– Мужчины, а? Всё на свете из-за гормонов. Из-за гормонов и месячных. Если б у мужчин случались месячные, они бы от боли сворачивались на полу клубочком, уверяю тебя. – Слушай, если ты злишься, скажи, что я сделал. Я же не телепат, Лекс. Я не буду извиняться наугад. – Кто сказал, что мне нужны извинения? – Лекси посмотрела на свои руки, будто ища шпаргалок на ладонях. – Кто вообще сказал, что я на тебя злюсь? – А если не злишься, чего ты такая? – Я просто хочу небольшой дистанции. Необязательно вечно меня лапать. – Дистанции. – Брайан хлопнул ладонями по рулю. – У тебя месяц дистанция просто марафонская. Ты меня ни разу не поцеловала, типа, за неделю. Какой тебе еще дистанции? – Может, бесконечной. – Слова выпали изо рта камнями. – Я уезжаю в Йель, ты будешь в Принстоне – может, так лучше. Машину переполнила ошалелая тишина – оба размышляли, что это она такое сказала. – Ты хочешь так? – в конце концов переспросил Брайан. – Ладно. Тогда все. – Он щелкнул кнопкой на дверце. – Ну пока. Лекси закинула сумку на плечо и вышла из машины. Они припарковались в тихом переулке – они часто сюда приезжали, когда хотели побыть наедине. Не может быть, что он возьмет и уедет, подумала она. Не может быть, что все по правде закончится так. Но едва она хлопнула дверцей, двигатель заворчал и машина тронулась. Брайан не оглянулся, хотя Лекси, кажется, заметила, как его глаза стрельнули в зеркальце заднего вида – всего разок, прямо у поворота. Она бездумно зашагала: по тротуару, за угол, на центральную улицу, где часто ездила, но редко ходила пешком. Они с Брайаном дружили с восьмого класса, встречались почти два года. Лекси вспоминала все, что они делали вместе, – вопили с самой верхушки трибун на матчах “Индейцев”, Четвертого июля со стоянки у школы смотрели, как город пуляет фейерверки в ночную небесную вышину. Осенний бал – Брайан надевает розовый букетик Лекси на запястье, итальянские блюда у “Джованни”, которые оба не умели произнести, танцы в спортзале под “Фуджиз”[57] до бисерин пота, а затем – склеившись в обнимку под “Не хочу ничего упустить”[58], так близко, что их пот перемешивался. А теперь ничего этого нет. Лекси шла и шла, следуя изгибам дороги, изредка останавливаясь, чтобы пропустить машины, и наконец увидела, что ноги привели ее к месту назначения, которого она себе не назначала, хотя лишь здесь и хотела сейчас очутиться: не дома, а на Уинслоу. В окне второго этажа она разглядела Мию – та усердно работала, – и Лекси знала, что Мия скажет нужные слова и даст время все обдумать, осмыслить, что произошло, что произойдет дальше, почему Лекси бросила идеального, казалось бы, парня, идеальные отношения, как вышло, что все это вдруг развалилось. Лекси взобралась по лестнице и открыла дверь в кухню; за столом подле Мии сидела Иззи – из бумажек складывала журавликов. Груды журавликов всевозможных размеров уже лежали на столе – разлетелись по столу, точно конфетти. Иззи покосилась на Лекси враждебно, но не успела открыть рот – Мия ее перебила: – Лекси. Я тебе рада. Она уступила Лекси стул, и та села, и лицо у нее совсем застыло – даже Иззи заподозрила неладное. Как будто Лекси вот-вот станет физически дурно. Иззи никогда не видела сестру такой. – Ты что, больна? – спросила Иззи. – Нормально, – пересохшими губами сложила Лекси. – Я нормально. – Ты нормально, – сказала Мия, пожав ей плечо. – Все будет нормально. Она достала из серванта еще одну кружку и поставила чайник. Не глядя Иззи в глаза, Лекси сказала: – Пока ты не спросила: мы с Брайаном расстались. – Это жалко, – ответила Иззи, и оказывается, не соврала. Брайан всегда был с ней мил, пару раз, когда они с Лекси только начали встречаться, а Иззи еще училась в