Новости сменились рекламой, и в телефонной трубке миссис Ричардсон расслышала жестяной джингл рекламы “Сидар-Пойнт” в телевизоре миссис Маккалла, на долю секунды отстававший от ее телевизора. Посмотрела, как пожилая женщина спотыкается, падает, нащупывает передатчик на шее, и в голове эхом раздался закадровый голос Барбры Пирс. Эта пара хочет удочерить ее ребенка. Но без боя она дочь не отдаст. – Это все схлынет, – сказала миссис Ричардсон. – Люди забудут. Все пройдет. Но нет, не прошло. Невероятно, но факт: отчего-то эта история задела город за живое. В новостях царило затишье: женщина родила семерняшек; медведи, с непроницаемым видом отрапортовала “Нью-Йорк таймс”, – главные виновники автомобильных взломов в Йосемитском парке. Самый настоятельный политический вопрос (ну, на ближайшие недели) – как президент Клинтон назовет новую собаку. Кливленд объяли уют и скука – город жаждал чуть более насущных сенсаций. В пятницу утром под дверью Маккалла ошивались еще две съемочные группы, а вечером в новостях прошли три сюжета – на каналах 5, 19 и 43. Кадры с Би-би Чжоу, которая держит фотографию месячной Мэй Лин и молит отдать ей ребенка. Кадры с домом Маккалла – шторы закрыты, фонарь на крыльце погашен; фотография мистера и миссис Маккалла в вечерних нарядах, на бенефисе в пользу больных лейкемией, – снимок публиковали на глянцевых страницах светской хроники в журнале “Шейкер” год назад; сцена с БМВ мистера Маккалла – автомобиль задом выезжает из гаража и катит прочь, а репортер бежит рядом, тыча микрофоном в окно. К субботе все съемочные группы разошлись по редакциям, миссис Маккалла заперлась в доме с Мирабелл, а секретаршам в инвестиционной компании мистера Маккалла велено было на все звонки журналистов отвечать: “Без комментариев”. Каждую ночь Мирабелл Маккалла – или Мэй Лин, как демонстративно называли ее некоторые – блистала звездой вечерних новостей, всегда в сопровождении фотографий. Поначалу был только снимок Биби – любительский, с новорожденной Мэй Лин, но затем по совету адвоката Маккалла, который хотел подчеркнуть контраст, замелькали портреты посвежее, снятые четой Маккалла, из фотостудии “Диллардз”: Мирабелл в оборчатом желтом пасхальном платье и с кроличьими ушками или в розовых ползунках возле старомодной лошадки-качалки. У обеих сторон появились группы поддержки, и к середине субботы местный адвокат Эд Лим предложил бесплатно представлять интересы Биби Чжоу и отсудить у штата опеку над дочерью. * * * В субботу вечером за ужином мистер Ричардсон объявил: – Днем звонили Марк и Линда Маккалла, спрашивали, не поработаю ли я с их адвокатом. У него, я так понял, небогатый судебный опыт, и они считают, что я пригожусь. Лекси пожевала листок салата. – И ты согласился? – Они, знаешь ли, ни в чем не виноваты. – Мистер Ричардсон отпилил кусок от курицы. – Они хотят, чтобы ребенку хорошо жилось. И иск подали не к ним. Иск подали к штату. Но их втянут, и они пострадают больше всех. – Не считая Мирабелл, – вставила Иззи. Миссис Ричардсон хотела было рявкнуть, но мистер Ричардсон взглядом ее остановил. – Тут все дело в Мирабелл, Иззи, – сказал он. – Все причастные… мы все хотим, чтоб лучше было ей. Надо только понять, как ей будет лучше. Мы, подумала Иззи. Отец уже впутался. Она вспомнила фотографию Биби Чжоу, пропечатанную во всех газетах: грустные глаза, маленькая Мэй Лин на фотокарточке размером с ладонь – уголок помят, будто снимок носили в кармане (где его и носили). Иззи мигом узнала женщину с кухни Мии – женщину, что умолкла, едва Иззи вошла, и смотрела испуганно, почти затравленно. “Просто подруга”, – сказала Мия, когда Иззи спросила, кто это, и если Мия доверяет Биби, Иззи знает, за кого тут она сама. – Похититель