Мия была так погружена в работу, что в тот мартовский день, когда на нее уставился человек с портфелем, не сразу даже заметила. Дело было сильно за полдень, она села в поезд на Хьюстон-стрит, поехала в Коламбию, и в вагоне было тихо – пассажиров всего ничего. Мия обдумывала проект для Полин – “Задокументируйте преображение во времени”, – и тут кожу закололо: значит, кто-то смотрит. Ко взглядам Мия привыкла – это же все-таки Нью-Йорк – и, подобно всем женщинам, научилась их не замечать, как не замечала сопутствующих порой присвистов. Но этот человек был какой-то непонятный. Как будто вполне почтенный господин: опрятный полосатый костюм, темные волосы, между ног стоит портфель. Уолл-стрит, наугад решила Мия. В глазах не похоть – даже не игривость. Что-то другое – странная смесь узнавания и голода, – и Мие стало не по себе. Через три станции человек так и не отвел взгляд, поэтому она подхватила вещи и вышла на Коламбус-Сёркл. Вроде оторвалась. Поезд тронулся, Мия села на замызганную скамью подождать следующего, и едва горстка пассажиров утекла со станции, Мия увидела человека снова: в руке портфель, озирает платформу. Ищет ее, вот точно. Пока не нашел, Мия повернулась и направилась к лестнице в дальнем конце, и дальше по переходу, и прибавила шаг – разве только не бегом побежала, чтобы не бросаться в глаза, – к платформе поезда “С”. На работу опоздает, но это неважно. Сейчас оторвется, сойдет через пару остановок, пешком дойдет до Бродвея, сядет там в нужный поезд – и ничего, что придется заплатить дважды. Когда пришел “С”, Мия вошла в средний вагон и оглядела сиденья. Вагон полупустой, народу достаточно, есть кого позвать на помощь, если что, но не давка – ничего непристойного в толпе не скрыть. На 72-й улице он не появился. Но на 81-й – Мия как раз встала и собралась выходить – дверь в торце вагона открылась и вошел человек с портфелем. Слегка уже растрепанный, волосы падают на лицо, словно он бежал по вагонам, искал. Их глаза встретились – уже никак не притвориться, будто Мия его не заметила. Ее соседку по квартире дважды грабили на улице, когда она поздно возвращалась домой, а однокурсница Бекка рассказывала, что какой-то мужик затащил ее в переулок возле Кристофер-стрит за хвост – Бекка отбилась, но он выдрал ей клок волос. Мия видела проплешину. Все, что грядет, грядет прямо сейчас, и без разницы, сойдет она с поезда или нет. Она сошла, и он последовал за ней, и когда двери закрылись, оба застыли на платформе. Не видать ни кондуктора, ни полицейского – только старушка с палочкой медленно ковыляла к лестнице, а в дальнем углу спал бродяга в драных кедах. Если рвануть, подумала Мия, можно, пожалуй, добежать до лестницы и он не поймает. – Погодите, – сказал этот человек, когда поезд тронулся. – Я только поговорить хотел. Прошу вас. Он остановился и воздел руки. Моложе, чем Мие сначала показалось, – за тридцать, наверное, – и худее. Костюм, отметила она, дорогой – шерсть с тонкой серебряной нитью, и туфли тоже дорогие – кордовская кожа, с кисточками и гладкими кожаными подошвами. В такой обуви люди не бегают. – Прошу вас, – продолжал он. – Простите, что я за вами увязался. Простите, что смотрел. Вы, наверное, подумали… – Он потряс головой. – Я не люблю, когда жена ездит подземкой, потому что боюсь, что за ней вот так увяжутся. – Что вам нужно? – просипела Мия. Она и не заметила, как пересохло в горле. Заложив руки за спину, стиснула в кулаке ключи остриями наружу. Вроде ничего особенного, но будет больно, сказала ей Бекка. – Позвольте я объясню, – продолжал этот человек. – Я постою здесь. Я не подойду ближе. Мне только поговорить. Он поставил портфель, отгородился от Мии, и она самую малость перевела дух. Если он сейчас на нее бросится – споткнется о портфель. Звали его Джозеф Райан – “Джои”, поправился