средних классах, разрешал ей пойти с ними выпить молочных коктейлей в “Искренне ваших”; иногда подвозил домой, если ехал мимо и замечал ее на тротуаре. Иззи глянула на Лекси, потом на Мию. – Мне как… лучше уйти? Мия у плиты, вскрывая чайный пакетик, сделала вид, что очень занята. Лекси покачала головой. – Останься, – сказала она. – Все нормально. Я нормально. Просто… останься. После паузы Иззи подтолкнула к ней по столу бумажный квадрат, и Лекси взяла его и стала повторять за сестрой: сложить вдвое, потом назад, потом к центру, наружу, а затем взялась за уголки и потянула, и журавлик расцвел у нее в руках бледным цветком. * * * – Судья Райнбек говорит, что пока не готов принять решение, – сообщил мистер Ричардсон жене в последнюю неделю апреля. Хэролду Райнбеку было шестьдесят девять лет – седовласый, давний поклонник бокса, увлеченный охотник-любитель, но при этом чуткий человек; он прекрасно сознавал, до чего эмоционально прихотливо это дело. Собственно говоря, весь месяц, с окончания слушаний, он не спал ночами, лежал часами кряду и думал про маленькую Мэй Лин Мирабелл, как он называл ее про себя, – педантично выказывая справедливость, он, слыша одно имя, про себя подставлял и другое, и в голове у него имена слились. С девочкой сидела няня, на слушания ребенка не брали – известно, что младенцы не любят продолжительных судебных заседаний, – и Эд Лим мудро водрузил себе на стол увеличенную фотографию Мирабелл, и все в зале смотрели на портрет с утра до ночи. В результате судья, обдумывая выслушанные за день показания, воображал это детское личико и чем больше размышлял, тем безвыходнее становилось это дело. Судья уже остро сопереживал царю Соломону и по утрам, не выспавшись и не обретя легкости в мыслях, ни за что ни про что рявкал на клерков и секретаря, сам не понимая, с чего бы вдруг. – Мука мученическая, – сказала миссис Маккалла подруге за сочувственной чашкой кофе. Как всегда, миссис Ричардсон пришла к ней, подальше от чужих глаз. – Чего еще ему надо? Что тут такого сложного? Радионяня на столе затрещала, и миссис Маккалла сделала чуть погромче. Обе женщины примолкли, и кухню наполнило тихое сонное дыхание Мирабелл. – А еще что-нибудь ты можешь сказать судье? – спросила миссис Ричардсон. – Как-то дополнить контекст? Может, ему стоит взвесить еще какие-то факторы. – Она подалась к миссис Маккалла: – Может, вы с Биллом о чем-то забыли? Почему опеку лучше присудить вам? Или… – Она замялась, но все равно договорила: – Или почему Биби – негодная мать? Хоть что-нибудь. Миссис Маккалла погрызла ноготь. У нее с детства водилась такая нервическая привычка, и в последнее время миссис Ричардсон снова ее подмечала. – Ну… – начала миссис Маккалла и осеклась. – Это, наверное, неправда. – Линда, это, может, твой последний шанс, – мягко сказала миссис Ричардсон. – Лучше выложить все, что есть. – Просто подозрение. У меня нет никаких доказательств. – Миссис Маккалла вздохнула. – Месяца три назад я заметила, что Биби как-то… пополнела. Лицо округлялось, я прямо видела, когда она приходила с соцработницей за Мирабелл. И… грудь. И соцработница сказала странное. Она сказала, что в одну из встреч Биби внезапно убежала в туалет. Они сидели в библиотеке, Биби вдруг сунула ребенка Эдриэнн и умчалась. Эдриэнн сказала, что слышала, как Биби тошнит. – Миссис Маккалла посмотрела на миссис Ричардсон. – И я вот подумала: а вдруг она беременна? Она тогда такая измученная была. Меня прямо что-то укололо. Беременные – они такие… ну, видно, если присмотреться. Столько лет прошло, мы столько раз пытались, мои подруги беременели одна за другой – и каждый раз я знала прежде, чем они говорили. Я каждый раз знала, что ты