детей, – сказала она. Потрясенное молчание опустилось плотной тканью. На другом конце стола Трип и Лекси опасливо и без удивления переглянулись. Сплин стрельнул в Иззи взглядом, имея в виду заткнись, но Иззи на него не смотрела. – Извинись перед отцом, Иззи, – сказала миссис Ричардсон. – За что? – вопросила та. – Они ее все равно что крадут. И никто им слова не скажет поперек. А папа даже помогает. – Давайте успокоимся, – начал мистер Ричардсон, но было поздно. Когда дело касалось Иззи, миссис Ричардсон редко бывала спокойна – как и сама Иззи, если уж на то пошло. – Иззи. Иди к себе. Иззи повернулась к отцу: – Может, они от нее просто откупятся. Почем нынче ребенок на рынке? Десять штук баксов? – Изабелл Мари Ричардсон… – Может, они поторгуются и собьют до пяти. Иззи со звоном швырнула вилку на тарелку и вышла. Надо рассказать Мие, думала она, взбегая по ступеням в спальню. Мия поймет, что делать. Она придумает, как все исправить. Вверх по лестнице и по коридору приплыл смех Лекси, и Иззи грохнула дверью. Внизу миссис Ричардсон осела на стул; руки у нее тряслись. Сообразное наказание для Иззи она будет сочинять до утра – а утром конфискует ее обожаемые “док-мартенсы” и выбросит на помойку. Понятно, отчего ты ведешь себя как бандитка, станет твердить она, открывая крышку мусорного бака, – ты же и одеваешься как бандитка. Но пока она лишь плотно поджала губы и аккуратным крестом выложила на тарелку нож с вилкой. – Пока никому не говорить? – спросила она. – Что ты работаешь с Маккалла? Мистер Ричардсон покачал головой. – Завтра будет в газете, – ответил он и не ошибся. В воскресенье “Плейн дилер” напечатал передовицу, прямо под сгибом: “МЕСТНАЯ ЖИТЕЛЬНИЦА БОРЕТСЯ ЗА ОПЕКУ НАД ДОЧЕРЬЮ”. Хорошая статья, заключила миссис Ричардсон, попивая кофе и профессиональным взглядом скользя по колонкам: обзор дела; краткое упоминание о том, что Маккалла будет представлять Уильям Ричардсон из “Кляйнман, Ричардсон и Фиш”; заявление адвоката Биби Чжоу. “Мы уверены, – говорит Эдвард Лим, – что штат сочтет необходимым вернуть опеку над Мэй Лин Чжоу ее биологической матери”. Но газета опубликовала материал на виду, прямо на первой полосе, а значит, настоящее освещение дела только начинается. Глаз миссис Ричардсон зацепился за фразу в конце статьи: “О местонахождении дочери мисс Чжоу сообщила ее коллега из «Дворца удачи», китайского ресторана на Уорренсвилл-роуд”. Очень округлая, анонимная формулировка, но у миссис Ричардсон екнуло сердце: ясно, что это за коллега. Не бывает таких совпадений. Выходит, эту кашу заварила ее жиличка, ее тихая, маленькая, услужливая жиличка. Которая по неясным пока причинам решила перевернуть вверх тормашками жизнь бедных Маккалла. Миссис Ричардсон аккуратно свернула и отложила газету. Вновь вспомнила, с каким равнодушием Мия откликнулась на предложение купить ее работу, до чего уклончиво говорит о своем прошлом. До чего Мия… ну, отстраненна, хотя каждый день часами околачивается у миссис Ричардсон дома, в этой самой кухне. Миссис Ричардсон платит этой женщине жалованье, субсидирует аренду, дочь этой женщины изо дня в день безвылазно торчит под этой самой крышей. Миссис Ричардсон подумала про фотографию в музее – теперь, в воспоминаниях, фотография подернулась скрытностью, коварством. Какое лицемерие – упрямо таиться, но внедряться туда, где ей совсем не место. Впрочем, это же Мия. Эта женщина почти с извращенным наслаждением подрывает нормальный порядок вещей. Воплощенная несправедливость – что эта женщина так портит жизнь Линде, драгоценной подруге миссис Ричардсон, что Линда должна из-за нее страдать. В понедельник миссис Ричардсон, отправив детей в школу, медлила, пока Мия не явилась прибираться. Миссис