он, – и она угадала, он работал на Уолл-стрит: протараторил имена, в которых Мия опознала название крупной трейдинговой компании. Джозеф Райан с женой жили на Риверсайд-драйв; он сейчас едет домой; девять лет женаты; роман со школы; детей нет. – Мы не можем, – объяснил он. – У нее не может быть детей. И… – Он осекся и взглянул на Мию умоляюще, и провел рукой по волосам, и вдохнул поглубже, и видно было, что он сам понимает: то, что он сейчас произнесет, – вопиющий абсурд. – Мы ищем, кто нам выносит ребенка. Подходящую женщину. – И затем: – Мы ей заплатим. Щедро. У Мии голова шла кругом. Она вонзила острия ключей в основание ладони – теперь не для защиты, а внушая себе, что не ослышалась. – Вы хотите… – наконец выдавила она. – А почему я-то? Джозеф Райан порылся в кармане, добыл визитку, и, поколебавшись, Мия шагнула к нему и протянула руку. – Прошу вас. Приходите, поговорите с нами? Завтра? В обед? Мы угощаем, разумеется. Мия покачала головой. – У меня работа, – сказала она. – Я не могу… – Тогда ужин. Мы с женой все объясним. Слушайте… давайте во “Временах года”. В семь? По крайней мере, вкусный ужин я вам обещаю. – Он тряхнул головой, как застенчивый школьник, и подобрал портфель. – Если не придете, я пойму, – прибавил он. – Я даже вообразить не могу… такое предложить. На станции метро. – И опять тряхнул головой. – Но прошу вас… просто подумайте. Вы так нас выручите. Это перевернет всю нашу жизнь. А потом он ушел прочь, вверх по лестнице, а Мия так и осталась на платформе с его визиткой в руке. * * * До конца жизни Мия будет гадать, что было бы, не пойди она в тот день в ресторан. Пошла забавы ради: утолить любопытство и заодно вкусно поесть. Конечно, позднее она поймет, что этот вечер все переменил навеки. С 52-й улицы она вошла во “Времена года” в единственном своем красивом платье – надевала его на свадьбу кузины Дебби годом раньше. Мия с тех пор подросла, платье было коротковато и туговато, но даже будь оно как раз, между ним и этим плюшевым вестибюлем с громадной люстрой, и густым ковром, и джунглями зарослей в горшках пролегли миры. Самый воздух здесь был роскошен и густ, как бархат, поглощал цок-цок женских каблуков, болтовню мужчин в костюмах, и все проплывали мимо, точно корабли по водной глади. Джозеф Райан не сказал, где они с Ми-ей встретятся, и она неловко встала в сторонке, делая вид, будто любуется картиной во всю громадную стену вестибюля, и стараясь не лезть на глаза метрдотелю, который услужливым призраком возник из-за дверей обеденного зала. Пять минут, решила Мия; если не придут, уезжаю домой. Она забыла надеть часы и принялась медленно считать, как в детстве, когда они с Уорреном играли в прятки. Досчитает до трехсот, уедет домой и забудет про это безумие навсегда. И едва она добралась до ста девяноста восьми, Джозеф Райан возник у ее локтя, точно официант. – Пикассо, – сказал он. – Что? – Гобелен. – Здесь, в этом вестибюле, он почти робел, а она почти забыла, какую угрозу он источал накануне. – Ну, не совсем гобелен. Он это написал на занавесе[48]. У него попросили картину, но ему было некогда, и он отдал им это. Меня всегда восхищало. – Я думала, вы с женой придете, – сказала Мия. – Она за столиком. Он потянулся было взять ее под локоть, передумал и сунул руки в карманы пиджака. Это джентльменство почти комично, подумала она, следом за ним шагая по коридору. Громадный белый зал с… Мия поморгала… нефритово-зеленым прудом в центре. Деревья под крышей усеяны розовыми цветами и увешаны лампочками. Будто в недрах нью-йоркского офисного здания таился зачарованный лес. Вокруг тихонько гудели беседы. Кружевная сеть тончайших цепочек на окне рябила, как вода, хотя ветра не было. А потом случилось странное. Когда они вошли и приблизились к столу в углу, Мия увидела, что