беременна. Помнишь, Элена? – Ты знала, – подтвердила та. – Каждый раз. Я даже не успевала сказать. – А потом, с месяц назад, она вдруг стала прежняя. Лицо разгладилось. Опять тощая и прямая как палка. И я вот подумала. – Миссис Маккалла вдохнула поглубже. – Я подумала, может, была беременность, но Биби ее прервала. – Аборт. – Миссис Ричардсон выпрямилась в кресле. – Серьезное обвинение. – Я не обвиняю, – возразила миссис Маккалла. – Я же говорю – доказательств нет. Только подозрение. И ты сама сказала – что угодно. – Она глотнула остывший кофе. – А если она сделала аборт, это что-то изменит? – Не исключено. – Миссис Ричардсон поразмыслила. – Аборт, конечно, не делает ее плохой матерью. Хотя, если новость выплывет, общественное мнение будет, пожалуй, против нее. Люди не любят слушать про аборты. А делать аборт, когда пытаешься вернуть ребенка, которого бросила? – Она побарабанила пальцами по столу. – Как минимум это значит, что ей хватило опрометчивости опять забеременеть. – Миссис Ричардсон взяла подругу за руку, сжала. – Я проверю. Вдруг найду что-нибудь полезное? Если найду, сообщим судье. – Элена, – вздохнула миссис Маккалла. – Ты всегда знаешь, как поступать. Что бы я без тебя делала? – Биллу и Марку ни слова, – велела та, беря сумку. – Не будем их заранее обнадеживать. Доверься мне. Я все устрою. На самом деле Биби не беременела. Стресс перед слушаниями, сегодня съемочная группа толчется у дверей ресторана, завтра репортер останавливает Биби на улице и тычет микрофоном ей в лицо, газеты, такое ощущение, высказываются чуть не каждый день, начальник ворчит, потому что Биби то и дело отпрашивается к адвокату, – короче, у нее развилось пристрастие к нездоровой еде: “Орео”, картошка фри, как-то раз – целый пакет свиных шкварок; за месяц Биби набрала пятнадцать фунтов. Восполняя отгулы, она брала лишние смены, работала до двух или трех ночи, закрывала ресторан, а назавтра приходила к девяти утра открывать. Этот период в памяти ее запечатлелся лишь размытым пятном. А потом она отравилась – контейнер с остатками из ресторана слишком долго простоял в холодильнике, – и ее стошнило прямо в библиотеке перед соцработницей. После этого Биби не ела несколько дней, а когда оклемалась, выяснилось, что теперь, за считаные недели до суда, она так нервничает, что есть не может вообще. К началу слушаний она сбросила набранные пятнадцать фунтов и еще десять вдобавок. Однако миссис Ричардсон ничего этого не знала. Не в силах доказать то, чего нет, она, что логично, отправилась на поиски доказательств того, что есть. Я могу раскопать что угодно, напоминала она себе. Даже если сама не знаю, всегда есть знакомые. На следующее утро она достала свой “Ролодекс” и перелистала до “М”: Мэнуилл, Элизабет. Миссис Ричардсон и Элизабет Мэнуилл делили комнату на первом курсе колледжа, и хотя позднее переехали к другим соседкам, друг друга не теряли до самого выпуска и потом тоже. Они возродили свое приятельство, когда Элизабет переехала в Кливленд и возглавила медицинскую клинику чуть восточнее Шейкер-Хайтс – оказывается, единственную клинику в Ист-Сайде, где делают аборты. У миссис Ричардсон был крошечный вопросик – крошечный, непозволительный, слегка противозаконный вопросик. Нельзя ли глянуть в медкарты клиники и проверить, нет ли Биби Чжоу в списках тех, кто недавно делал аборт? – Неофициально. Не для печати, – заверила миссис Ричардсон подругу, зажав трубку плечом и для надежности еще раз глянув, закрыта ли дверь в кабинет. – Элена, – сказала Элизабет Мэнуилл, тоже закрывая дверь. – Ты сама понимаешь, что я не могу. – Тут же ничего такого. Никто не узнает. – Но это конфиденциальные данные. Ты знаешь, какие за это штрафы? Про этику я