый дом. Но что, если у ребенка уже есть семья?” И интервью матери – Би… Тед не расслышал имени, – которая на камеру умоляла вернуть ей дитя. “Я делать ошибку, – сказала она, тщательно выговаривая каждый слог. – У меня теперь хорошая работа. Я взять себя в руки. Я хотеть вернуть мою девочку. Эти Маккалла не иметь права удочерять, если мать хотеть своего ребенка. Ребенок должен быть с матерью”. Тед Рэйбёрн почти дорассказал, и тут зазвонил телефон на столе, и мистер Маккалла прочитал номер, и увидел, что звонит жена, и понял, что происходит и как ему предстоит с ней объясняться. Он взял трубку. – Я еду домой, – сказал он, и положил трубку на рычаг, и взял ключи. У Мии не было телевизора, и новостей она тоже не видела. Но в среду после обеда, прямо перед эфиром, Би-би зашла и рассказала, как прошло интервью. – Они говорить, хороший сюжет, – сообщила Би-би. Она была в черных брюках и белой рубашке с поблекшим пятном соевого соуса на манжете – забежала по дороге на работу, поняла Мия. – Они говорить со мной почти час. У них мне быть много вопросов. Она осеклась, заслышав шаги на лестнице. Пришла Иззи из школы, и при виде чужачки женщины умолкли. – Я идти, – после паузы сказала Биби. – Скоро автобус. – По пути к двери она подалась к Мие. – Они говорить, люди очень быть за меня, – прошептала она. – Это кто? – спросила Иззи, когда Биби ушла. – Просто подруга, – ответила Мия. – С работы. Выяснилось, что у продюсеров с Третьего канала инстинкты работали будь здоров. В первые часы после новостей телефоны в редакции раскалились – накала хватило, чтобы снять продолжение и чтобы Девятый канал, вечный конкурент Третьего, с утра пораньше отрядил Барбру Пирс на задание. – Барбра Пирс, – сказала Линда Маккалла в четверг вечером. – Барбра Пирс на этих своих шпильках и с прической как у Долли Партон[32]. Явилась на порог и ткнула микрофоном мне в лицо. Миссис Маккалла и миссис Ричардсон только что посмотрели сюжет Барбры Пирс – обе сидели у себя на диванах перед телевизорами, прижимая к уху беспроводные телефоны, и миссис Ричардсон на миг объяла жуть: как будто им опять по четырнадцать лет и они с телефонами “Принсесс” на коленях тандемом смотрят “Зеленые просторы”[33], слушая смех друг друга. – Это же Барбра Пирс, что с нее взять, – ответила миссис Ричардсон. – Мисс Сенсация в костюме. Хулиганье, укомплектованное оператором. – Адвокат говорит, у нас прочная позиция, – сказала миссис Маккалла. – Он говорит, бросив ребенка, она отказалась от опеки в пользу штата, а штат передал опеку нам, поэтому жаловаться ей надо на штат, а не на нас. Он говорит, удочерение уже на восемьдесят процентов завершено, еще месяц-два – и Мирабелл насовсем наша, и тогда у этой женщины вообще никаких прав на нее не будет. Они, миссис Маккалла и ее муж, так долго пытались завести ребенка. Она забеременела тотчас после свадьбы. А спустя несколько недель началось кровотечение, и еще до разговора с врачом она знала, что ребенка больше нет. – Бывает сплошь и рядом, – утешил ее врач. – Половина всех беременностей заканчивается в первые же недели. Большинство женщин и не знают, что зачали. Но миссис Маккалла знала. И три месяца спустя, когда все повторилось, и четыре месяца спустя, когда все повторилось снова, и спустя еще пять месяцев, когда все повторилось опять, она остро сознавала, что внутри у нее вспыхнула живая искра – и что затем эта искра почему-то погасла. Врачи прописывали терпение, витамины, препараты железа. Случилась еще одна беременность; на сей раз до начала кровотечения прошло почти десять недель. Миссис Маккалла плакала по ночам, а когда засыпала, ее муж плакал, лежа подле нее. За три года попыток она забеременела пять раз, а ребенок так и не родился. Погодите полгодика, рекомендовал гинеколог; дайте организму восстановиться. Когда ожидание закончилось, они попробовали снова. Спустя два месяца она была беременна; спустя еще месяц – уже нет. Она никогда никому не говорила, надеялась, что если накрепко запереть в себе знание о ребенке, он останется внутри и будет расти. Ничего не менялось. К тому времени ее старая подруга Элена родила девочку и мальчика, носила третьего, и