почему-то уже сидит там в изящном темно-синем платье и с коктейлем в руке. На миг ей почудилось, будто перед ней зеркало, и она замерла, опешив. Женщина в зеркале встала и потянулась через стол к ее руке. – Я Мэделин, – сказала она, и когда их руки соприкоснулись, Мия словно тронула свое отражение в воде. Удивительно. * * * Вечер тянулся как сон. Всякий раз, взглядывая на Мэделин Райан, Мия видела себя; их роднили не только темные кудри и схожие черты, но и некоторые повадки: манера прикусывать нижнюю губу, привычка рассеянно оттягивать локон, как пружину, до самой мочки, а потом отпускать, чтоб отпрыгивал. Не две капли воды: у Мэделин чуть острее подбородок, чуть тоньше нос, голос ниже, богаче, почти гортанен – но до того похожи, что их можно принять за сестер. Далеко за полночь, спустя многие часы после того, как такси, вызванное Райанами, доставило Мию обратно домой, она сидела без сна и обдумывала все, что услышала. Как у Мэделин к семнадцати годам так ни разу и не случилось менструации и как врач осмотрел ее и обнаружил, что у нее нет матки. Один случай на пять тысяч женщин, объяснила Мэделин, – было какое-то длинное немецкое название, синдром Майера и еще кого-то, Мия не совсем разобрала. Их единственный способ завести ребенка – суррогатная мать. Дело было в 1981 году, тремя годами раньше газеты протрубили о рождении Луизы Браун, первого в мире ребенка из пробирки, но шансы такого рождения были по-прежнему низки, и большинство до сих пор относилось к выведению детей в чашках Петри с подозрением. – Это не для нас, – сказала Мэделин, вертя ножку винного бокала в изящных пальцах. – Детки Франкенштейна нам не нужны, благодарю покорно. Райаны предпочли более старомодный метод: древний, отметил Джозеф, как сама Библия. Сперма от отца, яйцеклетка от пригодной женщины, которая и выносит плод. Они давали объявления месяцами – аккуратно, прибавила Мэделин: искали суррогатную мать с подходящими характеристиками, но никого не нашли. А потом Джозеф Райан в подземке, возвращаясь с делового обеда, в дальнем конце вагона заметил ужасно знакомое лицо – и это, похоже, судьба. – Нам кажется, – сказал он, – что мы с вами можем сделать друг другу доброе дело. Они с Мэделин переглянулись, и Мэделин самую чуточку ему кивнула, и оба слегка расправили плечи и повернулись к Мие, а та отложила вилку. – Не думайте, что мы на это идем с легким сердцем, – сказала Мэделин. – Мы долго думали. И искали подходящую женщину. – Она наклонила графин с водой, вновь наполнила бокал Мии. – Нам кажется, это вы. Сейчас, у себя в комнате, Мия вела подсчеты. Десять тысяч долларов – вот сколько они предложили за то, что она выносит им здорового ребенка. Говорили они так, будто звали ее на работу и живописали соцпакет. – И, разумеется, мы оплатим вам все медицинские расходы, – прибавил Джозеф. Под конец ужина он толкнул к ней по столу сложенный лист бумаги. – Наш домашний телефон, – сказал он. – Подумайте. Мы составим договор, вы посмотрите. Мы надеемся, вы нам позвоните. Он уже расплатился по счету, которого Мия не видела, но знала, что сумма чудовищная: они ели устриц и пили вино; человек в смокинге прямо за их столиком готовил бифштекс по-татарски, ловко пакуя золотистый желток в рубиновое мясо. Джозеф подозвал такси для Мии. – Мы надеемся, вы нам позвоните, – повторил он. Позади него, за стеклянным окном вестибюля, Мэделин застегивала меховой воротник пальто. Лишь когда Джозеф захлопнул дверцу и такси покатило прочь, в тесную квартирку Мии, она развернула лист и вновь узрела эту поразительную цифру, $ 10 000. А под ней – одно-единственное слово: пожалуйста. С утра она думала, что ей привиделся дурацкий сон, пока не увидела эту мятую записку, что так и валялась на комоде. Рехнуться можно, подумала она. Моя матка – не квартира в