вообще молчу. Элизабет Мэнуилл много лет дружила с миссис Ричардсон и немало ей задолжала, хотя сама она ни за что бы так не выразилась. В Денисон приехала как Бетси Мэнуилл, болезненно застенчивая девочка из Дейтона, – она вздыхала с облегчением, сбежав от насмешек, сопровождавших ее все старшие классы, страшилась, что в колледже все повторится. В свои восемнадцать Элизабет Мэнуилл была легкой мишенью: очки вечно съезжают с носа, лоб шишковатый от прыщей, одежда старомодна и плохо сидит. Ее новая соседка походила на высокомерных девиц, испортивших ей последние годы в школе: красивая, роскошно одетая, со всем миром на ты, и в первую ночь Бетси плакала, пока не уснула. Но Элена взяла ее под крыло и преобразила. Она одалживала Бетси губную помаду и лосьон, водила по магазинам, учила по-новому причесываться. Шагая на лекции с Эленой, сидя подле Элены в столовой, Элизабет набиралась уверенности. Заговорила как Элена – будто не сомневалась, что люди хотят слышать ее мнение, – стала держаться прямее, как танцовщица. К выпуску Элизабет стала другим человеком – Лиз Мэнуилл, в брючных костюмах, на каблуках, в круглых очках, почти выдававших ее ум; человеком, который позднее с легкостью займет пост руководителя клиники. В дальнейшие годы Элена – теперь уже миссис Ричардсон – по-прежнему ей помогала. У нее были обширные местные связи, она замолвила словечко за Элизабет, когда та подала заявление в клинику, а когда Элизабет взяли на работу и она переехала в Кливленд, Элена представила ее куче разного народу, в профессиональных кругах и личных. Собственно говоря, Элизабет и с мужем познакомилась на коктейльной вечеринке, много лет назад устроенной Ричардсонами; муж ее был коллегой мистера Ричардсона. Миссис Ричардсон никогда не просила вернуть долг, не намекала даже, и обе они остро это сознавали. – Как там, кстати, Деррик? – внезапно спросила миссис Ричардсон. – И Маккензи? – Все хорошо. У обоих. Деррик, конечно, на работе выкладывается. – Не верится, что Маккензи уже десять, – задумчиво сказала миссис Ричардсон. – Как ей в Лорел? – Счастлива. Стала гораздо увереннее. Мне кажется, школа для девочек – это многое меняет, знаешь? – Элизабет Мэнуилл помолчала. – Еще раз спасибо, что замолвила словечко. – Бетси! Ну что за глупости. Я только рада. – Миссис Ричардсон побарабанила ручкой по столу. – Мы же друзья. – Ты же понимаешь, я бы с удовольствием помогла. Но если узнают… – Нет, естественно, ты не можешь мне показать. Разумеется. Но если мы, например, пойдем обедать, я заеду за тобой и нечаянно гляну тебе через плечо на список за последние месяцы, никто не скажет, что ты нарочно мне его показала, правда? – А если эта женщина там есть? – спросила Элизабет. – Толку-то? Билл не сможет использовать это в суде. – Если она там есть, он поищет другие доказательства. Бетси, я понимаю, что это громадное одолжение. Ему просто нужно знать, стоит ли копать. Если нет – ну и суда нет. Элизабет Мэнуилл вздохнула. – Ладно, – наконец сказала она. – В ближайшие дни я занята, но, может, в четверг? Они уговорились вместе пообедать, и миссис Ричардсон повесила трубку. Скоро все разъяснится. Внезапно проснулось великодушие. Бедняжка, подумала она про Биби. Кто ее упрекнет, если она сделала аборт? Посреди дела об опеке, на низкооплачиваемой работе, после всего, что пережила с первым ребенком. Аборт – это всегда сожаления, подумала миссис Ричардсон; аборт – последняя мера, когда вариантов больше нет. Нет, миссис Ричардсон не могла упрекнуть Биби, хотя по-прежнему надеялась, что ребенок достанется супругам Маккалла. Но она всегда сможет родить другого, подумала миссис Ричардсон, как только встанет на ноги, – и снова открыла дверь кабинета. 18