хотя Элена часто звонила, была бы счастлива заключить Линду в объятия и дать ей выплакаться – как они обе нередко поступали в юности, из-за крупных трагедий и мелких невзгод, – этим миссис Маккалла поделиться не могла. Она же не рассказывала Элене, что забеременела, – как рассказать, что беременность прервалась? Непонятно даже, как подступиться к теме. “Я потеряла еще одного. Опять то же самое”. На совместных обедах миссис Маккалла не могла отвести взгляд от округляющегося живота миссис Ричардсон. Прямо извращенка какая-то – хотелось трогать его, гладить, ласкать. Где-то фоном щебетали и топотали Лекси и Трип, и спустя время проще стало избегать этой обстановки. Миссис Ричардсон замечала, что ее дражайшая подруга Линда звонит реже, что сама она, когда звонит, часто попадает на автоответчик – бодрый голос миссис Маккалла нараспев произносит: “Оставьте сообщение для Линды и Марка, мы вам перезвоним!” Но никто никогда не перезванивал. Спустя год после рождения Иззи миссис Маккалла снова забеременела. К тому времени все это уже выматывало: расчеты менструального цикла, ожидание, визиты к врачу. Даже секс – тщательно расписанный по самым фертильным дням – стал тоскливой рутиной. Кто бы мог подумать, размышляла она, вспоминая старшие классы, когда они с Марком судорожно щупали друг друга на заднем сиденье его машины. Врачи назначили ей строгий постельный режим: на ногах не больше сорока минут в день, включая походы в туалет; никаких физических нагрузок. Она дотянула почти до пяти месяцев, а потом проснулась в два часа ночи с ужасной неподвижностью в животе – словно тишина после того, как умолк звонок. В больнице она лежала в наркозном мареве, а врачи выманивали ребенка у нее из чрева. – Хотите на нее посмотреть? – спросил один, когда все закончилось, и медсестра в горстях протянула ей младенца, завернутого в белую пеленку. Невероятно крошечный младенец, невероятно розовый, невероятно блестящий и гладкий, точно выдутый из розового стекла. Невероятно неподвижный. Миссис Маккалла неопределенно кивнула, закрыла глаза, раздвинула ноги, чтобы врачи ее зашили. По дороге за продуктами она стала давать крюк, чтобы не ездить мимо игровой площадки, начальной школы, автобусной остановки. Возненавидела беременных. Хотелось закатить им оплеуху, швырнуть в них чем-нибудь, схватить за плечи и искусать. На десятую годовщину свадьбы мистер Маккалла отвел ее к “Джованни”, в ее любимый ресторан, и следом за ними вперевалку вошла громадная беременная. Миссис Маккалла толкнула дверь, а затем, когда беременная приблизилась, отпустила, и дверь захлопнулась у той перед носом, и мистер Маккалла, потянувшись к локтю жены, какой-то миг не узнавал эту черствую женщину, ни капли не похожую на бесконечно материнскую фигуру, к которой привык с юности. Наконец, после финального визита к врачу, полного душераздирающих выражений – малоподвижные сперматозоиды; негостеприимная среда матки; вероятно, зачатие невозможно, – они решили усыновлять. Скорее всего, даже ЭКО не принесет успеха, сказали врачи. Ваш шанс – усыновление. Они внесли свои имена во все очереди, какие нашли, и время от времени агент по усыновлению звонил им и предлагал вроде бы подходящие варианты. Но что-нибудь вечно не ладилось: то мать передумала, то из ниоткуда выскакивали отец, или кузен, или бабушка, то агентство решало, что лучше подойдет другая пара – зачастую моложе. Миновал год, затем другой и третий. Похоже, завести ребенка хотели все, и спрос намного превышал предложение. В то январское утро, когда позвонила соцработница и сказала, что их контакты ей дали в одном агентстве, что у нее есть девочка и, если они хотят, можно ее забрать… это было как чудо. Если они хотят! Столько боли, столько угрызений, эти семь крохотных призраков – ибо миссис Маккалла не забыла ни одного, – к ее удивлению, спрятались в коробочку, спрятались при виде маленькой Мирабелл – такой плотной, такой яркой, такой неотвратимо настоящей. А теперь, при мысли о том, что Мирабелл тоже отнимут, миссис Маккалла поняла: коробочка и ее содержимое никуда не делись, просто запрятались подальше и ждут, когда кто-нибудь откроет крышку.