аренду. Сложно вообразить, как рожаешь ребенка, – тем более как его отдаешь. В стальной серости утра вчерашний вечер казался ребяческой фантазией. Мия потрясла головой, кинула записку в ящик комода, достала официантскую форму. А спустя несколько недель обнаружилось, что стипендию Мие не продлят. Полин и Мэл открыли ей дверь, и она молча протянула им письмо, неровно вскрытое пальцем. Уважаемая мисс Райт! Надеемся, Вы извлекаете пользу из занятий первого курса Нью-Йоркской школы изящных искусств. Однако мы с сожалением вынуждены сообщить, что ввиду сокращения бюджета не сможем оказывать Вам финансовую поддержку в 1981/1982 учебном году. Мы, разумеется, надеемся, что, несмотря на это, Вы продолжите обучение у нас и… – Идиоты, – сказала Полин, швырнув письмо на кофейный столик. – Сами не понимают, что теряют. – Это штат, – сказала Мэл. Она подобрала письмо и сунула обратно в конверт. – Штат сокращает финансирование, школа должна доплачивать больше, и страдают стипендиаты. – Да ничего страшного, – сказала Мия. – Найду еще работу. Буду откладывать летом. Но, спускаясь вечером в лифте, она привалилась головой к зеркальной стене и прикусила губу, сглатывая слезы. При нынешней занятости нельзя брать лишние часы – некогда будет ходить на пары, – а она и так еле сводит концы с концами. Если проработать все лето на полную ставку… Она снова подсчитала в уме. Если не найдется место, где платят вдвое больше, учиться она не сможет. – Мисс, вам нехорошо? Двери лифта открылись – Мия снова очутилась в вестибюле, на нее сверху вниз сквозь очки взирал любезный швейцар. Винный ковер у него за спиной тянулся до толстых стеклянных дверей, отгородивших вестибюль от Пятой авеню. Здесь стояла тишина, как в библиотеке, но Мия знала: за этими дверями – потрескавшиеся бетонные тротуары, и сумятица, и грохот, и бессердечие города. – Все нормально, – сказала она. Они со швейцаром уже шапочно познакомились, как это нередко водится у жителей Нью-Йорка: швейцара звали Мартин, вырос он в Куинзе и болел за “Метс” – не за “Янкиз”[49], сказал он Мие, ни за что никогда никаких “Янкиз”, – а дома у него жила такса по имени Рози. Мартин, в свой черед, знал, как зовут Мию и что она протеже Художественных Дам сверху – так он любовно именовал Полин и Мэл, – и хотя Мия едва ли что-то о себе рассказывала, его наметанный глаз много чего подмечал – и подержанный фотоаппарат у нее на шее, и черно-белую униформу, в которой она порой приходила, и контейнеры с едой, которые она зачастую уносила с собой по настоянию Мэл. Мартин подавил желание похлопать ее по плечу и рукой в перчатке толкнул дверь. – Доброго вам вечера, – сказал он, а Мия ступила на Пятую авеню, и ее поглотил этот город. 14 Мия не посоветовалась ни с родителями, ни с соседками, ни даже с Полин и Мэл. Впоследствии, вспоминая, поймет, что, значит, все решила уже тогда. На следующий день после письма из колледжа Мия завела речь о прибавке с менеджером кафе. – Я бы рад, милая, – ответил тот, – но платить больше я вам, девочки, не могу – разве что цены повышать и терять клиентов. Менеджер “Дик Блик” сказал то же самое, и после этого Мия не стала даже спрашивать владельца бара. Неделю она снова и снова уклонялась от приглашений Полин на ужин; Мэл, да и, наверное, сама Полин мигом заметят ее состояние. Вместо обычного воскресного визита обошлась запиской – мол, желудочный грипп, придется остаться дома. Неделю только и думала, что о плате за обучение – и о Райанах. Засветила целую пленку, вытащив ее из проявочного бачка при свете, – никогда такого не бывало. В кафе уронила тарелку с яичницей, об осколок порезала палец, посмотрела, как на белый фарфор струйкой сочится кровь. С утра до ночи снова и снова ладонью оглаживала плоскую равнину живота, будто надеялась нащупать внутри источник ясности.