Ричардсон и сама не знала, чего добивается, но хотела увидеться с Мией лично, посмотреть ей в глаза. – Ой, – сказала Мия, шагнув в боковую дверь. – Я не знала, что вы дома. Мне прийти позже? Склонив голову набок, миссис Ричардсон разглядывала свою жиличку. Волосы, как обычно, – неопрятным пучком на макушке. Широченная белая рубашка не заправлена в джинсы. Мазок краски на тыле запястья. Положив руку на косяк, Мия с полуулыбкой ждала ответа. Милое лицо. Молодое, но не скажешь, что невинное. Мие, сообразила миссис Ричардсон, все равно, что о ней думают. И поэтому она в некотором роде опасна. На ум миссис Ричардсон пришла фотография, которую она видела у Мии в тот день, когда позвала ее к себе в дом. Женщина, обернувшаяся арахнидом, – сплошь бесшумные коварные руки. Кем надо быть, чтобы превратить женщину в паука? Более того: кем надо быть, чтобы взглянуть на женщину и подумать о пауке? – Я уже ухожу, – сказала миссис Ричардсон и взяла сумку с кухонной столешницы. Даже многие годы спустя миссис Ричардсон будет уверять, что ее раскопки в прошлом Мии – не более чем справедливое воздаяние за ту кашу, которую Мия заварила. Исключительно ради Линды, станет твердить миссис Ричардсон, ради старейшей и ближайшей подруги, женщины, что хотела всего-навсего осчастливить ребенка, а Мия разбивала ей сердце. Линда такого не заслуживала. Не могла же она, Элена, стоять в сторонке и смотреть, как лучшую подругу лишают счастья? Даже себе миссис Ричардсон так и не признается, что вовсе не в ребенке было дело, а в какой-то заковыристости Мии, в темном беспокойстве, которое она пробуждала, а миссис Ричардсон предпочла бы придавить крышкой и не выпускать наружу. А пока, сжимая газету в руке, миссис Ричардсон сказала себе, что это ради Линды. Она кое-кому позвонит. Посмотрит, что удастся выяснить. 11 Первым делом миссис Ричардсон почитала про Полин Хоторн. О Полин Хоторн она, конечно, слыхала и прежде. Когда миссис Ричардсон посещала факультативный курс по искусству в колледже, звезда Полин Хоторн как раз взошла – о ней много говорили, ей обильно подражали студенты-фотографы, что бродили по кампусу, символами ремесла нацепив камеры на шеи. Теперь, разглядывая ее фотографии вновь, миссис Ричардсон их вспомнила. Женщина в зеркале салона красоты – половина волос опрятно накручена на бигуди, половина спадает путаным вихрем. Женщина подправляет макияж в боковом зеркальце “крайслера”, из лакированных губ свисает сигарета. Женщина в изумрудном халате и на каблуках пылесосит золотистый ковер – цвета до того насыщенные, что будто текут. Эффектные снимки – даже все эти годы спустя миссис Ричардсон помнила, как они вспыхивали на экране проектора в темной аудитории, как она ныряла в этот ослепительный техниколорный мир и у нее на миг перехватывало дыхание. Оказывается, Полин родилась в сельском Мэне, в восемнадцать лет переехала на Манхэттен, несколько лет прожила в Гринич-Виллидж и попала на арт-сцену в начале семидесятых. Во всех книгах по искусству, куда миссис Ричардсон заглянула, Полин превозносили: гений-самоучка, пионер феминистской фотографии, живой и щедрый интеллект. Сведений о ее личной жизни было очень мало – лишь мельком упоминалось, что у Полин была квартира в Верхнем Ист-Сайде. Впрочем, миссис Ричардсон откопала любопытную деталь: Полин Хоторн преподавала в Нью-Йоркской школе изящных искусств – хотя, видимо, и не ради денег. Полин Хоторн проработала всего несколько лет – а ее снимки уже продавались за десятки тысяч: немалая сумма для фотографа тех времен, тем более для женщины. После смерти Полин в 1982 году цены взлетели до небес, и Музей современного искусства, дабы дополнить свою постоянную экспозицию одной ее работой, выложил почти два миллиона. По наитию миссис Ричардсон поискала телефон секретаря Нью-Йоркской школы изящных искусств. Секретарь, когда миссис Ричардсон представилась и объяснила, что хочет уточнить кое-какие подробности для статьи, оказался крайне услужлив. Полин Хоторн много лет, почти до самой смерти, вела углубленный курс фотографии. Нет, в последние годы никакой Мии Уоррен в ее классах не было. Зато осенью 1980-го была Мия Райт – это не она? Обнаружилось, что в том семестре Мия Райт поступила в Школу изящных искусств на первый курс, но весной 1981-го взяла академический отпуск на весь следующий год. К учебе она не вернулась. Миссис Ричардсон прикинула в уме: весной Мия – если это та самая Мия – еще не могла быть беременна дочерью. И зачем она взяла академ, если не по беременности? Секретарь заупрямился и не пожелал выдавать адреса студентов, даже пятнадцатилетней давности. Однако путем искусных расспросов миссис Ричардсон вызнала, что в досье Мии Райт адрес был местный, а родителей не значилось. Придется, видимо, подойти к задаче с другой стороны. И вскоре представился случай – пришло давно предвкушаемое письмо. С самого Дня благодарения Лекси первым делом, войдя в дом, проверяла почту, и наконец в середине декабря в ящике возник толстый конверт с гербом Йеля в углу. Миссис Ричардсон обзвонила всю родню и похвасталась хорошими новостями; мистер Ричардсон принес домой торт. – В выходные мы празднуем, Лекси. Пойдем на бранч, – сказала миссис Ричардсон за ужином. – В конце концов, ты не каждый день поступаешь в Йель. Устроим веселый девичник. – А я? – спросил Сплин. – А мне торчать дома и жевать хлопья? – Она же сказала: веселый девичник, – засмеялся Трип, и Сплин насупился. – Тоже хочешь девичник? – Ну перестань, Сплин, – сказала миссис Ричардсон. – Трип верно говорит. Это праздник Лекси. Нарядимся как настоящие девочки, проведем приятное утро. – А я что? – осведомилась Иззи. – Мне, значит, можно? Этого миссис Ричардсон не предвидела. Но у Лекси уже горели глаза, Лекси уже щебетала о том, куда хочет пойти, и отказывать было поздно. А позже, когда миссис Ричардсон умывалась перед сном, ее посетила идея – можно извлечь из мероприятия дополнительную пользу. Назавтра прямо перед ужином она вышла в солярий. Обычно она детей не трогала – считала, что подросткам нужно личное пространство, что они имеют право на некое уединение. Но сегодня она искала Пёрл. Та, как водится, валялась на диване с Лекси, Трипом и Сплином – все тонули в пухлых подушках. Иззи лежала поперек кресла на животе – подбородок на одном подлокотнике, ноги болтаются в воздухе над другим. – А, Пёрл, вот ты где, – начала миссис Ричардсон. И осторожно присела на подлокотник подле Пёрл. – Мы с девочками в субботу идем на бранч – праздновать хорошие новости Лекси. Может, и ты с нами? – Я? – Пёрл глянула через плечо, словно миссис Ричардсон обращалась не к ней. – Ты же нам почти родная, нет? – засмеялась та. – Конечно, пойдем, – сказала Лекси. – Я хочу, чтоб ты пошла. – Иди предупреди мать, – сказала миссис Ричардсон. – Она в кухне. Наверняка она разрешит. Скажи, что я угощаю. Скажи, – прибавила она, – что я настаиваю. Сузив глаза, Иззи в углу медленно приподнялась на локтях. Три с лишним недели миновало с тех пор, как мать обещала узнать про загадочную фотографию Мии, а когда Иззи спросила, мать только и ответила: “Ой, Иззи, вечно ты делаешь из мухи слона”. А теперь мать интересуется Пёрл. Странно. – А ее ты зачем пригласила? – осведомилась Иззи, когда Пёрл вприпрыжку кинулась в кухню и уже не слышала. – Иззи. Часто Пёрл ходит на бранчи, как ты думаешь? Надо учиться щедрости. – Миссис Ричардсон встала и огладила блузку. – И вообще, я думала, Пёрл тебе нравится. * * *